Его футбольную карьеру.

Дом и семью.

И меня – девушку, в которую он влюблен.

Однако, остаются несостыковки. Если это чей-то заговор, и если Финн не связывался с Watkins & Ellis от моего имени, почему он не сказал мне правду? Почему не защищался, когда я набросилась на него? Я видела его глаза в тот момент – вина в этих звездных, кристально-голубых глазах была ясной, как дневной свет. Если это не его рук дело, значит, он знает, чьих. И если я хочу это выяснить, правду мне скажет только один человек – сам красавчик.

В общежитии я быстро собираю вещи для "допроса" и, нагрузив рюкзак, мчусь на своем пикапе к особняку Линка, который после череды смертей весь Эшвилл теперь называет "Домом Ужасов".

Ухоженные лужайки поместья никак не соответствуют его мрачной репутации. Видимо, внешность действительно обманчива. Сжимая рюкзак, я звоню в дверь. Сердце бешено колотится, ладони вспотели от волнения – я вот-вот увижу того, кто украл мое сердце. Только бы он не растоптал его окончательно новой ложью.

Но дверь открывает не Финн, а хозяин дома – Линкольн Гамильтон, на лице которого сияет широкая улыбка. Ростом около шести футов и двух дюймов²⁸, он возвышается надо мной, а дизайнерские джинсы с футболкой, которые на нем надеты, на мой взгляд, выглядят слишком стильно для домашнего времяпрепровождения.

Первое, что бросается в глаза – его взгляд. Тот же светло-голубой оттенок, что у Финна, но если глаза моего красавчика напоминают ясное летнее небо, то Линкольна – океанскую пучину, в которой так легко утонуть.

На этом их контраст не заканчивается. Финн – как вековой дуб: мощный, надежный, настоящий. Линкольн же подобен стихии воды – спокойной на поверхности, но способной вмиг превратиться в разрушительную волну. В его образе, от взъерошенных песочных волос до холодных глаз, чувствуется сдержанная утонченность, тогда как Финн – грубоватый, массивный и совершенный.

— Стоун, – произносит он, прежде чем я успеваю представиться.

Впечатляющая память, поскольку мы виделись мельком на дне рождения отца Финна, где он едва успевал перекинуться парой слов с друзьями, не то что с их девушками.

— Привет, Линкольн. Финн здесь?

— Здесь. Сейчас позову. Он будет очень рад тебя видеть.

Его улыбка кажется искренней.

— Посмотрим, – бормочу я себе под нос, но, вспомнив о приличиях, хватаю его за локоть: — Спасибо за помощь моим родителям. Наверное, мне стоило начать с этого, да?

Его глаза расширяются, а улыбка становится теплее.

— Это не моя заслуга. Уверен, ты догадалась, что все устроил Финн.

— Да, но заплатил то ты.

— Что стоят деньги без счастья? Если это поможет тебе – значит, осчастливит и Финна.

— Так ты сделал это ради его счастья? – спрашиваю я с подозрением, зная, что бесплатных обедов не бывает.

— Преданность и дружба – вот почему я это сделал. Я готов на все ради друзей. Так же, как я знаю, они готовы на все ради меня.

Эти слова должно быть приятно слышать, но почему-то у меня сводит живот от нехорошего предчувствия. Насколько далеко может зайти их взаимная преданность?

Я уже собираюсь сказать об этом, когда за спиной Линкольна раздаются шаги.

— Кто там? – раздается хрипловатый голос Финна, от которого по моей коже пробегают мурашки – настолько я соскучилась по его шепоту у своего уха.

— Сам посмотри, – усмехается Линкольн, распахивая дверь шире и открывая меня взгляду Финна.

— Стоун, – хрипит он, его прекрасные глаза буквально выскакивают из орбит.

— Привет, квотербек. Нам нужно поговорить, – без обиняков заявляю я, хватаю его за руку и тащу с места.

— Поговорить? – спрашивает он в замешательстве, но его пальцы переплетаются с моими крепче, будто боясь отпустить.

— Ага, и ты расскажешь мне все, что я хочу знать. Можешь не сомневаться.

Финн

Стоун хранит гробовое молчание, пока ведет меня за руку сквозь лес Оукли. С каждым ее неторопливым шагом ритм моего сердца учащается, вспоминая последний раз, когда я ступал по этой тропе. Но тогда это было иначе – при свете полной луны, с лучшим другом, ведущим меня через чащу, а не под ослепительными лучами солнца, рука об руку с девушкой, которую мне приказали погубить.

Не знаю, зачем Стоун пришла сегодня к Линку, но я так чертовски счастлив снова быть рядом с ней, что мне даже все равно, что она ведет меня в то самое место, куда я меньше всего хотел бы возвращаться.

Я переплетаю свои пальцы с ее, не желая отпускать, пока она заводит нас все дальше в лес. Мы идем все глубже и глубже, пока особняк позади нас не скрывается из виду, и теперь нас окружают лишь вековые дубы и чистое голубое небо.

— Стоун? – осторожно спрашиваю я, надеясь, что она не заведет нас слишком далеко.

Кто знает, что она может найти, если пойдет дальше. Лично я не проверял, хорошо ли мы все прибрали той ночью. Может, кто-то из парней наведался в то жуткое место, чтобы убедиться, что мы не напортачили и не оставили улик. Если бы мне пришлось угадывать, то я бы поставил на Истона. Он не из тех, кто оставляет следы.

— Стоун? – повторяю я, когда в ответ получаю лишь гробовое молчание.

— Ни звука, квотербек. Пока я не разрешу, – приказывает она ледяным, стальным тоном, не терпящим возражений.

Я покорно опускаю голову, как нашкодивший ребенок, и повинуюсь. Ясно, что, несмотря на то, что Стоун и пришла навестить меня, она все еще в бешенстве. Единственное, что меня утешает – ее рука, по-прежнему сжатая в моей, время от времени слегка сжимающаяся в ответ, позволяющая мне нежно проводить большим пальцем по ее коже. Я так поглощен этим крошечным участком кожи, к которому она позволяет мне прикасаться, что чуть не врезаюсь в нее, когда та замедляет шаг. Она окидывает местность оценивающим взглядом и коротко кивает, подтверждая, что нашла подходящее место.

— Сойдет, – говорит она, выпуская мою руку, чтобы снять с плеч рюкзак.

Я хмурюсь еще сильнее и засовываю руки в карманы, пытаясь скрыть, какой голой и пустой ощущается моя ладонь без ее. Я остаюсь на месте, когда она приседает на корточки и начинает доставать что-то из рюкзака.

— Стоун?

— Я сказала, заткнись.

Я возвожу глаза к небу, моля о терпении, но мое недоумение только усиливается, когда она расстилает старый плед на холодной траве.

— Сядь, – приказывает она, бросая на меня властный взгляд.

Мне хочется пошутить над ее командным тоном, но вряд ли мои шутки растопят ее суровость. Поэтому я покорно опускаюсь на край пледа, и даже через его ткань и тонкие серые спортивные штаны колючая трава впивается в мою плоть. Знай я, что нам предстоит лесной тет-а-тет, я бы надел джинсы и пощадил свою пятую точку.

Стоун садится по-турецки в нескольких дюймах передо мной, помещая рюкзак между голых бедер. Пока она, склонив голову, роется в нем, я пользуюсь моментом, чтобы просто посмотреть на нее. Сегодня на ней нет ее обычного дерзкого наряда. Если бы не знал ее лучше, можно было бы подумать, что она только что из церкви – что абсурдно, ведь я знаю о Стоун все, и воскресная месса точно не входит в ее расписание.

Но выглядит она потрясающе. Больше чем потрясающе. В простой водолазке без рукавов, черной юбке до колен и сапогах, Стоун по-прежнему остается самой сексуальной девушкой, которую я когда-либо видел.

Говорят, что не ценишь того, что имеешь, пока не потеряешь. Для меня это высказывание никогда не было так верно, как в случае со Стоун.

Забавно, но я всегда знал, что она единственная в своем роде. Где-то в глубине души я чувствовал, что эта южанка – тот самый человек, которого было бы глупо отпустить, несмотря ни на что. Для меня она всегда останется прекрасной как снаружи, так и внутри.

Наверное, я единственный счастливчик, которому довелось узнать все ее грани. Мир видит дерзкую стерву, которая не терпит никакого дерьма, но я обнимал ту ранимую, испуганную девочку, что боялась отдавать свое сердце. Я бы так и продолжал держать ее в своих объятьях, не отпуская, если бы проклятое Общество все не испортило.