Под постоянные щелчки хлыстов и гул толпы театральный фургон докатился до арки перед вратами. Туда даже стража не могла въехать, не то что зрители. Изгнанники прошли под арку одни, конвой проехал следом.

Впереди главный страж обернулся и жестом остановил шествие. По его знаку с фургона сняли цепь.

— Открыть ворота города! — махнул стражам врат начальник конвоя. И обратился к артистам со стандартной формулой изгнания: — Вы покинете город немедленно, наши ворота отныне для вас закрыты. Надеюсь, это послужит вам уроком в будущем. Срок изгнания не менее трёх месяцев!

В воздухе последний раз щелкнул хлыст, как молоток стража закона в суде.

Фургон, весёлый въезд которого никто из стражей врат, стоящих тут с утренней смены, не успел забыть, проехал ворота Гранбера в обратную сторону.

— С выездным пожертвованием не сложилось, извините, — сказал на прощанье Папаша Баро стражу, похожему на моржа. Тот за полдня стал ещё печальнее и усы сильнее обвисли. Возможно, он проиграл заклад, если привратники делали ставки, сколько дней театр продержится в городе. Но, в таком случае, в проигрыше были все, вряд ли хоть кто-то угадал точный срок.

Уже не сдерживаемые конвоем, актеры покатили фургон по мосту и на другой стороне рва остановились. Запрягли лошадь и точно так же, без лишних движений, держась за борта и не оглядываясь, сопровождали повозку дальше по дороге. Актрисы и Старик сразу забрались внутрь, а четверо мужчин ещё шли рядом, переводя дыхание. Идти стало намного свободнее, как только исчез конвой и полный вес фургона. Так что для них сейчас это был отдых и поддержка.

Представление продолжалось, пока они не отошли достаточно далеко, так, чтобы стража Гранбера больше не могла их видеть. За это время не было сказано ни слова.

— Привал, — Папаша Баро отпустил оглоблю, отошел к обочине и сел на пригорке.

— Ах, мамочка, за что твоему сыну так не везёт прямо с утра? — Жердин потёр плечо, как будто следы хлыста могли сойти, как краска. Натянул рукава трико и сел рядом с директором, обхватив колени. — Задался денёк… Главное, жрать нечего.

— Накрылись наши минимум три дня в городе. И еды не закупили. Кто ж знал… — Папаша махнул рукой: — Ладно, уже не важно.

— На супчик запас есть, — напомнил Жердин.

Крас постучал в закрытое окно фургона, дав знать о своём визите, и сам снял ставню, закрепленную снаружи. Смея протянула через окно его «домашнюю» рубашку, некрашеного холста, и блузу директора. Красавчик подошел к «кухне» за водой, тщательно умылся, заодно охладив и плечи, оделся. Новит, не зная, что сказать, последовал его примеру. Папаша Баро тоже прикрыл рубцы, и внешне всё как будто стало как раньше. Крови на плечах не было, только длинные полоски, на вид и по ощущению, как ожоги. Стражи щелкали хлыстами условно, не то что палачи на площади, когда каждый удар оставляет резаную рану, а в руке мастера хлыст может достать до костей.

Папаша и Жердин продолжали обсуждать обед.

— Готовить с нуля долго, но придётся.

— Ничего, уже не спешим. Сегодня ещё более менее обошлось.

— Обошлось? — резко переспросил Крас. — Я крайне не люблю удары хлыстом. Крайне!

— Кто ж их любит, — примирительно хмыкнул Папаша Баро.

— Да? — красавчик зло сверкнул глазами. — Посчитаем, кому сколько досталось?

— Все знают, за тобой первенство во всём, — засмеялся Жердин, — в любви и в ненависти! Ты сам пошёл. Мог остаться и даже сделать сборы.

— Серьёзно? — прищурился Крас. — А кто бы тащил повозку, вы вдвоём?

— У нас теперь есть Новит. Ты мог остаться и забрать девчонок. Веричи бы поплакала, но вы могли её уговорить. Догнали бы нас вечером. И еды принесли. Сам согласился, винить некого.

— Это и бесит, — значительно тише вздохнул Крас в сторону.

— А ты, новенький, как? Доволен первым представлением? Можешь считать это боевым крещением, — Жердин изобразил, что хочет лихо хлопнуть Новита по плечу. Тот внутренне сжался, но не уклонился. Скорее, от усталости, чем от храбрости.

— Молодец, — оценил приятель. — Теперь ты официально один из нас. Тоже «клетчатый». По сути сейчас, скорее, в полосочку, но главное — звание, а не картинка. Верно я говорю?

— Оставь его в покое, — сказал Папаша. — Нормальному человеку тяжело пережить такое обращение от людей, которые только что кричали: «Браво!» Стражи — рабы закона, что с них взять. Но публика…

— Ему не кричали, — холодно заметил Крас. Новит вдруг понял, что это на самом деле утешение, а не придирки. Ему сейчас легче, чем остальным артистам, потому что для людей он никто. Новенький криво усмехнулся:

— Да, мой дебют не состоялся. Не судьба.

— Состоялся, только иначе. Не на сцене.

— Ничего, сынок, бывает, — отечески посочувствовал новичку Папаша Баро. — Переживём.

— Зачем вы так заступались за меня, я же не ваш, — напряженно спросил Новит. — Не понимаю, зачем? А может, мне от стражи ничего и не грозило… хотя, не хотелось проверять. Но вы… Потерять место для выступлений, с позором выкатиться из города, ради чего? Вы же могли остаться! Если бы я только знал, что грозит театру, я бы никогда не попросил вас о такой защите! Вам со мной как-то фатально не везёт, не думаете? Работорговцы, еда закончилась, теперь изгнание. Я не хотел, чтобы из-за меня…

— Ого, разошёлся, — засмеялся Папаша Баро. — Если бы я из-за каждого пустяка считал, что мой театр проклят, я бы его спалил… думаю, ещё лет пятнадцать назад. Мальчики, объясните новичку важность философского взгляда на дорожные приключения. Что за артист, которого смущают крутые повороты судьбы? Разве не знали мы внезапных головокружительных взлётов, не только падений? Судьба — девка, которая балансирует на колесе и может в любой момент оступиться. Либо — норовистая лошадь. Пару резких кульбитов не выбьют настоящего всадника из седла. Поехали, поищем хорошее местечко для обеда.

Глава театра забрался на козлы и тронул поводья. Лошадка трусила по гладкой дороге, довольная возвращением к привычной роли. Фургон везёт она! И мало кто из двуногих умеет это так же хорошо, как крошка Матильда.

— Чего ждёшь, Новит? — Втроём они забрались на заднюю платформу, сидели рядом. Жердин с неунывающим видом болтал ногами. — Что ещё непонятно? В нашей семье своих не бросают и не выдают.

— А если, действительно, натворил что-нибудь?

— Всё равно спасать, насколько хватит наших сил. Дело принципа. А там уж сами разберемся, после.

— Во всех театрах так?

— Это общий закон Братства Дороги, — жёстче ответил Жердин. — Театры разные бывают. Где-то актеры друг другу семья, где-то заклятые враги и конкуренты. В бандах одни законы, в братстве — другие. Но странствующие актеры, в основном, из братства.

— Похоже, у него раньше не было «своих»? — предположил Крас. — Он нам не верит.

— Верю! — вскинул глаза Новит. — Непривычно быть частью чего-то, не сам по себе. Спасибо, только… Вы не будете очень ругаться, если я вам кое-что покажу? Сами говорите, нужно во всём видеть хорошее… — он потянулся в угол, под лавку, где стоял большой котелок с посудой. Достал из-за него красный бархатный кошелёк, на вид тяжелый. — Вот…

— Откуда? — Жердин взвесил кошель на ладони и свистнул.

— Не поверите, сам в руки упал, — новенький смущенно улыбнулся. — Я же теперь вам ещё больше должен, за второе спасение. Возьмите.

Лицо Краса словно замёрзло.

— Господин директор, — официально окликнул он Папашу Баро, отклонившись к холщовой перегородке. — Тут для вас небольшой сюрприз…

— Если я что-нибудь понимаю в благодарности, сейчас будет скандал, — пробормотал Жердин, юркнув внутрь, чтобы успеть предупредить женскую половину театра.

Фургон остановился. Все артисты вышли наружу и недоверчиво смотрели на новичка. Только Веда нарочно отвернулась. Папаша протянул ему кошелёк.

— Как же так, сынок? Что это?