— Ты права, — говорю я, и мой голос звучит глубже, чем обычно. — Тень, которая стояла за Эммой, не отступит. Она лишь затаилась.

Победа над Эммой не конец. Это лишь передышка, хрупкое затишье перед новой бурей. И мы должны использовать его с умом.

Мы спускаемся в подвал. Лестница кажется уже не такой холодной и отчужденной. Наше общее сияние, то самое сплетение белого и золотого, что сокрушило тьму, уже угасло, но его эхо все еще витает в воздухе, согревая древние камни теплом, которого они были лишены долгие годы. Я чувствую его на коже, как легкое, почти неосязаемое прикосновение.

Книга лежит на столе, и страницы ее абсолютно чисты. Ни единого намека на семь символов, что когда-то были начертаны там. Они выполнили свою миссию. Они привели нас друг к другу.

Безмолвный и величавый Серафим следует за нами. Его молчаливое присутствие — дань уважения к пройденному пути и молчаливое обещание защиты на пути грядущем. Он наблюдает. Всегда наблюдает.

— С чего начнем? — спрашиваю я, окидывая взглядом уже знакомые полки, заставленные склянками и связками сушеных трав. Все здесь дышит ею, ее заботой, ее упорным трудом.

Амелия не отвечает сразу. Она закрывает глаза, и ее лицо становится маской безмятежной концентрации. Я чувствую, как от нее исходит легкая волна не силы в ее агрессивном проявлении, а чего-то более глубокого, слышащего. Ее дар, окрепший после снятия печатей, мягко пульсирует в пространстве, ощупывая каждую трещинку, каждый атом этого места.

— Здесь, — вдруг выдыхает она и открывает глаза.

Ее острый взгляд, устремлен на глухую каменную стену в самом дальнем углу. Там, где по всем законам логики должна быть лишь сплошная земля.

— Я… я чувствую зов, — шепчет она, и в ее голосе слышится изумление. — Как эхо. Оно доносится не от камня… а откуда-то из глубин моего сознания. Как воспоминание, которое я никогда не хранила.

Она подходит к стене и медленно, почти с благоговением, проводит ладонью по шершавой, холодной поверхности. Камень не реагирует.

— Может, нужен ключ? — предполагаю я, и в голове сами собой складываются обрывки знаний о древней магии, о ритуалах крови и наследия. — Не физический, а магический.

Амелия смотрит на свою руку, затем на меня. И в ее глазах вспыхивает та же догадка, что родилась и во мне. Это почти мистическое чувство когда два разума начинают работать в идеальном унисоне.

— Кровь, — произносим мы почти хором, и это слово звучит как заклинание.

Она без колебаний берет с полки маленькое, острое перо. Ее движения точны и выверены. Она проводит острием по подушечке своего большого пальца, а затем, не дав мне опомниться, по моей. Легкий укол, и капля алой крови выступает на коже каждого из нас. Кровь Лаврейн и кровь Риваль. Две линии, две судьбы, сплетенные воедино.

Мы одновременно прижимаем пальцы к холодному камню.

Сначала ничего. Лишь тишина, давящая своей неподвижностью. И вот… от точек соприкосновения во все стороны расходится сеть из тонких, почти невесомых золотистых линий. Они плетутся словно живые, складываясь в сложный, гипнотический узор, напоминающий то ли цветок, то ли солнце. В самом его центре появляется символ, которого не было в книге. Пылающее сердце, пронзенное молодым, упрямым ростком. Символ жизни, пробивающийся сквозь пламя испытаний.

Раздается тихий, властный щелчок, и часть стены бесшумно отъезжает в сторону, открывая узкий, темный проход в неизвестность.

Воздух, хлынувший оттуда, сухой и спертый. Пахнет вековой пылью, горькой полынью и… озоном, как после мощной грозы. Запах древней, спящей мощи.

Я делаю шаг вперед, инстинктивно прикрывая Амелию собой, и поднимаю факел. Пламя выхватывает из мрака небольшую круглую комнату, высеченную прямо в скале. И в центре, на простом каменном пьедестале лежит оно.

«Сердце Пламени».

Оно пульсирует ровным, теплым светом, отбрасывая на стены живые, танцующие блики. Это не слепящее сияние, а глубокое, внутреннее свечение, словно ты смотришь прямо в ядро живого, бьющегося сердца. Оно прекрасно, и от него исходит такая мощь, что по коже бегут мурашки.

Мы подходим ближе, завороженные. Но чем ближе мы, тем очевиднее становится странная неправильность.

— Он… не целый, — шепчет Амелия, и в ее голосе — не разочарование, а понимание.

Она права. Кристалл рассечен пополам неровным, болезненным сколом, будто его разломили с огромной, отчаянной силой. Здесь лежит лишь одна его половина. Вторая… исчезла.

— Как и говорилась в старинных писаниях, — тихо говорит Серафим с порога. Его голос, низкий и безжизненный, эхом разносится по каменному коридору, наполняя его древней мудростью.

Я отрываю взгляд от сверкающего осколка и смотрю на Амелию. Это не поражение. Это не тупик. Это новая глава. Испытание, которое нам предстоит пройти вместе.

Я снова беру ее руку. Не для поддержки, а как соратник, как партнер, как половина единого целого.

— Мы найдем вторую половину, — говорю я, и в моих словах нет ни тени сомнения. Только твердая, как сталь, уверенность. — Вместе.

Она обводит взглядом нашу маленькую, только что открытую вселенную тайн, и ее пальцы сжимают мои в ответ тепло, крепко, безоговорочно. В ее улыбке есть тень усталости, но главное в ней непоколебимая вера.

— Я знаю, — отвечает она просто. И в этих двух словах весь наш будущий путь.

Амелия

Тишина тайной комнаты давит на уши гуще, чем любая гроза. Воздух неподвижен и стар, им трудно дышать. Я стою, не в силах оторвать взгляд от сверкающего осколка на пьедестале. Половина. Вся эта битва, все пройденные испытания, снятые печати, и мы получаем лишь осколок. Обломок обещания.

«Сердце Пламени». Оно пульсирует передо мной ровным, теплым светом. Оно… живое. И оно зовет. Тихо, настойчиво, словно эхо. И оно где-то в крови. Эхо, которое я так долго заглушала, боялась услышать.

— Мы найдем вторую половину. Вместе.

Рука Джонатана сжимает мою, и его слова разбивают оцепенение. Его прикосновение не просто поддержка. Это якорь. Пока он со мной, я не заблужусь в лабиринтах собственного страха.

Я делаю шаг вперед, к пьедесталу. Моя тень падает на кристалл, и он на мгновение вспыхивает ярче, словно в знак признания.

— Не трогай его, — тихо предупреждает Серафим с порога. — Его сила сейчас нестабильна. Он узнал тебя, но он… ранен.

Я киваю, не глядя на него. Я и не собираюсь брать его. Пока. Вместо этого я обвожу взглядом стены. Голый камень. Ни фресок, ни надписей. Ничего, что могло бы указать путь.

— Бабушка, — шепчу я, закрывая глаза. — Ты привела меня сюда. Дай же мне знак. Что дальше?

Я кладу ладони на холодный камень пьедестала, по соседству с кристаллом. И тут же меня отбрасывает назад.

Визг.

Не звук, а вибрация, разрывающая разум. Белый, обжигающий свет. Пыльный запах полыни и лекарств.

Я не я. Я она. Мои руки, старческие, в коричневых пятнах, сжимают обе половинки «Сердца». Они обжигают, они кричат, в них бьется вся боль мира. За окном дым. Крики. Они идут сюда. За этим. За мной.

— Я не отдам тебя им, — шепчу я хриплым, не своим голосом. Сила бьет из меня потоком, выжигая душу. — Я не прячу тебя. Я разрываю тебя пополам. Лучше ничего, чем рабство. Лучше забвение, чем погибель в чужих руках.

Одна половина остается здесь, в самом сердце больницы, под защитой печати, что впитали мою жизнь. Вторую… вторую я отдаю земле. Лесу. Будущему.

— Для истинного сердца, — успеваю подумать я, прежде чем тьма накрывает меня с головой. — Для того, кто сможет простить…

Видение обрывается. Я падаю на колени, давясь воздухом. Руки трясутся. По щекам текут слезы. Ее слезы, мои слезы.

— Амелия!

Джонатан уже рядом со мной, его сильные руки подхватывают меня, прижимают к груди. Его запах кожи, стали и чего-то своего, драконьего, вытесняют призрачный запах дыма и отчаяния.

— Что случилось? Что ты увидела? — его голос напряжен, полон тревоги.