Я прощаю Эмму. Испуганную девушку, которой не хватило любви.

И из глубины моего сердца, подпитанный силой артефакта и этой новой, безоговорочной любовью, вырывается свет. Не слепящая вспышка, а мягкая, всеобъемлющая волна. Она встречает черное копье, и тьма не взрывается. Она тает. Исчезает. Как будто ее никогда и не было.

Свет окутывает Эмму. Она застывает с широко раскрытыми глазами, в которых нет больше ненависти, лишь пустота и недоумение. Затем лед, который был ее оружием, поворачивается против нее. Он сковывает ее, сжимает, образуя вокруг нее идеальную, прозрачную сферу изо льда. Ее лицо, застывшее в маске поражения, — последнее, что я вижу, прежде чем мир взрывается белизной.

Я падаю. Не на землю, а в бездну света и памяти.

Я вижу бабушку. Она не старая и не молодая. Она суть. Она стоит в подвале больницы, ее руки прижаты к книге Печатей.

— Они близки, — говорит она, и ее голос звучит и в моей голове, и в самом камне. — Темные силы ищут Сердце. Мы должны спрятать его. Но для этого нужно скрыть и само место. Мы должны уйти в тень.

Рядом с ней стоят Альберт и большой рыжий кот. Они смотрят на нее с безграничной преданностью. Они не призраки. Они настоящие. Живые.

— Мы останемся, — говорит Альберт. — Мы будем ждать истинную наследницу. В какой бы форме нам ни пришлось существовать.

Бабушка касается их обоих лбом.

— Благодарю вас, верные друзья. Вы последние хранители света.

И я чувствую, как чары опускаются на больницу. Как жизнь покидает ее стены, оставляя лишь оболочку, призрак. И, как души Альберта и кота, добровольно покидают свои тела, чтобы стать стражами этого места и дождаться меня.

Я открываю глаза. Первое, что я вижу — лицо Джонатана. Его глаза полны такого ужаса и такого облегчения, что у меня перехватывает дыхание. Я лежу на его руках, на краю поляны.

— Ты… ты исчезла, — хрипло говорит он. — Я увидел вспышку и… я думал, я потерял тебя.

Я медленно сажусь. Голова кружится, но на теле ни царапины. Напротив нас, в нескольких шагах, стоит идеальная ледяная сфера. Внутри, как насекомое в янтаре, заточена Эмма.

Я смотрю на свою руку, затем на руку Джонатана. На наших запястьях горят, мягко пульсируя, сложные узоры. Его родовой знак Ривалей и, как я теперь понимаю, знак Лаврейнов.

— Значит, я простила… — шепчу я, глядя на сферу. — По-настоящему.

Джонатан следит за моим взглядом, и его лицо становится строгим.

— С ней будет покончено. На этот раз навсегда.

— Нет, — говорю я, кладя руку ему на плечо. — Не навсегда. Ее нужно не уничтожить, Джонатан. Ее нужно исцелить. Как и эту больницу. Как и нас самих.

Я поднимаюсь, все еще чувствуя слабость, но и новую, несокрушимую силу внутри. Я подхватываю корзину с травами, которая выпала из моих рук во время первой атаки Эммы.

— А сейчас нам нужно спасать жизнь Лиры и остальных.

Амелия

Мы вбегаем во двор, и у меня перехватывает дыхание. Больница… дышит. Стены, еще утром покрытые штукатуркой и пылью, теперь белоснежны и прочны. Окна сами вставляются в проемы, и в них появляются чистые стекла, отражающие заходящее солнце. В саду, на еще недавно голой земле, распускаются цветы. Алые маки, синие васильки, белая ромашка. Воздух наполнен гулом жизни, не тревожным, а деловым, рабочим. И все это произошло практически без моей помощи. Без моего вмешательства. Меня здесь вообще не было.

Но мне сейчас нет дела до этой магии. До силы, которая скрывалась в больнице. Сердце колотится о ребра одним именем.

— Лира! — мой голос звучит резко, прорываясь сквозь общий гул. — Альберт! Где она? Как она?

Из двери главного входа выходит не призрак, а… человек. Пожилой, седовласый господин в безупречном, хоть и старомодном, костюме. На переносице покоится пенсне. Рядом с ним, потирая бока о косяк, проходит упитанный рыжий кот, мурлыканье которого напоминает работу маленькой мельницы.

Альберт. Он настоящий. Он состоит из плоти и крови. А кот. Он правда живой. Его шерсть местами слежалась, где-то на боку виднеется какое-то вышарканное пятно.

Альберт улыбается, и в его глазах я читаю безмерное облегчение.

— Наша миссия выполнена, леди Амелия, — его голос больше не эхо из прошлого, а живой, бархатный баритон. Но, видя мое отчаяние, он тут же становится серьезным. — Девушка в третьей палате. Состояние тяжелое, но стабильное. Пока. Надеюсь, что вы сможете ее спасти и ее дитя не останется сиротой.

Он забирает у меня корзину с травами.

— Сюда, лекарыня, прошу.

Я пулей влетаю в палату. Здесь лежат трое, но все взгляды прикованы ко мне. Лира бледная, как простыня, ее дыхание поверхностное. Я падаю на колени у койки, хватая ее холодную руку.

— Прошу, держись, — шепчу я, и мой голос больше похож на молитву, чем на приказ.

Мои руки действуют быстрее, чем я успеваю подумать. Альберт ставит передо мной корзину с травами. Я срываю с пучков нужные травы, мну их в ступе. Джонатан, не говоря ни слова, начинает помогать.

Его сильные пальцы, не знающие нежности, с удивительной аккуратностью срывают колючие листы кровоостанавливающего чертополоха. Мы смешиваем травы, Альберт, поправляя пенсне, контролирует дозировку. Его живое, теплое присутствие за спиной словно моя незримая опора.

Я надрываю окровавленную рубаху Лиры, обнажая страшную рваную рану на животе. Быстро, профессионально обтираю ее влажной тряпицей. Зелье готово. Это густая, пахнущая землей и жизнью зеленая субстанция.

Я закрываю глаза, мысленно вкладывая в него все свое умение, всю свою веру.

— Помоги. Исцели. Дай ей жить.

Открываю глаза. Капаю несколько капель прямо на рану. Потом аккуратно разжимаю ее синие губы и вливаю еще пару капель.

— Марта, — оборачиваюсь к призрачной фигуре в углу, — присмотри за ее ребенком.

— Конечно, леди, — кивает призрак и растворяется в воздухе.

Я замираю, не дыша. Минуты кажутся вечностью. Но вот первый проблеск. Края раны начинают мягко светиться золотистым светом. Лира делает первый, глубокий, хриплый вдох, ее грудь поднимается. Я выдыхаю, и мои плечи, застывшие в напряжении, наконец, опускаются.

Мы спасли ее. Она будет жить. Она справилась.

Рана постепенно начинает стягиваться. Бледно-розовый цвет возвращается к ее губам, щекам. Ее дыхание выравнивается, становится ровным и спокойным. Я просто сижу и смотрю на нее, чувствуя, как по всему телу разливается волна усталости и безмерного облегчения.

— Амелия, — тихо зовет меня родной голос. Я оборачиваюсь к Джонатану. И мне кажется, что стены больницы выдыхают вместе со мной.

— Госпожа, — хрипло зовет меня старик с соседней койки, — а вы так же и меня излечите?

— Сначала я! — вступает другой, помоложе. — Нога, она у меня уже второй день…

Они начинают спорить, а я смотрю на них, на их живые, полные надежды лица и не могу сдержать улыбку. Больница не просто оживает. В ней вновь появляется жизнь. Она вернулась в ее стены.

Я прикрываю глаза. И снова вижу ее. Бабушку. Она не говорит ни слова, лишь смотрит на меня и улыбается. Такой теплой, гордой улыбкой. Это так странно. Я почти не помнила ее лица, но теперь, в этих видениях, я словно прожила с ней всю жизнь.

— Спасибо, — шепчу я, глядя на ее образ, который начинает медленно растворяться. — Заботься о больнице. Ты нужна всем этим людям.

Ее образ тает, оставляя после себя лишь тихое, согревающее душу эхо.

Я открываю глаза. Джонатан стоит рядом, его молчаливое присутствие помогает успокоиться, позволить себе расслабиться. Альберт, сияя, проверяет пульс Лиры на запястье.

— Как же это прекрасно, — вырывается у него, и в его голосе слышны слезы, — вновь почувствовать тепло человеческого тела.

Я смотрю на них, на своих пациентов, на эти стены, что стали моим домом. Я целительница. Уверенная. Сильная. А Джонатан… он мой защитник и правая рука. И мы оба нашли здесь, среди этих оживших стен, то, что искали всю жизнь. Настоящий дом.