Я настигаю их за несколько ударов сердца. Мои стражники, как стая волков, окружают повозку. Я даже не останавливаюсь, спрыгиваю с седла на ходу, и земля содрогается под моими ногами. Двое мужиков, сидевших на облучке, застывают с идиотскими выражениями лиц. От одного из них уже разит страхом.

— Лорд Риваль⁈ — лепечет один, но я его не слышу.

Мой взгляд выхватывает в толще дорожной грязи знакомый, истерзанный край серого платья. Из-под грубого брезента торчит прядь волос цвета темного меда. Это она. Амелия.

В груди что-то обрывается с сухим треском. Весь мир сужается до этой повозки, до этого пятна грязи и ткани.

— Амелия!

Я не узнаю свой голос. Это рык. Грубый, дикий, полный такой животной ярости, что оба мужика шарахаются назад. Я в два шага преодолеваю расстояние, хватаю брезент и срываю его с оглушительным ревом. Дерево трещит под моими пальцами.

Она там. Свернувшись калачиком, вся перепачканная, с лицом, наполовину скрытым грязным мешком. Но она не двигается.

Ледяная волна страха смывает всю ярость. Она мертва? Нет. Нет, я не допущу.

Я падаю перед ней на колени, не замечая ничего вокруг. Руки сами тянутся к ней, но я боюсь прикоснуться, боюсь подтвердить худшее. Пальцы дрожат.

— Амелия? — мой шепот едва слышен.

Я осторожно, с невероятной бережностью, снимаю с ее головы этот проклятый мешок. Ее лицо бледное, в грязи и следах слез. Глаза закрыты. Но из ее полуоткрытых губ вырывается короткий, прерывистый стон.

Она жива.

Облегчение, острое и болезненное, пронзает меня, заставляя на мгновение забыть, как дышать. Но следом накатывает новая волна гнева. На них. На себя. На весь этот проклятый мир.

Я провожу большим пальцем по ее щеке, стирая комок грязи. Кожа холодная.

— Всё хорошо, — бормочу я, сам не веря своим словам. — Я здесь. Всё кончено.

Я слышу за спиной возню, приглушенные крики. Мои люди скрутили тех двоих. Один, тот, что постарше, визгливо оправдывается. Второй уже лежит на земле, уткнувшись лицом в грязь, пока один из стражей прижимает его ногой. А тот, что с деревяшкой вместо руки, просто сидит на земле, уставившись в пустоту, и его всего трясет. Позже. С ними разберусь позже.

Сейчас есть только она.

Я аккуратно, как самую важную драгоценность, поднимаю ее на руки. Она невесомая, как пушинка. И такая хрупкая. Ее голова бессильно падает мне на плечо, и я чувствую ее горячее дыхание на своей шее.

— Больница… — вырывается у нее из груди тихий, бессвязный шепот. — Альберт… не пускай их… Джонатан…

Она бредит. Бредит тем проклятым местом, которое стало ей домом. Бредит призраками. Бредит мной.

Что-то острое и тяжелое впивается мне в глотку. Я крепче прижимаю ее к себе, чувствуя, как ее ребра проступают сквозь тонкую ткань платья.

— Я здесь, — снова говорю я, и мой голос звучит чуть тверже. — Я с тобой.

Я несу ее к своему коню. Один из стражников, молодой парень по имени Рори, уже держит моего взмыленного скакуна.

— Лорд Джонатан. Что прикажете делать? В замок? — бросает он, глядя на Амелию с нескрываемым любопытством и ужасом.

Замок. Там, где холодные стены, придворные интриги и где, возможно, до сих пор плетет сети ее сестра. Нет. Ни за что.

— Нет, — отрезаю я, уже усаживаясь в седло и укладывая Амелию поперек колен, стараясь сделать это как можно удобнее для нее. — В охотничье поместье. Оно ближе. И там тише. Никто не должен знать, что мы там. Отправь гонца вперед, чтобы он все приготовил. И пусть найдет лекаря. Самого лучшего.

Рори бросается исполнять приказ. Я смотрю на повозку, на этих подлецов, что посмели похитить Амелию.

— Их тоже взять с собой, — говорю я тому из стражников, что командует отрядом. Мои глаза сами собой находят того, что с деревяшкой. Он смотрит на меня, и в его взгляде не страх преступника, а отчаяние загнанного зверя. Интересно. — Особенно этого. Живыми и невредимыми. Я с ними поговорю. Лично.

Пока мы скачем, Амелия не умолкает. Она бормочет отрывки фраз, обрывки имен.

— Огонь… не могу… платье испортила… — ее пальцы судорожно впиваются в мой плащ. — Эмма… зачем?

Имя ее сестры, вырвавшееся в бреду, обжигает меня, как раскаленное железо. Да, зачем? Ради власти? Ради меня? Мысли путаются, но одно ясно как никогда. Это не закончится. Пока Эмма дышит, Амелия в опасности. А я ведь хотел закончить все спокойно. Хотел договориться с ее сестрой, но ей всегда мало. Слишком мало, чтобы отступить. Чтобы сдаться. Ярость поднимается из недр души. Обжигающая. Опасная.

Я наклоняюсь к уху Амелии, чтобы заглушить стук копыт.

— Никто больше не причинит тебе вреда, — шепчу я, и это звучит как клятва. Как обет, данный не ей, а самому себе, своим предкам, всему, что у меня есть. — Я уничтожу того, кто посмеет поднять на тебя руку. Слышишь? Я уничтожу.

Она не слышит. Она стонет. Ее тело вздрагивает в лихорадочном жару. Я прижимаю ее еще крепче, пытаясь передать ей свое тепло, свою силу. Но я чувствую себя беспомощным. Ей определенно что-то дали. Успокоительные травы. Или что-то похуже. Что-то, что не позволяет ее магии вырваться наружу и защитить ее.

А я, лорд Джонатан Риваль, наследник драконьей крови, не могу защитить ту, которая стала для меня важнее всех титулов и земель.

Мы въезжаем в лес, и дорога становится уже. Солнечный свет едва пробивается сквозь густые кроны. Тишина, нарушаемая только нашим движением и ее прерывистым дыханием, давит на уши.

— Кот… не смей… мой хлеб… — снова бормочет она, и мне вдруг до боли хочется усмехнуться.

Этой ночью, когда она выставила меня на холод, этот проклятый кот смотрел на меня с таким презрением. А сейчас она, полумертвая, переживает за его еду.

Она вся сплошное противоречие. Хрупкая и несгибаемая. Добрая до глупости и жесткая, как сталь. Та, что смогла выжить в одиночку в заброшенной развалюхе, и та, что сейчас лежит у меня на руках, доверчиво прижавшись щекой к моей груди.

Я смотрю на ее лицо, на темные ресницы, отбрасывающие тени на бледные щеки, на упрямый изгиб губ, даже сейчас будто готовых что-то возразить. И понимаю, что все это время, все эти дни, что я провел, слоняясь вокруг ее больницы, как призрак, я не просто пытался заслужить прощение. Я пытался вернуть себе этот свет. Этот огонь, который она зажгла во мне и который я сам же чуть не погасил своим идиотизмом.

— Прости, — тихо говорю я, зная, что она не услышит. Но мне нужно это сказать. — Прости меня за все.

Впереди показываются крыши охотничьего поместья. Небольшого, каменного, надежного. Место, где нас никто не найдет.

Я проезжаю во внутренний двор и, не дожидаясь помощи, сам сползаю с коня, не выпуская Амелию из рук.

Навстречу выбегает перепуганная служанка.

— Лорд! Комната готова, лекарь уже едет!

Я киваю и несу Амелию внутрь, в прохладную полутьму сеней, а затем по узкой лестнице наверх, в лучшую спальню. Она маленькая, но уютная. На столе уже дымится кувшин с горячей водой, на кровати застелено чистое белье.

Я осторожно, как ребенка, укладываю ее на простыню. Она тут же съеживается, уходя в себя, ее бред становится тише, но от этого не менее мучительным.

Я отступаю на шаг, давая служанке возможность подойти, но не ухожу. Стою как вкопанный, наблюдая, как она смачивает тряпку и осторожно протирает грязь с лица Амелии.

Дверь скрипит. На пороге стоит Астра. Ее лицо бледное, глаза огромные. Она смотрит на Амелию, и по ее щекам катятся слезы.

— Я… я слышала, вы вернулись, — шепчет она. — С ней все…?

— Она жива, — прерываю я. Мой голос снова становится жестким. Приказным. Это единственный способ не развалиться. — Астра. Ты была с ней все это время. В замке. Ты видела все, — я делаю шаг к ней. — Настало время сказать правду. Всю правду. О той ночи. Что ты видела на самом деле?

Я смотрю на нее, и в ее глазах вижу знакомую борьбу. Страх и желание сделать что-то правильное. И на этот раз, глядя на бледное, беззащитное лицо ее госпожи, страх, кажется, проигрывает.