Мучительная, душераздирающая ярость захлестывает меня, и в этот момент я так чертовски сильно его ненавижу.

— Будь ты проклят, Дерек. Будь ты проклят за то, что заставил меня полюбить тебя.

Он выглядит избитым и сломленным, сожалеющим и побежденным.

— Прости меня, Кинли. Боже, помоги мне, я никогда не хотел причинить тебе боль. Я бы окунулся в кипящую кислоту, прежде чем намеренно привнес в твою жизнь еще больше боли.

— Тогда не делай этого.

— Хотел бы я, чтобы все было так просто, милая.

— Почему должны быть другие? Я понимаю твою вину и гнев. Но я также знаю, что твое сердце больше, чем у большинства других, оно полно любви и заботы. Ты взял бизнес Киннардов и превратил его в империю, которая поддерживает не только тебя и твоего отца, но и сотни сотрудников и их семьи. Ты ежегодно перечисляешь тысячи долларов организации, пытающейся покончить с наркоманией в нашей стране. Да, ты нарушил закон, совершил несколько ужасных и преступных поступков и разлучил близких с их семьями, которые никогда не обретут покой. Я не могу оправдать эти поступки, но также понимаю, что заставило тебя их совершить. И для меня эта любовь больше, чем любая другая. Но ты не можешь лишить жизни женщину, у которой две дочери-инвалида. Ты не можешь, Дерек. Я люблю тебя. Я влюблена в тебя. Ты первый мужчина, которому я говорю эти слова, и я хочу, чтобы ты был последним. И все же, если ты пойдешь до конца, значит, ты прав. Надежды нет.

Он отвечает не сразу и только пристально смотрит на меня своими темными глазами, полными мрака и безнадежности. И, наконец, говорит: — Как можно любить человека, заточенного в аду, боли и ярости? Того, кто убил твою собственную плоть и кровь? Как можно простить нечто подобное?

— Потому что я знаю, что здесь, — мои руки ложатся на его грудь, которая пульсирует в быстром, взволнованном ритме. — Потому что... я знаю, что в этом сердце, — что-то мелькает в его глазах, и я прижимаюсь губами к его губам, отчего мои соски мгновенно напрягаются, а внутри все сжимается. Я впиваюсь поцелуем в его рот, медленно, с наслаждением облизывая его языком, в то время как тот самый голод, который всегда бушевал между нами, возвращается, и наши тела покачиваются, оставляя меня бездыханной, податливой и беззащитной. Кончики его пальцев проникают в мои волосы, наматывая и перебирая их, и он начинает целовать меня так, что у меня в груди зарождается сотня разных эмоций. Я не сдамся, и я не позволю ему. Не без самой большой борьбы в моей жизни.

— Любить — значит ошибаться, Дерек. И прощать.

Он несколько тяжелых секунд она смотрит на меня своими карими глазами, в которых бушует буря, а затем обхватывает мое лицо ладонями.

— Я ничего не обещаю, — говорит он с настойчивой грубостью в голосе, — не сегодня. И не в следующем году.

— Но...

Он наклоняет мою голову и проводит подушечкой большого пальца по губам.

— Нет никаких «но», Кинли. Не принимай мою привязанность за сострадание. Я все тот же человек, охваченный ненавистью и темной жаждой мести.

Его слова словно нож в сердце. Но, черт возьми, я не позволю ему оттолкнуть меня.

— И я тоже ничего не обещаю. Я вспыльчивая, ужасно готовлю, большую часть ночей ворочаюсь с боку на бок и не могу даже подумать о том, чтобы спать с выключенным светом. Сможешь ли ты быть с кем-то несовершенным? У кого есть свои скелеты в шкафу и свои темные секреты?

Его рука поднимается к моей щеке и проводит по ней.

— Ты прекрасна, Кинли. Ты умная, веселая, а твоя маленькая взбалмошная головка только подчеркивает твою красоту. И меня абсолютно не волнует, что ты спишь с включенным светом. Меня волнуешь только ты. И твое будущее.

Гнев, страх, глубоко укоренившееся разочарование и сотня других чувств пронзают меня, как раскаленные ножи. Слезы грозят хлынуть ручьем, и я не припомню, чтобы когда-нибудь так боялась кого-то потерять. Даже отца.

— А меня волнуешь ты! Только ты, Дерек! Что мне нужно сделать, чтобы ты это понял? — мое тело сотрясает дрожь, а к горлу подступает тошнота. — Помнишь, как ты попросил меня уделить тебе десять минут, чтобы ты мог рассказать о той ночи, когда умер Далтон?

— Конечно, помню. Ты отказалась.

— Я знаю, и очень жалею об этом. Но постарайся вспомнить ту настойчивость, которую ты чувствовал, и глубокую потребность поговорить о том, что произошло в ту ночь? Больше всего на свете мне нужно рассказать тебе то, чем я никогда ни с кем не делилась. Даже с сестрой. Не мог бы ты уделить мне десять минут? А потом, как ты мне однажды сказал, ты сможешь идти. Я не буду пытаться остановить тебя.

Он берет мою дрожащую руку и целует в макушку.

— Конечно, я могу.

С нарастающим ужасом я делаю два глубоких вдоха, вспоминая то время, когда думала о том, чтобы рассказать об этом Кери. Я хотела. И Боже, как я старалась. Но три года назад не смогла вымолвить и слова. Не уверена, что смогу и сейчас.

— Мы можем присесть?

Он кивает, и мы устраиваемся на диване.

— Так же, как тебе нужно было поговорить о той ночи, когда ты потерял Далтона, думаю, что готова рассказать о том дне, когда мой дядя, — говорю, подавляя рыдание, — украл мою юность. И когда закончу, я больше никогда не захочу ни думать об этом, ни упоминать об этом или о нем.

Глаза Дерека сужаются, и я понимаю, что он уже знает, что собираюсь ему сказать.

— О, малышка. Нет.

Поднимаю руку, чтобы остановить его: — Дай мне сказать... пока я все еще могу.

Он глубоко вздыхает и кивает.

— У моего отца было суровое воспитание. Его мать была замужем много раз. Кажется, шесть. Он даже не уверен, кто его биологический отец. Так или иначе, у его матери была серия выкидышей, большинство из которых, по словам отца, она сама навлекла на себя пьянством и тому подобным. Когда папе было семь лет, она снова забеременела. После оставила своего трехдневного сына на пороге местной пожарной части и больше никогда не оглядывалась назад. В итоге он оказался в приемной семье, и папа увидел его только много лет спустя, когда он появился на пороге нашего дома.

Отвращение захлестывает меня, и я беру Дерека за руку и сжимаю ее.

— Поначалу мы с Кери были в восторге. Внезапно у нас появился старший брат, о котором так мечтают все девочки. И они с Кери были близки с самого начала. Им нравились одни и те же вещи. Фильмы, острая пища и кулинария. В детстве у Кери было мало близких друзей. Она была веселой и общительной, но в то же время очень упрямой и прямолинейной в своих мыслях. И прежде чем ты что-нибудь скажешь, отмечу, что она была намного хуже меня. Когда он жил с нами, она была самой счастливой из всех, кого я когда-либо видела. Но мы с ним были внешне похожи друг на друга. До жути. Люди начали говорить, что, если бы не глаза, мы могли бы сойти за брата и сестру, — опускаю взгляд на свою грудь, которая больше среднестатистических размеров. — Потом все это начало расцветать. И тогда все стало очень странным.

— Блядь, — лицо Дерека бледнеет, и он сильно зажмуривает глаза. И я почти рада этому. Сейчас на него трудно смотреть.

— Я только что вернулась домой. Мама и Кери куда-то ушли, и я почувствовала облегчение, потому что у меня был тяжелый день, и мне хотелось побыть одной. Нам нужны были деньги. Боже, как же нам было тяжело. Еды не хватало. Нам всем нужна была одежда и обувь. Маминой машине нужны были новые шины. И все в таком духе. Как всегда, я беспокоилась абсолютно обо всем.

— Мне жаль, что твоя семья испытывала финансовые трудности.

— В тот день Кейс изнасиловал меня, — сообщаю дрожащим голосом. — Не один раз, а дважды.

«Не сопротивляйся мне, Кинли. Ты знаешь, что хочешь этого».

Глаза Дерека темнеют от ярости, а брови образуют букву «V» на лбу. Он сжимает мою руку так сильно, что я вскрикиваю, затем отпускает ее и встает. Запускает обе руки в волосы и снова расхаживает по комнате.

Подхожу к нему, мои нервы на пределе, воспоминания о том дне вонзаются в меня как ножи. Его грудь вздымается, дыхание учащенное и неровное, и я обхватываю его руками, нуждаясь в этой близости и надежном убежище его тела.