— Я уже хочу тебя. И если ты сейчас же не обхватишь меня руками и не поцелуешь, я могу просто закричать.

Прижимаюсь губами к ее уху: — Поцеловать? Или обменяться слюной?

— А сейчас есть какая-то чертова разница? — она улыбается, и, Боже, помоги мне, это самая красивая, самая совершенная вещь, которую я когда-либо видел. Наклоняюсь и заглатываю ее губами, наши тела находятся в неудобной позе. Я хочу, чтобы она наслаждалась этой сладкой женской сущностью, пока провожу пальцами по изгибу прелестной задницы, по крошечному отверстию, идеальному и манящему, и всему, что между ними. Прерываю поцелуй, затем поднимаю руку и прикладываюсь жесткой, жгучей ладонью к ее правой ягодице.

С ее губ срывается тихое «дерьмо», а глаза расширяются от шока.

— Ни слова. Помни, кто здесь главный. Помни, о чем ты просила.

— Но...

Еще раз шлепаю по той же ягодице, уже гораздо сильнее, отчего на фарфорово-белой плоти остается слабый отпечаток руки.

— Что я только что сказал? — шлепаю по тому же месту дважды, затем опускаю руку между ее бедер и просовываю палец в ее сердцевину.

— Я вовсе не имела в виду, что надо разорвать мою задницу в кровавые клочья, — шепчет она, ерзая на моем исследующем пальце.

Выхожу из ее мокрой щелочки и подношу руку к ее рту.

— Удовольствие, смешанное с болью, малышка. Это то, что обеспечивает идеальный баланс в сексе, и в этом нет ничего постыдного, — провожу пальцем по ее плотно сжатым губам. — Как и прежде, твое тело говорит, что тебе это нравится. Конечно, есть еще вариант прибегнуть к сладкой ванили. И как всегда, выбор за тобой.

В течение пяти секунд она молчит, прежде чем ее тело откликается, бедра приподнимаются, а нефритовые глаза мерцают одобрением, не нуждаясь в словесном ответе. Моя рука опускается на одно и то же нежное местечко на ее заднице, раз, другой, а затем ласкает покрасневшую плоть.

— Дерек, — вздыхает она, выгибаясь, ее аромат — пьянящая смесь сладости и морского воздуха, — никакой ванили.

— Вот, это моя малышка, — после трех интенсивных шлепков, снова вхожу в нее пальцем, она вздрагивает, бьется в конвульсиях, бесстыдно умоляя о моем члене и крича от покорности.

Я наклоняюсь и целую ее гораздо дольше, чем намеревался, затем переворачиваю нас обоих, и она оказывается на мне.

— Поцелуй меня еще раз. И потрись об меня своей мокрой киской.

Она подчиняется и прижимается ко мне, ее глаза затуманены чувственным жаром, когда она прижимается ко мне губами для еще одного долгого, глубокого поцелуя.

— Теперь медленно опускайся по моему телу и слизывай каждый влажный след своего удовольствия. А потом возьми меня в рот.

Она делает, как я велел, и скользит вниз по моей груди и животу, глядя на меня снизу вверх, красиво и с готовностью, пока слизывает свое возбуждение так медленно чувственно, что мои глаза едва не слезятся.

— Моя грязная малышка. Тебе ведь понравилось, правда?

Она улыбается, берет меня в руку и проводит языком снизу вверх, прежде чем накрыть мой член своими пухлыми губами и погрузить его в рот.

Срань Господня.

— Стоп-слово, Кинли. Скажи мне стоп-слово, — в животе покалывает, и я запускаю руки в ее волосы. — Сейчас.

— Печень, — произносит она.

— Печень?

Она пожимает плечами, а затем заглатывает член, отчего у меня перехватывает дыхание, а пальцы сжимаются в ее волосах. Она не сводит с меня глаз, и во взгляде пылает чувственный голод, когда ее губы двигаются вверх и вниз по моей длине мучительными, медленными, выворачивающими наизнанку движениями. Я вхожу сильнее и начинаю трахать ее рот. Слезы застилают ей глаза, и она давится, когда я добираюсь до задней стенки горла и, о, блядь, я в нескольких секундах от того, чтобы кончить, прежде чем буду готов.

— Дыши носом, — отстраняюсь, но только на дюйм или около того, затем дергаю ее за волосы и начинаю двигаться в такт, пока она делает глубокие вдохи, и на ее глаза наворачиваются обильные слезы.

— Боже, как хорошо, — погружаюсь еще глубже сильно набухшей длиной, что она, должно быть, чувствует себя несчастной. Она задыхается и давится, но не отступает. Черт, после всего, что я сделал, и всего, что она узнала о моем прошлом, немыслимо думать, что эта достойная, желанная женщина все еще хочет меня. Она прекрасна, совершенна, соблазнительная нирвана. Когда чувствую приближение оргазма, высвобождаюсь из тисков ее губ и тянусь за презервативом.

— Без презерватива. Я принимаю противозачаточные. И я доверяю тебе.

Латекс — последнее, чего я хочу, но обнажаться — опрометчивое решение, и я не стану заставлять ее придерживаться этого. Пока нет. Однако позже спрошу, ради кого она принимала таблетки, и как много он значил, а также кончу во все ее отверстия.

— На данный момент это правильно, — разрываю упаковку и протягиваю ей. — Прикрой меня. Затем встань на четвереньки.

Не колеблясь, она надевает презерватив, а затем опускается на четвереньки, ее правая ягодица все еще красная от отпечатков моих пальцев. Приподнимаю ее выше, прижимаю головку к входу, а затем одним жестким, неумолимым толчком вгоняю в нее всю свою каменно-твердую длину.

— О, черт, — ее голова падает на подушку, и я выхожу из нее полностью, а затем упираюсь пальцами в ее бедра и снова вхожу. Ее спина выгибается, и я вхожу еще глубже и глубже, притягивая мягкое тело к своему и поглаживая, делая все возможное, чтобы добраться до самых глубин ее души. Я не могу насытиться. Я тверд как камень и схожу с ума от желания. Притягиваю ее ближе и с силой вхожу, мое сердце пропускает удары с каждым сильным толчком.

— Черт возьми, ты меняешь все во мне, Кинли Хант, — выхожу из нее почти до самого кончика, а затем снова погружаюсь и продолжаю в нее вдалбливаться с горячей, первобытной потребностью, поднимающейся по позвоночнику и заставляющей яйца втягиваться.

— Дерек, я...

Ее слова обрываются, тело напрягается, а мышцы ее киски сжимаются вокруг меня. Но я не останавливаюсь. Двигаюсь глубже и сильнее, пока не оказываюсь рядом с ней, спазмы нарастают в тазу, спине и груди, электрический ток поднимается от яиц к члену.

— Господи! — крепко стиснув челюсть, прижимаю ее к себе и подхожу к краю вместе с ней. Наслаждение пронзает тело, я взрываюсь и содрогаюсь от оргазма, горячие струи спермы заполняют отвратительный презерватив, пока я не освобождаюсь полностью. Несколько минут мы оба молчим, наши тела все еще дрожат и приходят в себя, а мой разум мечется в сотне запутанных направлений.

Я хочу, чтобы эта женщина была в моем доме, в моей жизни, в моем сердце, эта потребность внутри меня настолько сильна, что больше похожа на агонию. Господи, помоги мне, я не могу уйти. Не сейчас. Никогда.

Отстраняюсь и переворачиваю ее на спину, глажу ее по руке, пока она доверчиво наблюдает за мной, ее губы розовые и припухшие, а лицо спокойное и удовлетворенное. Целую ее волосы, смотрю, как ее веки тяжелеют, а дыхание нормализуется, затем соскальзываю с кровати, избавляюсь от презерватива, завязываю его и бросаю в небольшую плетеную урну.

— Могу я спросить тебя кое о чем? — неуверенно говорит она.

— Ты можешь спросить меня о чем угодно, малышка, — укладываю подушки позади себя и облокачиваюсь на них, а затем притягиваю ее к себе.

— Почему ты был такой задницей в ту ночь, когда мы были детьми?

— Потому что я был задницей. Высокомерным подростком, который думал, что правит миром, — провожу подушечкой большого пальца по ее подбородку. — И потому что ты была самым удивительным и красивым созданием, которое я когда-либо видел. Это напугало меня до смерти.

— Ты и сам был потрясающим. Хотя твой близнец тоже был чертовски сексуален. Просто говорю. Я не знакома с твоим младшим братом, но, судя по тому, что видела, у братьев Киннард очень горячие гены.

— Пойдем ко мне домой, — говорю с улыбкой и провожу рукой по ее лицу, на котором застыло изнеможение. — Мы оба смертельно устали, но я хочу, чтобы ты разделила со мной постель.