— Понял.

— Что-что?

— Так точно, товарищ генерал!

— Так-то лучше, — Алдаров оборвал связь.

Чрезвычайный протокол был принят Военным институтом, как крайняя мера, действующая в обход приказов Ученого Совета, если миссия с точки зрения него, капитана Максимова, будет под угрозой. Всего в протоколе было четыре ступени и первая, про которую упомянул генерал, звучала так: “Капитан Максимов собственными силами и подручными средствами уничтожает источник трансляции вне зависимости от текущего положения отряда в целом или его отдельных участников”.

В текущем положении это значило, что нужно найти место, с которого можно точно навестись на Храм, взять ядерную установку — что бы там мусорщик не нес про закон пустошей, а Максимов считал ее трофеем Военного института, — и сделать один точный залп — снаряд должен пробить купол и взорваться внутри, чтобы точно все уничтожить.

К счастью, силовая броня отлично распознавала пусковое устройство, стоило его только положить на плечо, и включала интерфейс наводки в визоре. Еще один маленький секрет Военного института и причина, по которой особист настаивал, что он будет один из носителей брони, хоть и на самом деле ему не очень хотелось питаться жижей и ходить под себя.

Вот только осуществить это будет очень затруднительно. Скажем, нейтрализовать Пятую и пересечь ржавый ров будет несложно. Но внутри города им точно зададут жару.

А еще сложнее будет объяснить двум этим гражданским, почему нужно поступить именно так, а не иначе. Они ни за что не согласяться палить по театру, пока есть надежда, что собиратель и компания там и все еще живы.

“Делегация”, как назвал их генерал, отсутствовала уже сорок минут и скоро можно будет попробовать с ними связаться, и Максимов надеялся, что мусорщик ответит, что у них там все в порядке. Да, он не был согласен с дипломатическим путем решения проблемы, все это смахивало на огромную ловушку, но и рисковать своей шкурой, идя на прямую конфронтацию в самом гнезде врага, только потому что так приказал генерал — тоже не хотелось.

Особист отдавал себе отчет и в том, что у него проблемы и с субординацией и с долгом. То, чего профессия требовала от него находить в других и использовать, в себе он отыскивал с трудом.

Но вокруг Пятно, враги и совсем не те люди, с которыми можно эффективно прыгать на амбразуру. Приходится работать с тем, что есть.

* * *

Сраная жестянка не работала! Лена пошевелила рукой. Затем ногой. Каждое движение давалось с трудом, в механизмах что-то трещало и терлось друг о друга, будто в них насыпали песка. Появилась тяжесть — будто включили гравитацию и теперь она чувствовала огромный вес брони, который на нее надели.

По-хорошему, нужно было кому-то сказать об этом. Но капитан Максимов был последним человеком, к которому Лена хотела бы обращаться. Он казался таким же, как силовая броня — мощным снаружи, напыщенным, со стальной корочкой уверенности, но внутри — слабая потеющая плоть, которая не знает что делает.

А Артем ушел туда, за мост. Какого черта он все время вел эту колымагу? Какого черта единственный человек, которого она не боялась во всей этой компашке — все время был не рядом?! Она бы хотела поговорить, рассказать, поныть — о том, как ей тяжело и неудобно внутри этой брони, что аж даже спать приходится стоя или сидя, о том как плохо подогнанные для ее небольшого хрупкого тела сочленения натирают, о том как это, в конце концов, унизительно — писать через трубочку.

Но еще больше ей хотелось бы рассказать о том, как ей страшно. Рано или поздно силовая броня встанет окончательно и превратится в консервную банку с живым мясом внутри. И ей придется вколоть вакцину, которая, кажется, навсегда изменит ее жизнь.

А еще ведь между открытием брони и временем, когда укол начнет действовать, даже если его смогут поставить в ту же секунду, пройдет какое-то время. И все это время радиация будет просачиваться внутрь ее тела, выбивать молекулы из мест, где их вообще не надо трогать и разрушать ее нутро, превращать в кровавый кисель…

Лена понимала, что ее поведение абсурдно: страх перед необходимостью выйти из силовой брони не дает ей рассказать о проблеме, что в свою очередь лишь приближает неизбежное.

Они проходили это в университете. Когнитивные искажения. Они мешают ясно мыслить, создают большие проблемы в науке, жизни, отношениях и… убивают в пустошах.

— Фонарев не отвечает, — голос Максимова в интеркоме вырвал ее из круговерти тревожности в еще менее приятную реальность. — Уже прошло больше часа.

— Переговоры не длятся быстро, — ответил на это Илья.

— Но ответить-то можно было, — возразил особист. — У меня прямое указание из Атома: если делегация не отвечает, то план меняется.

— Меняется? Что это значит?

Лена слушала их, сжимая и разжимая пальцы силовой перчатки. Ощущение было такое, что ей приходится сжимать эспандер килограммов на двадцать. А потом ее внимание зацепилось за столб пыли на горизонте. Она единственная, кто смотрела не в сторону центра, а в стеклянное море.

— Что это? — перебила она мужчин.

— А? — Максимов повернулся на нее.

— На горизонте, вон там, — она с трудом подняла правую руку, чтобы указать на пыль.

— Сссууу… — Максимов развернулся и побежал к мосту. Лена смотрела на него с завистью. У нее бы сейчас точно так побежать не получилось. Лучше вообще не двигаться на всякий случай. А потом загрузиться в десантный отсек и не подавать признаков жизни до самого Атома.

Если, конечно, повезет туда вернуться.

— Эй, как там тебя… Пятая! Что это? — металлически кричал Максимов на всю пустошь.

— Чего орешь, гладкокожий? — гуль появилась из здания поста.

— Вы вызвали подкрепление?! — продолжал орать Максимов, приближаясь к ней на высокой скорости. Он ее сбить с ног хочет? У этих костюмов огромная инерция — Лена лишь недавно успела к ней приспособиться.

— Это Иволга со своей шайкой, — спокойно произнесла Пятая, — покинули периметр, едут домой наконец-то. Это их тупое добровольное изгнание закончилось, я полагаю.

— Мои люди не отвечают, — не унимался Максимов. Они ужасно контрастировали в диалоги. Гуль была даже слишком расслаблена и спокойна, тогда как особист обливался бы водой негодования, если бы сталь могла потеть. — У вас что-то произошло, да? И вы их вызвали?

— По моим каналам все в порядке, — пожала плечами Пятая. — Да не переживай ты так, железный, заржавеешь раньше времени. Седьмой только на морду страшный, а так он отходчивый.

— Что-то и правда не так, — сказал Илья по внутренней связи.

Даже если так, подумала Лена, что мы-то сделаем? Мы тут, за рвом, в дурацких стальных костюмах, транспортер вести некому и к ним движется чрезвычайно вооруженная группа не очень добрых гулей.

Но вместо того, что бы озвучить эту обреченность, Лена разлепила губы, зажала кнопку связи и произнесла:

— Илья… пока они не прибыли, а Максимов не сделал ситуацию еще хуже, — она не сомневалась, что он сделает, — мне нужна твоя помощь.

* * *

Артему снился странный сон. Капитан Максимов — совсем не в силовой броне, а при параде, в фуражке с кокардой в виде модели атома, орет ему в лицо:

— Прием! Артем! Собиратель, твою мать… Отвечай! Как у вас обстановка? Прием!

При этом голос шел как будто издалека, да еще и перебивался помехами, хотя круглое пухлогубое лицо особиста вот оно — прямо перед носом…

Я лежу, подумал Тема. Я лежу, а это разрывается рация где-то рядом. Ребята, оставшиеся за рвом, переживают. Надо бы им ответить… но что? Я лежу на полу, меня сразила ужасная мигрень, которую, кажется, наслал огромный мясной мешок под куполом театра?

Тема открыл глаза и увидел его — этот самый мешок. Плоть легко покачивалась и не то чтобы пульсировала, а скорее сокращалась, будто что-то внутри, под кожей, постоянно перемещалось.