Я этого и не скрываю.

Да и зачем?

Мне не на кого производить впечатление, кроме как на себя самого.

Но когда жизнь становится реальной и от меня ждут разговоров о чувствах и прочем дерьме, я чуть ли не крапивницей покрываюсь. Я не люблю взваливать на себя тяжести. Единственная тяжесть, с которой я могу справиться – это столкновение с соперниками на футбольном поле. Или, что еще лучше, когда у меня на коленях сидит стофунтовый боксер, помогающий мне качать пресс. Это настолько тяжело, насколько я могу выдержать.

Назовите меня поверхностным.

Назовите меня грубым.

Мне насрать.

Но это совсем другое дело. Это совершенно другой уровень дерьма. Хуже всего то, что это Линк, мой лучший друг с пеленок, черт возьми. Я знаю, что этот засранец нуждается во мне, нуждается во всех нас. Не только для поддержки, но и для того, чтобы мы держали свои гребаные рты на замке, иначе столкнемся с последствиями. А это не вариант. Я слишком хорошенький, чтобы попасть в тюрьму. В камере я был бы ходовым товаром. А это не совсем тот вид игр с задницами, который мне нравится. Не осуждаю, но мне нравятся упругие, не волосатые, сочные задницы в моих руках, а не наоборот.

— Черт! – снова ворчу я себе под нос, на этот раз бросая телефон на пассажирское сиденье.

Что, если Линк хочет все обсудить? Что, если он рассчитывает разобраться в том, что произошло той ночью? Что, если он передумал и хочет обратиться в полицию?

— ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ!

Я дважды ударяю по рулю сжатыми кулаками, разочарование берет надо мной верх. Это полный пиздец. Наши жизни развернулись на сто восемьдесят градусов всего лишь по щелчку пальцев. Из-за одной паршивой ночи наше будущее теперь висит на волоске. Я провел все лето в гребаном отрицании, просто чтобы не представлять, как этот жуткий инцидент может в конечном итоге полностью разрушить наши жизни.

Вдребезги.

Но это уже случилось. Это случилось, и как бы я ни старался не обращать на это внимания, мы ничего не можем поделать с тем, что сделали. И в результате мой лучший друг остался сиротой.

Хм…

Можно ли считать себя сиротой в двадцать два года? Я имею в виду, что технически он уже взрослый парень. Звание сироты всегда напоминает мне о тех старых фильмах, которые бабушка смотрела по телевизору, когда я был маленьким. Особенно тот, что с кудрявой рыжеволосой девочкой, которая по какой-то причине всегда чувствовала потребность спеть, когда попадала в неприятности. Как же ее звали? Имя вертится у меня на языке. Как же?

Да похрен.

В любом случае, это неважно. Это у Линкольна теперь нет родителей. Мы похоронили их в конце прошлого курса. Возвращаться завтра в Ричфилд и пытаться закончить колледж с этим грузом на плечах будет невесело. Ни капельки.

От сильного удара по капоту машины я подпрыгиваю на месте, возвращаясь в настоящее. Мое сердце тревожно колотится и успокаивается только тогда, когда знакомые, хитрые серые глаза смотрят на меня спереди машины.

— Разобьешь – заплатишь, ублюдок! – кричу я Истону, который лишь беспечно пожимает плечами, демонстрируя свою лучшую дерзкую ухмылку, как будто я одна из его ночных подружек, готовых трахнуться прямо на пороге его дома.

Я бы закатил глаза на этого придурка, если бы уже не был так взвинчен от пребывания здесь. Я наблюдаю, как он прислоняется к моей машине и закуривает сигарету, как будто это самая крутая вещь в мире, а не палочка смерти, сокращающая его жизнь.

Это отвратительная привычка. И я говорю так не потому, что я один из тех спортсменов, которые верят, что их тело – это храм, или что-то в этом роде, а потому, что мой интеллект прекрасно осведомлен обо всех смертельных химикатах, которые мой друг настойчиво вдыхает в свои легкие. Истон ежедневно охотно потребляет ядовитый коктейль из никотина, смолы, формальдегида и мышьяка. И сколько бы я не говорил ему об этом, он просто отмахивается от меня так же быстро, как и от ядовитого дыма из своего рта.

Почувствовав мой обвиняющий взгляд, Истон самодовольно пускает в воздух несколько пышных серых колец. Должен признать, что этот ублюдок похож на мрачного Джеймса Дина³, когда проделывает этот милый трюк, словно это его вторая натура. Некоторые могут подумать, что Истона, выглядящего уставшим от обыденности и непримиримо закрытого от мира и его лекций, ничто не трогает. Только мы четверо знаем, что это не так.

— Собираешься просидеть в своей машине весь день, или как? – спрашивает он, поднимая глаза к небу и наблюдая, как дым растворяется в воздухе.

Меня бесит, что он способен уловить мою нерешительность, даже не глядя на меня. Это еще одна особенность Истона Прайса – он читает людей так, как большинство читают журналы. Ему не нужно вчитываться в мелкий шрифт под каждым фото, чтобы точно понять, что произошло. Достаточно одного взгляда в вашу сторону, и он сможет определить все ваши недостатки. Обычно я завидую этой его черте, но сейчас она меня чертовски бесит.

— Мне просто нужно отправить сообщение отцу, – вру я, беря свой телефон с сиденья и постукивая по экрану, как будто сообщение, которое я притворяюсь, что отправляю, чертовски важно.

— Нет, не нужно, – бесцеремонно парирует он, снова затягиваясь своей раковой палочкой.

Его тон ровный и уверенный. И, как и во всем остальном, что делает Истон, он не торопится произносить каждое слово. Как будто мир должен остановиться, чтобы вращаться вокруг его внутренних часов, и всем остальным стоит последовать его примеру.

Он всегда был темной лошадкой в нашем маленьком братстве. Конечно, у него, как и у всех нас, есть деньги, но если бы вы не знали, что его рваные джинсы стоят несколько сотен, вы бы подумали, что он купил их в секонд-хенде. Возможно, он так и сделал бы – просто чтобы позлить своего отчима, если бы не был таким тщеславным ублюдком.

Может, Исту и нравится излучать аура бунтаря, но еще больше ему нравится хорошо выглядеть. Девчонки из Ричфилда не славятся тем, что трахаются с придурками, похожими на бездомных, но они мгновенно снимут трусики, когда поймут, что у вас та же фамилия, что и у банка, в который их папочки складывают свои еженедельные зарплаты. Ричард Прайс – это реальная версия Папочки Уорбакса⁴ для Истона. Правда, которая возмущает Иста, но и не мешает пожинать плоды.

— Энни! Так звали рыжую! – кричу я, хлопая себя по лбу от внезапного осознания.

— Боже, ты такой странный уродец. Выходи из машины, Финн. Хватит тянуть время.

Вместо того, чтобы защищаться или продолжать врать, я делаю то, что он требует, и, наконец, выхожу из машины. Я не снимаю солнцезащитных очков, потому что палящее августовское солнце нещадно бьет по моим светло-голубым глазам даже в такой ранний час. Но в основном я не снимаю их, потому что не хочу выносить все это дерьмо Истона. Говорят, что глаза – это зеркало души, и в этот момент мне не хочется показывать кому-то, как страдает моя. Даже Исту.

Я подхожу и прислоняюсь к капоту рядом с ним, повернувшись спиной к большому поместью позади нас, которое когда-то казалось мне вторым домом.

— Не знал, что ты будешь здесь, – говорю я вместо теплого приветствия, которое ожидал бы услышать друг после стольких месяцев разлуки.

— Что ж, это ответ на вопрос, скучал ли ты по мне этим летом, – подначивает он, прекрасно зная, что я не из тех, кто впадает в сентиментальность, даже если обстоятельства, в которых мы оказались, требуют этого. Истон тихо смеется и толкает меня плечом, и этого достаточно, чтобы немного успокоить мои нервы.

— Отвали, придурок. Я же писал, не так ли? Не то чтобы мы с тобой встречались или что-то в этом роде. – Поддразниваю его я, вызывая еще один тихий смешок у моего лучшего друга.

— Кого ты обманываешь? Даже если бы мы встречались, ты был бы слишком занят, заглядывая под каждую короткую юбку, которую только могла предложить Флорида, – забавно парирует он, выпуская последнее пухлое кольцо над нашими головами, прежде чем затоптать окурок ботинком.