Если бы не блестящее латунное отверстие для пальца, он мог бы и не заметить люк — столь точно он был вписан в окружающий настил. Наклонившись и просунув палец, он легко приподнял крышку на бесшумных петлях. Посветив в темноту, с удивлением увидел пространство глубиной почти как у обычного подвала.

Он спустился по простой деревянной лестнице. Когда ноги встали на бетон, макушка едва не чиркнула по выступающим балкам перекрытия. Всё в луче фонаря выглядело поразительно чистым — ни пылинки, ни паутинки, ни намёка на плесень. Воздух — сухой, без запаха. У одной стены — длинный верстак, а над ним, на перфорированной доске, рядами и строго по размеру слева направо — пилы, отвёртки, ключи, молотки, стамески, свёрла, линейки, струбцины.

Это напомнило ему, как монахини в его начальной школе выстраивали детей во дворе после перемены — по росту, от самого маленького к самому высокому, — прежде чем вести обратно в классы. Мысль, как и большинство детских воспоминаний, оставила неприятное послевкусие.

Он продолжил осмотр, отметив: единственное свободное место на доске зияло в ряду струбцин. Пропавшая струбцина тут же вызвала в памяти разговор с Полом Азизом и фотографии верёвок на месте преступления — с заметно сплющенными участками, указывающими на использование зажима.

У противоположной стены громоздилась стопка брусков два на четыре. Он медленно обошёл подвал, чтобы не упустить ничего существенного. Осмотрел пол, стены из бетонных блоков, промежутки между балками над головой. Ничего необычного — кроме ошеломляющего порядка и отсутствия пыли.

Дойдя от одного торца штабеля, до другого, он заметил: в высоту двенадцать брусков и в глубину двенадцать, а с этой стороны торцы выровнены как под линейку — ни один даже на миллиметр не выбивается. На ум пришло, что столь навязчивая тяга к симметрии могла бы лечь в основу клинического диагноза.

Однако, проходя вдоль идеальных восьмифутовых брусьев, он уловил неровную тень на дальнем конце. Остановился, навёл луч — и увидел, что один торец выступает примерно на четверть дюйма, заметный лишь на фоне безупречной выправки остальных.

Маловероятно, чтобы заводской брус из той же партии оказался на четверть дюйма длиннее. Он положил телефон-фонарь на ступеньку, направив свет на стопку, и начал разбирать её ряд за рядом.

Добравшись до выступающего бруска, он во второй раз с начала этого дела ощутил безошибочный трепет. Центральные части четырёх брусьев в середине штабеля были вырезаны, оставив по два фута с каждого конца. Так образовался тайник шириной в два бруса, глубиной в два и длиной в четыре фута. Торцы обрезков аккуратно совпадали с целыми — кроме одного выступающего.

Причина была очевидна. Содержимое укладки мешало торцу встать заподлицо: классическая винтовка Winchester Model 70 с затвором, ещё пахнущая недавним выстрелом; лазерный прицел с красной точкой; глушитель дульного пламени; и коробка цельнометаллических патронов .30–06.

Гурни осторожно поднялся по лестнице. Перешагивая через раскрытый люк в главную комнату, он услышал, как в парадную дверь входит Хардвик. В тусклом свете было видно, что тот снял очки, шапку и шарф, призванные скрыть его лицо от возможных камер.

— Лыжная маска больше ни к чему, — сказал он Гурни. — У нас достаточно, чтобы выходить на публику.

— Нашёл что-то? — спросил он.

— Клеймо. Бывшее в употреблении, — он сделал короткую драматическую паузу. — И откуда я знаю, что им пользовались? Потому что к буквам на конце, похоже, прилипла обожжённая кожа. Кстати, буквы — «KRISHNA».

— Иисус.

— Это не всё. Там ещё красный кроссовый мотоцикл. Очень похож на тот, что видели удирающим с Поултер-стрит. Ты здесь что-нибудь нашёл?

— Винтовку. Вероятно, ту самую. Спрятана в штабеле досок в подвале.

— Неужто мы прищемили этим злобным ублюдкам яйца? — врождённый скепсис Хардвика явно боролся с охотничьим азартом. Он огляделся, и луч фонаря упёрся в чердак. — А наверху что?

— Сейчас выясним.

Гурни первым взбежал по лестнице и вошёл в просторное помещение над кухней. Нижняя сторона крутой крыши была обшита сосновыми досками, и от них шёл насыщенный, характерный запах. В комнате — две кровати, по одной с каждой стороны, заправленные строгим военным способом. У ног каждой — низкая скамья, а на полу между ними — прямоугольный ковёр. Лофт отражал навязчивый порядок, царящий повсюду в хижине: одни прямые линии, прямые углы и ни соринки.

Гурни принялся проверять одну кровать, Хардвик — другую. Пошарив под матрасом, он наткнулся на что-то холодное, гладкое, металлическое; приподнял матрас — под ним оказался тонкий компьютер, вроде ноутбука. Почти одновременно Хардвик указал на мобильный телефон, примотанный скотчем к изножью второй кровати.

— Оставьте всё так, как было, — сказал Гурни. — Нам нужно сообщить об этом и вызвать группу по сбору улик.

— Кому именно ты собираешься докладывать?

— Окружному прокурору. Клайн может временно забрать Торреса к себе вместе с криминалистами, но это уже его решение. Важно вот что: дальше и расследование, и команда, которая им займётся, должны подчиняться ведомству, не относящемуся к городской полиции.

— Альтернативой был бы департамент шерифа.

Одна мысль о Гудсоне Клутце вызвала у Гурни приступ тошноты.

— Я бы проголосовал за Клайна.

На лице Хардвика проступила холодная усмешка.

— Шеридану придётся туго — такой уж он был поклонник Бекерта. Нелегко ему будет наблюдать, как всё это летит в тартарары. Как, по-твоему, он собирается это проглотить?

— Узнаем.

Глаза Хардвика сузились.

— Думаешь, этот мелкий ублюдок попробует устроить финальный раунд с клеймом и винтовкой, лишь бы не признать, что был не прав?

— Узнаем, — отрезал Гурни и переключил телефон из режима фонарика в набор номера.

Не успел он набрать номер Клайна, как его остановили вой и рычание. Это была какофония безумной стаи... кого? Волков? Койотов? Кто бы это ни был — их было много, они шли слаженно, на взводе, и стремительно приближались.

Через секунды морозящий кровь хор взметнулся до яростной силы — казалось, он сгустился прямо перед хижиной.

От этого бешеного рева у Гурни покрылись мурашками руки.

Они с Хардвиком одновременно выхватили оружие, сняли с предохранителя и отошли к открытому краю чердака, откуда просматривались окна и дверь.

Пронзительный свист рассёк шум — и так же внезапно, как начался, дикое гудение оборвалось.

Они осторожно спустились по лестнице — первым пошёл Гурни. Он тихо скользнул к передней стороне хижины и выглянул в одно из окон. Сначала не увидел ничего, кроме тёмных, склонившихся силуэтов болиголова, обрамлявшего поляну. Трава, которая в луче фонаря телефона казалась темно-зелёной, в рассветной дымке стала безлично-серой.

Но не совсем безликой. В ярдах тридцати от окна он различил пятно более густого серого цвета. Он снова включил фонарик, но луч только резал туман бликами.

Он осторожно приотворил входную дверь.

Слышно было лишь медленное капание воды с крыши.

— Какого чёрта ты творишь? — прошептал Хардвик.

— Прикрой. И придержи дверь — если придётся срочно отступать.

Он тихо вышел, держа «беретту» двумя руками наготове, и двинулся к тёмной фигуре на земле.

Подойдя ближе, понял: перед ним тело. Оно было словно переломано, вывернуто в неестественной позе, будто его швырнул неведомой силы порыв ветра. Сделав ещё несколько шагов, он застыл, поражённый количеством крови, блестящей на мокрой траве. Подойдя вплотную, увидел, что большая часть одежды разодрана в клочья, обнажив разорванную плоть. Левая кисть искалечена, пальцы сведены вместе. Правой руки не было вовсе — на месте запястья зиял отвратительный красный обрубок с торчащими раздробленными костями. Горло рассечено — сонные артерии и трахея буквально разорваны. Меньше половины лица уцелело, придавая ему невыносимо омерзительное выражение.

Но в этом лице было что-то знакомое. И в складке мышц — тоже. Гурни вздрогнул и понял, что смотрит на то, что осталось от Джадда Терлока.