— Как очаровательно, Кери.

— Ты знала, что только за прошлый год он перечислил шестизначную сумму какой-то организации, работающей с семьями, потерявшими детей из-за наркотиков? Шестизначную, Кин! — мы с Кери на несколько секунд замолкаем, мысленно возвращаясь в прошлое. Здесь не о чем говорить.

И никогда не было.

— Хотя, похоже, этот парень одиночка, — говорит она, нарушая тягостную паузу. — Нет ни одной его фотографии с женщиной. Ты уверена, что он не гей? — от одной только мысли об этом у меня в животе завязывается узел, и я несколько секунд обдумываю ее вопрос, глубоко внутри чувствуя, что он очень даже натурал.

— Полагаю, это возможно, но я сомневаюсь в этом. По правде говоря, все, в чем я уверена на данный момент, — то, что устала как собака. Я ни хрена не спала.

— Почему бы тебе не позвонить ему, Кин? Черт, я бы позвонила. Я имею в виду, что тут плохого? А еще у меня есть рецепт пасты пенне с курицей, беконом и шпинатом в сливочно-томатном соусе, сто процентный вариант и готовится всего за несколько минут. Купи немного хрустящего хлеба и пару пирожных в той кафешке напротив твоей работы, и он примет тебя за Марту Стюарт. Мужчины обожают домашнюю еду, и даже ты не сможешь испортить эту пасту. Слово скаута.

— Ну и ну, спасибо за вотум доверия.

Кери разражается тихим смехом, и я делаю то же самое. В одном она права — готовлю я плохо. К счастью, довольствуюсь яичницей, замороженными пирогами и едой навынос.

— Я даже не могу вспомнить, когда в последний раз звонила мужчине не по работе. Особенно с чувствительностью как у гремучей змеи или как у хитроумных адвокатов, которым нужно понизить свое эго на добрых двадцать ступенек. К тому же он иногда так странно на меня смотрит. Это почти пугает. В одну минуту он вежлив и нормален, а в следующую впивается взглядом так, будто скрывает что-то темное и грешное. Иногда мне кажется, что ему просто необходимо хорошенько врезать по яйцам.

— Может, он помнит тебя, Кин. Возможно, раскаивается и ломает голову над тем, что сказать. Не секрет, что мужчины испытывают трудности, когда приходится извиниться.

Смеюсь: — Не представляю Дерека Киннарда извиняющимся или испытывающим трудности в чем-либо. Он слишком самодоволен.

— Ну, со вчерашней ночи ты определенно изменила мнение. У меня не сложилось впечатления, что ты думаешь о том, как надавать ему по яйцам. Если только это не какой-то фетиш, о котором я не знаю. А что касается несносности и грубости, — поддразнивает она, — то великие умы мыслят одинаково.

— Заткнись, Кери.

Еще несколько минут мы болтаем обо всем и ни о чем — мама, Брент, работа, — а потом заканчиваем разговор. Направляюсь на кухню, чтобы закинуть капсулу в кофемашину, уже решив, что буду валяться в пижаме и лениться, пока не придет время собираться на работу.

Безудержное веселье.      

— Доброе утро, Ангус, — ожидая кофе, подхожу к птичьей клетке и снимаю простыню. — Голоден?

— Утро. Утро, — как и всегда, отвечает разговорчивая птица.

Наполнив миску его любимыми семенами сафлора, возвращаюсь к Keurig, чтобы добавить сливки и стевию в кофе. Только делаю первый глоток насыщенного орехового напитка, возвращаясь в уютную постель, чтобы расслабиться и посмотреть фильм, как снова звонит телефон.

— Боже. Что на этот раз? — ставлю кофе рядом с кроватью и забираюсь под одеяло, затем лезу в карман пижамных штанов, чтобы увидеть маму на экране.

— Привет, мам. Вы с Кери встали раньше петухов. Все в порядке?

— Я уволилась с работы, Кинли, — выпаливает она. — Что мне делать? Я не подхожу под пособие по безработице.

У меня внутри все переворачивается.

— Я думала, тебе нравится эта работа, мама. Всего несколько дней назад ты говорила, что это лучший этап в твоей жизни, — пытаясь понять, почему мама уволилась с очередной работы, которую, как она утверждала, любила, меня охватывают ужас, разочарование и еще целый ряд других чувств, я раздражаюсь, окончательно проснувшись, и сбрасываю с себя одеяло. Это создает дополнительную нагрузку и на меня, и на Кери, и она это знает. Всегда знает.

Вздохнув, провожу рукой по волосам.

— Так не может продолжаться, мама. Что, если что-то случится с Кери или со мной? Или с нами обеими?

— Я... я знаю, Кинли. Знаю. Просто я никогда не вписываюсь, как бы ни старалась. Я просто старуха, окруженная молодыми энергичными девушками, которые не обращают на меня внимания. На этот раз я попыталась. Правда, пыталась. Но, похоже, я никогда не смогу найти то единственное место, где буду чувствовать себя командным игроком.

— Знаю, это трудно, мама. Но запомни кое-что, ладно? Ты далеко не старуха. Ты красива и выглядишь на много лет моложе своего возраста. Не падай духом. Мы втроем что-нибудь придумаем. Мы всегда это делаем.

Мгновением позже мы заканчиваем разговор, и я снова забираюсь в постель. Мне больше не нужен кофе, о котором только что мечтала, сейчас все, чего хочу, — еще часок поспать, чтобы прочистить мозги от всего этого дерьма. С детства я всегда концентрировалась, чтобы оставаться позитивной, быть сильной, решительной и планировать свое будущее, не оглядываясь назад. Жалость к себе, мысли о том «а что если», часы на кушетке психотерапевта или глотание таблеток от тревоги раз в день только усугубляют ситуацию.

Однако иногда это бывает просто чертовски трудно.

В течение нескольких недель после того, как Гарри Дон Хант покинул семью, я была в оцепенении, напугана и зла. Мы все были в таком состоянии. Ночами я лежала в темноте, переживая, гадая, мечтая. Где мы будем жить? Чем будем питаться? Как нам выжить? Но единственное, чего не делала в то ужасное время, — не плакала. Не проронила ни одной слезинки.

До тех пор, пока не прошло несколько недель.

Когда я вернулась домой уставшая и взволнованная, меня почти успокоила записка от мамы, в которой говорилось, что они с Кери отправились по делам и будут дома не раньше, чем через час. Мне нужны были новые туфли. Я была разочарована тем, что не смогла записаться в спортивную команду, а одноклассник обозвал меня бедным белым отребьем и посмеялся над темными корнями, отрастающими в обесцвеченных волосах. Вся сила, которую в себе таила, иссякла, и поток слез, который сдерживала в себе неделями, вырвался наружу. Я разделась, легла на кровать и безудержно зарыдала. Проклинала отца, дядю, свою жизнь. Рыдала до тех пор, пока мои глаза не заболели, из носа не потекло, а дыхание не стало сбивчивым из-за войны в моей голове. Чего я не заметила в тот поздний вечер, так это старого грузовика Ford, припаркованного на другой стороне улицы.

Тот день стал лишь началом моих слез.

Больше я никогда не спала без света.

Когда погружаюсь в безмятежную дремоту, телефон звонит вновь.

— Сукин сын. Неужели девушка не может выспаться в свой выходной? — собираюсь проигнорировать звонок и отправить его на голосовую почту, но не могу.

Это может быть связано с работой. Или снова мама.

Когда вижу, что номер неизвестен, со злостью отшвыриваю одеяло с такой силой, что оно сваливается на пол. Чертовы звонки из отдела продаж. В половине случаев на линии даже нет живого человека, а если и есть, то, они, как правило, грубы и несносны. На мой взгляд, такие звонки должны быть запрещены.

Сегодня на работе я буду ходячим зомби.

В моем тоне слышится раздражение, сарказм, сдобренный злостью, когда отвечаю на звонок очень неженственным, недружелюбным: — Привет.

— Скажи мне, сегодня на тебе нет этого неприличного подобия одежды.

От насыщенного, шелковистого тона голоса Дерека между бедер разливается жар, а усталость мгновенно сменяется ощущением, будто выпила три кружки пива за вечер, два бокала вина или получила укол адреналина прямо в сердце.

— Ты звонишь мне ранним утром в выходной день, чтобы прочитать нотацию о моей рабочей одежде? Это обязательный атрибут. От меня ожидают, что я буду ее носить. Мне за это платят.