– Это же вензель де Ла Мотт? – дядя Ипполит, разумеется, сразу обратил внимание на самое главное, не позволяя себе отвлекаться на разные мелочи вроде красивой пассажирки. – Однако у Эффи ведь нет дочерей, насколько я помню… наверное, это ее племянница.

– О чем ты? – переспросил Себастьян, не отводя глаз, пока карета стояла у перекрестка. – Кто такая Эффи?

– Августа де Ла Мотт, – строго ответил тот. – Бестолочь ты, милый племянник. Сегодня нужно знать имена не только умерших сто лет назад писак.

– И какая эта Августа де Ла Мотт? Она молодая? Красивая?

Портрет фыркнул.

– Возможно, не настолько, как героини тех книжонок, что ты читал вместо приличной научной литературы, но чертовски миленькая.

Карета тронулась.

* * *

Арле

При всех своих недостатках, Валер Дюпри был добрым человеком. Кроме того, он был человеком чести. Никто и никогда не упрекнул бы его в том, что он не выполнил обещания или иным образом посрамил свою громкую фамилию. Лишь одна история, случившаяся так много лет назад...

Память настигла графа посреди конюшни. Отнюдь не любитель верховой езды, Валер редко появлялся в конюшнях, да и сейчас острой необходимости не было. Свое присутствие возле стойла с дочкиным любимцем, серым в яблоках жеребцом Орликом, граф затруднился бы объяснить даже самому себе. Рассеянно поглаживая шелковую морду коня, он невесело размышлял о бренности всего сущего, затем его мысли перекинулись на предмет более материальный. Задумался граф об Орлике, косившем на него карим глазом – красавец явно скучал с тех пор, как уехала Эдвина. Мысленно произнеся имя дочери по слогам, граф вздохнул и похлопал жеребца шее.

– Вот так вот, друг копытный, – сказал он вслух, повергнув коня в замешательство. – Что прядаешь ушками? Скучаешь? Я тоже.

И граф пошел в дом, обуреваемый противоречивыми чувствами. От обеда он отказался, решительно пресекая все попытки Флоры немедленно впасть в беспокойство о здоровье супруга. Запершись в кабинете с хересом, Валер опустился в кресло, подпер голову рукой и предался размышлениям.

Утром, отправляя магограмму в Ранкону, он цветисто поздравил дочь с рождением, пожелал всяческих успехов, пустил слезу, вспоминая о тех благословенных временах, когда Эдвина была совсем еще малюткой. Графиня присовокупила к поздравлению еще множество советов. Валер не стал ей сообщать, что их единственная дочь разгуливает по Ранконе вовсе не с тетей Августой, как предполагалось ранее, а в компании дочки кондитера.

Придвинув к себе графин, Валер немного полюбовался игрой солнечных бликов на его боках. И вернулся мыслями на двадцать один год назад, в трактир при гостинице «Храбрый карась».

«Это как в сказках, да?» – «А вы сказки читаете?» – «В детстве мне нянюшка рассказывала…»

А до этого была невыносимая боль, глаза застилала черная пелена, и крик застыл в горле, и это длилось и длилось… его раздирало на части, боль накатывала волнами – одна сильнее другой… Нет! Нет, слишком болезненно даже вспоминать.

Но воспоминания, со всем тщанием запрятанные на веки вечные, нашли лазейку и не желали больше сидеть взаперти. Они толпились перед глазами графа, подставляя то один бок для обозрения, то другой. Вот его, слабого и сбитого с толку, Шел Уикс буквально втаскивает в экипаж и бормочет что-то ободряющее. Вот он дома – после целой недели в постели он все еще чувствует себя разбитым. Вот ходит кругами по комнате, мучительно решая, идти ли в полицию, и в этот момент приезжает Эффи, его здравомыслящая, решительная, мудрая сестра, и буквально волоком тащит в Ранкону.

А потом череда странно пустых дней, и как гром среди ясного неба – преступление раскрыто, преступник во всем сознался и был арестован. Вникать в подробности было мерзко и недостойно дворянина. Вместо него со всеми вопросами блестяще справляется адвокат, а сам он спешит в Арле к жене, к дочери… Еще в Ранконе его ждала магограмма с радостным известием. Но только в поместье, наворковавшись всласть над колыбелью, граф вспомнил кое-что и заметно изменился в лице. Здравый смысл сказал: «Чушь!», а сердце шепнуло: «Есть время». И Валер Дюпри постарался забыть.

Как он тогда сказал? «В нашем роду не принято оставлять такие долги!» Странно, ведь прошло добрых два десятка лет, а тут всплыло в памяти каждое слово. Вся суровая правда обрушилась единовременно на голову графа.

Валер принял решение и, сверкая глазами, театрально стукнул кулаком по столу. Единственными его зрителями были херес и совесть, и они аплодировали, как могли. Херес от избытка чувств даже едва не расплескался на столешницу. Совесть пребывала в восторге, близком к эйфории.

Граф твердой рукой отворил дверь кабинета и гаркнул так, что зазвенели стекла:

– Прибор для магограмм! Быстро!

– Валер? – прибежала на его вопль супруга. – У тебя снова депрессия? Дать капли? Позвать доктора?

Граф не счел нужным отвечать. Мелкой рысью двое слуг пронесли в кабинет столик с прибором. Флора с опаской и легким оттенком обиды посмотрела на супруга.

– Что ты собираешься с этим делать? – В такие моменты она всегда чувствовала себя уязвленной, поскольку в этом доме право на внезапные эксцентричные поступки и резкие смены настроений принадлежало не ей.

– Стихи слагать буду, – ответствовал дражайший и снова заперся в кабинете.

* * *

Ранкона

– Скорее, скорее! – со смехом воскликнула Эдвина, перескакивая через две ступеньки. – Поможешь мне сделать нелегкий выбор – брусничное или терракотовое!

– В Оперу? Мое мнение – только голубое! – ответила Валентина, притормаживая у подножия лестницы и переводя дыхание.

Праздничная трапеза была настолько пышной и обильной, что невозможно было одолеть и трети яств. Возможно, совершеннолетие графини Дюпри следовало праздновать с иным размахом – торжеством, балом с сотней гостей, танцами, десятками пожеланий... Так, как проходили все предыдущие дни рождения Эдвины. Но она никогда не чувствовала себя более счастливой, чем сейчас, поедая торт в компании лучшей подруги, с которой сбежала из дома и отправилась на поиски средства от таинственного проклятия.

Сразу после традиционного задувания свечек на именинном торте Эдвина завела речь о нарядах. Не удержавшись, они перемерили, кажется, все, что только предлагали модистки. Принцип разумной экономии уступил перед феерией цветов и тканей, и гардероб Валентины пополнился изумительным вечерним платьем карамельного оттенка. Эдвина же не смогла определиться с выбором в магазине, и пришлось взять сразу три платья, которые понравились больше других.

Вскочив из-за стола, Эдвина побежала продолжать примерку.

– Я тебя жду! – крикнула она, и Валентина услышала, как хлопнула дверь наверху.

Откуда-то справа выплыл Жак Фебре. Величественно шевеля усами, он сообщил:

– Магограмма без адресата.

– Спасибо, я передам Эдвине, – весело сказала Валентина.

Она секунду замешкалась, затем прошмыгнула в кабинет. Аккуратно прикрыв за собой дверь, она подошла к магоприемнику и, прошептав: «Пожалуйста, пожалуйста, только не папа!», включила его.

…Эдвина по очереди прикладывала к себе платья, пытаясь понять, какой цвет больше подходит под ее радужное настроение, когда в комнату вошла Валентина.

– Милая, что с тобой? – спросила Эдвина, на секунду отвлекшись от собственного отражения в зеркале и заметив мрачное лицо подруги. Та покачала головой и сделала неопределенный жест рукой, мол, ничего страшного, не обращай внимания. Графиня снова вернулась к нарядам.

Валентина открыла ящик комода, где Эдвина хранила деньги и документы, достала записку от доктора Друзи, перечитала ее, негромко, но с чувством сказала: «Ха!», и убрала обратно в ящик. Еще с полминуты она сидела, о чем-то размышляя, потом встрепенулась, повела плечами, словно сбрасывая с себя груз забот, и подскочила к Эдвине, чтобы забрать у нее из рук терракотового цвета платье с длинным шлейфом.

– Пощади мои чувства! – воскликнула она. – Как мы с тобой могли выбрать это? Немедленно отправить обратно в магазин!