— И я.

Джонатан

Я держу ее руку, и это больше не просто прикосновение. Это слияние. Я чувствую, как токи ее силы текут через мою ладонь, смешиваясь с чем-то, что поднимается из глубины моего существа. Не драконья ярость, не холодная сталь долга. Нечто более древнее и основательное. Чувство принадлежности.

Корни.

Серафим прав. Я чувствую их не метафорически, а физически. Тысячи невидимых золотистых нитей, что проросли сквозь подошвы моих сапог, сквозь каменные плиты пола и ушли глубоко в землю. Они привязывают меня к этому месту с силой, против которой бессильны все титулы и наследственные замки. Этот дом, эта больница, эта женщина — мой настоящий престол.

Мы спускаемся в подвал, и наше сияние опережает нас, заливая помещение теплым живым светом. Книга лежит на столе, и я вижу, что пять из семи символов исчезли. Остались всего два: росток, пробивающийся сквозь камень, и пустой круг.

— Надежда и Истинность, — говорит Амелия, ее голос звучит спокойно и уверенно. Она не смотрит на меня с вопросом. Она знает. Мы оба знаем.

Серафим остается на ступенях, завершив свою роль наставника. Теперь он лишь свидетель.

Я подхожу к книге и кладу ладонь на страницу рядом с рукой Амелии. Пергамент теплый, почти живой, под пальцами.

— Они придут, Амелия. Я больше, чем уверен, что твоя сестра уже в пути. Я чувствую это, — говорю я, и это не предсказание, а знание. — Эмма не сдалась. Она собирает свои силы для последнего удара. И это будет не честный бой. Она сделает все, чтобы доказать тебе, что она сильнее. Что она именно та, кто нужна мне, но она ошибается. Потому что единственная, кто когда-либо был мне нужен — ты.

Я говорю это за мгновение до того, как чувствую вспышку темной энергии где-то на границе восприятия. Зов отчаяния от моих стражников у ворот. Затем оглушительный грохот, от которого содрогаются стены больницы.

Они здесь.

Амелия не вздрагивает. Ее пальцы лишь крепче сжимают мои.

— Мы готовы. Оставим печати на потом, а сейчас главное остановить мою сестру. Не позволить ей отыскать артефакт.

Мы поднимаемся наверх, и картина, что предстает перед нами, хуже любых ожиданий. Это не отряд наемников. Это толпа. Десятки людей с пустыми глазами и искаженными лицами, ведомые парой магов. Эмма стоит за ними, ее фигура окутана вихрем из инея и тьмы. Она использует их как живой щит, как пушечное мясо.

— Нельзя жечь беззащитных! — кричит мне один из моих капитанов, отбиваясь от озверевшего фермера с вилами, находящегося под темными чарами моей сестры.

Он прав. Но если мы не остановим их, они сметут нас числом. Я чувствую, как дракон внутри меня рвется наружу, требуя очистить поле боя огнем. Но это будет не победа. Это будет бойня.

Именно в этот момент я чувствую, как рука Амелии выскальзывает из моей. Она делает шаг вперед, навстречу хаосу. Ее сияние разгорается, но теперь оно не золотое. Оно белое. Ослепительно белое, как первый снег или утренняя заря.

— Надежда, — шепчу я, ощущая кончиками пальцев, что именно она чувствует.

Она не атакует. Она не защищается. Она просто… светит. Ее свет обволакивает сражающихся, касается затуманенных сознаний людей Эммы. Я вижу, как один из них опускает топор, его глаза очищаются от наваждения. Затем другой. Третий.

Это не заклинание. Это дар. Дар веры в лучшее, даже когда вокруг ад.

Эмма видит это и впадает в ярость.

— Хватит! — ее крик разрывает воздух, и стена абсолютной тьмы обрушивается на Амелию, пытаясь поглотить ее свет.

Амелия колеблется. Ее белое сияние меркнет под напором чистой ненависти. Ее вера в людей сталкивается с безысходностью, что культивировала ее сестра годами.

И я понимаю, что значит еще одна печать.

Это не про то, чтобы быть честным с другими. Это про то, чтобы быть честным с собой.

Я смотрю на Амелию, на ее напряженное лицо, на свет, что борется с тьмой. И я принимаю самое простое и самое сложное решение в своей жизни.

Я отказываюсь от мести. От гнева. От права считать себя виновником всей ситуации. Я прощаю. Не Эмму. Я прощаю себя. За ту ночь. За свою слепоту. За всю боль, что причинил Амелии.

Я делаю шаг к Амелии и кладу руку ей на плечо. Не чтобы поддержать ее силу. Чтобы отдать свою. Не драконья мощь, а человеческое понимание. Принятие. Любовь.

— Я с тобой, — говорю я, и эти слова становятся ключом.

Наше сияние сливается. Ее белая надежда и мое… мое что? Не золото дракона. Нечто более теплое. Прощение. Принятие. Моя магия.

Белый и золотой свет сплетаются в единый поток и обрушиваются на стену тьмы. Нет взрыва. Нет грохота. Тьма просто… рассыпается. Как песчаный замок под набежавшей волной.

Я вижу, как Эмма застывает с широко раскрытыми глазами, не в силах поверить в происходящее. Ее магия, построенная на ненависти и зависти, не может устоять перед силой, которую мы рождаем вместе.

Она отступает, но свет не уничтожает ее. Он окутывает ее, и в его лучах я вижу… девочку. Испуганную, одинокую девочку, которой всегда казалось, что ее не любят. Не Эмму-монстра, а ребенка, которым она когда-то была.

Ледяная броня вокруг нее тает. Ее колени подкашиваются, и она падает на землю, не в силах больше держаться. Не побежденная, а… опустошенная. Лишенная той ядовитой силы, что питала ее все эти годы.

Я опускаю взгляд на Амелию. Она смотрит на сестру, и в ее глазах нет триумфа. Есть бесконечная печаль и… понимание.

Я чувствую последний щелчок. Тихий, как падение лепестка. Где-то в подвале седьмой символ растворяется, приняв нашу общую истину.

Все семь печатей сняты.

Я обнимаю Амелию, прижимаю ее к себе, чувствуя биение ее сердца в унисон с моим. Мы сделали это. Не силой, не магией. Тем, кем мы стали друг для друга.

Серафим подходит к расплакавшейся Эмме. Его движение не резкое, а скорее уставшее.

— С ней мы разберемся, — говорит он. — Теперь уже по-другому.

Я киваю, не выпуская Амелию из объятий. Путь пройден. Я смотрю в глаза Амелии и вижу в них все, что мне нужно. Между нами больше нет прошлого, а наше настоящее только начинается. И оно принадлежит нам.

Джонатан

Тишина после бури звенящая и хрупкая, как первый лед. Я стою с Амелией на пороге больницы, и кажется, будто все звуки мира приглушились, уступив место этому хрустальному покою. Воздух все еще горчит дымом сражения, но его уже перебивает свежий, пьянящий запах влажной земли и распускающихся почек — запах жизни, которая упрямо пробивается сквозь пепел. Больница, наш дом, выстояла. Не просто устоял, а вдохнул полной грудью, и я чувствую это каждой клеткой своего существа.

Я все еще держу Амелию за руку. Ее пальцы, хрупкие, но удивительно сильные, лежат в моей ладони, и это прикосновение стало для меня якорем, точкой отсчета в новом мире.

Я чувствую под ногами не просто каменные плиты. Я чувствую те самые корни. Те тысячи невидимых нитей, что проросли сквозь меня и намертво привязали к этому месту. Не цепями долга, не магией принуждения, а добровольным, радостным выбором. Этот дом, эта женщина… Они стали моей истинной короной.

— Артефакт, — тихо произносит Амелия, и ее чистый голос возвращает меня из глубин моих мыслей.

Я поворачиваюсь к ней. Ее глаза встречаются с моими, и в них нет и тени былого страха или неуверенности. Только стальная решимость, отточенная в горниле наших испытаний. Она больше не бежит от своей судьбы. Она смотрит ей в лицо.

— Теперь, когда печати сняты, он должен быть здесь, — продолжает она, и ее взгляд скользит по стенам больницы, словно она пытается рентгеном увидеть скрытые тайны. — Мы должны его найти, пока… пока другие не опередили нас. Пока они не добрались до него. Пока мы еще можем сделать так, чтобы никто не пострадал.

Ее слова просто констатация факта, но за ними стоит вся ее суть. Она не думает о силе, о могуществе. Она думает о людях. Всегда. Это восхищает и поражает меня одновременно. Я киваю, сжимая ее пальцы чуть сильнее, пытаясь передать ей всю гамму чувств, которая бушует во мне. Гордость, трепет, готовность идти за ней хоть на край света.