— Черт побери! — снова вырывается у меня, но теперь уже с оттенком гордости.

Кто бы мог подумать, что под этой скромной оболочкой скрывалась такая решимость? Та самая девушка, которая боялась перечить отцу даже в мелочах, теперь запросто выставляет меня, Джонатана Риваля, на ночной холод.

Я делаю шаг вперед, и мои сапоги с хлюпом погружаются в размокшую землю. Где-то в кустах шуршит еж, испуганный моим присутствием. Ветер приносит запах мокрой листвы и далекого дыма.

Я снова поднимаю взгляд к тому окну. Штора уже не шевелится, но я знаю, что она все еще там. Я могу почувствовать ее взгляд, будто легкое прикосновение перышка к моей коже. И мне внезапно до боли хочется увидеть ее лицо. Не то холодное, отвергающее, каким оно было сегодня, а то, настоящее, с теплыми карими глазами, в которых когда-то отражалось…

— Нет! — резко обрываю собственные мысли, с силой выдыхая. Не время для сентиментальностей. Особенно сейчас, когда мой брат лежит там внутри с отравленной раной, а в воздухе витает столько несказанных слов и нераскрытых тайн.

Я машинально касаюсь красной отметины на шее. Подарка от ее «драгоценной» сестрицы в ту ночь. Кожа под пальцами горит, будто это пятно свежее, а не оставленное всего несколько дней назад. Отвращение поднимается по пищеводу горьким комком. Мы еще поговорим об этом. Обязательно. Но не сейчас.

Сейчас я должен оставаться здесь. Под этим проклятым дождем, в этом заброшенном саду. Потому что, несмотря на все ее «уходи», я не могу просто взять и уйти. Не тогда, когда она там, внутри, такая сильная и такая уязвимая одновременно. Не тогда, когда мой брат, мой проклятый, ненавистный, любимый брат, лежит на грани жизни и смерти.

Я делаю вид, что не замечаю ее взгляда в окне, и медленно прохаживаюсь перед больницей, стараясь не обращать внимания на воду, затекающую за воротник. Пусть думает, что я просто жду, когда Серафим окрепнет, чтобы забрать его. Пусть верит, что я здесь только из-за брата.

Но она ошибается. Я здесь не только из-за него, но и из-за нее. Всегда был. Всегда буду.

Даже если сейчас она ненавидит меня. Даже если эти стены между нами кажутся непреодолимыми. Даже если…

Внезапно в окне мелькает движение. На мгновение я вижу ее силуэт. Прямой, гордый, не такой хрупкий, как раньше. Затем штора резко дергается, и окно снова становится темным.

Я не могу сдержать улыбку. Да, она изменилась. Стала сильнее. Жестче. Но в этом порыве, в этом внезапном движении шторы я увидел ту самую Амелию, которая когда-то роняла книги при моем появлении. Ту самую, которая прятала улыбку за рукавом платья, когда я рассказывал глупые истории.

Она все еще там. Просто теперь защищается. И я не могу ее винить за это.

Я поворачиваюсь спиной к больнице и делаю несколько шагов в сторону старой беседки, крыша которой давно обрушилась. Мне нужно дать ей пространство. Нужно, чтобы она почувствовала себя в безопасности. Пусть думает, что я ушел.

Но я останусь здесь. В этом саду. Под этим проклятым дождем. Потому что, в конце концов, драконы известны своим терпением.

А ради нее я готов ждать целую вечность.

Амелия

Я прижимаюсь к холодной стене, чувствуя, как шершавая штукатурка впивается в ладонь. За окном продолжает лить дождь. Тяжелые капли стучат по подоконнику, словно настойчивые пальцы невидимого гостя. А он… он все еще стоит там. Неподвижный, как каменное изваяние, с дождевыми потоками, стекающими по его лицу.

Несколько шагов, и он скрывается в беседке. В той, у которой нет ни сантиметра целой крыши.

— И долго ты ещё будешь смотреть за тем, как он мерзнет на улице? — кот запрыгивает на подоконник, и его хвост бьет меня по руке.

Я вздрагиваю, но не отрываю взгляда от окна.

— Он заслужил это, — мой голос звучит резче, чем я планировала. — Мало того, что этот мерзавец предал меня, так ещё и чуть не убил собственного брата.

Но даже когда эти слова срываются с моих губ, в груди что-то щемит. Глупое, непослушное сердце, которое, кажется, совсем забыло, как он стоял в той беседке с Эммой. Его руки на ее талии. Ее смех. Их переплетенные пальцы…

Кот устало вздыхает и сворачивается клубочком на подоконнике, закрывая единственный целый глаз.

— Если бы тебе было на него наплевать, ты бы не пряталась. Да и сомневаюсь, что ты бы прогнала его из больницы, — бросает он, не глядя на меня.

Я резко отворачиваюсь, чувствуя, как по щекам разливается жар.

— Я больше не люблю его. Предательство не прощают. Тем более он сотворил это в день нашей свадьбы. С моей сестрой.

— Ох, люди, — кот зевает, демонстративно показывая острые клыки. — Вы такие смешные. Всегда говорите, а потом думаете.

— А ты, как я посмотрю, умудренный опытом? — не выдерживаю я, сжимая кулаки.

— Милая Амелия, не слушай его. Он ничего не смыслит в любви, — выплывая из стены, говорит доктор Альберт, поправляя свое вечно спадающее пенсне. — Его единственной целью в жизни всегда было сытно поесть и удобно поспать. Откуда ему знать, что ты чувствуешь? — его прозрачная рука пытается лечь мне на плечо, но проходит насквозь, и он сникает, глядя на свои бесплотные пальцы.

Я возвращаю взгляд в окно. Джонатан все еще там. Не шевелится. Дождь уже промочил его насквозь, но он словно не замечает этого. Как статуя. Как тот самый дракон из камня, что стоит в саду Ривалей.

— А вас… предавали? — неожиданно спрашиваю я, не отрывая глаз от его фигуры.

Альберт вздыхает, и его призрачное тело колеблется, как пламя свечи.

— Предавали, конечно, куда ж без этого? Жизнь — штука сложная, и никогда не знаешь, где она треснет по швам. Но тебе стоит держать свои эмоции при себе.

Я наконец отворачиваюсь от окна.

— Что вы имеете в виду?

— Эта больница, — доктор делает широкий жест рукой, — она не совсем простая. Она видела столько магии, что сама невольно стала обладать ею. А твои эмоции… она чувствует их и реагирует. Поэтому ты должна научиться их контролировать, иначе она начнет впитывать эмоции пациентов, и мы погрузимся в настоящий хаос. Кто-то должен быть сильнее остальных и держать все под контролем.

Я моргаю, пытаясь осмыслить его слова. За моей спиной кот внезапно оживляется.

— О чем вы там опять бормочете? Альберт, прекрати пугать нашу сиделку и…

— Она не сиделка. Если ты не заметил, то она не так давно спасла того бедного юношу!

— Один раз не считается. Может, это была случайность и прошу заметить, что не такой уж он и живой.

— Несносный зверь! — выкрикивает Альберт, слегка топнув ногой, но от этого движения нет никакого шума. Даже остатки пыли на полу не сдвинулись ни на сантиметр. — Лучше принеси Амелии книгу.

— Какую еще книгу⁈ Думаете, ей захотелось почитать в столь поздний час? — кот выгибает спину, и его шерсть встает дыбом.

— Ту самую.

— Ту самую⁈ — кот вдруг замирает, его единственный глаз расширяется. — Ты уверен?

Альберт кивает, и его прозрачные очки скользят по носу:

— Да. Она должна научиться ладить с больницей до того, как здесь станет многолюдно. А что-то мне подсказывает, что так и будет.

Кот исчезает в темноте коридора с неожиданной для его ленивой натуры скоростью. Я остаюсь стоять у окна, украдкой бросая взгляды на Джонатана. Он теперь прислонился к старой яблоне, скрестив руки на груди. Даже промокший до нитки, он выглядит… величественным. Как будто дождь — это просто досадная помеха, не стоящая его внимания.

— Он все еще там? — спрашивает Альберт, следуя за моим взглядом.

Я киваю, не в силах отвернуться. В груди снова возникает это глупое, щемящее чувство. Я ненавижу его. Ненавижу за то, что он сделал. За то, что он заставил меня чувствовать. Но когда вижу, как капли дождя скатываются по его щеке, мне вдруг хочется…

— Милая, — Альберт прерывает мои мысли, — ты должна понять. Любовь — это не светлячок, которого можно поймать и выпустить по желанию. Она не исчезает по команде.