— Понравишься, сами скажут. А полезешь, жаловаться не будут, так ответят, что не обрадуешься. Даже Веричи знает, как себя защитить. Про Смею не говорю.

— Ты давно здесь?

— Лет десять.

— Так ты вырос в театре? Ясно. Папаша тебе на самом деле родной?

— Нет, никому из нас, — качнул шапкой кудрей Жердин. — А что, похожи?

— Не считая роста и комплекции, вполне могу поверить, — усмехнулся Новит. — Не все сыновья похожи на отцов.

— Не все. Ты о себе?

Новит неоднозначно пожал плечами, мол, понимай, как знаешь.

— Папаша тебя тоже спас? Видно, как ты его уважаешь.

— Не я один, — возразил Жердин. — Ты хочешь знать, подобрал ли он меня на дороге или на улице, умирающим с голоду, как это принято представлять в чувствительных историях о сиротках? Нет, я к тому времени уже не голодал и не был один. Просто увидел их и понял, что это теперь мой дом, — Жердин любовно похлопал по крыше фургона.

— Ты очень заботишься обо всех, на репетиции и за обедом было видно, насколько они для тебя свои. И вообще, всё — твоё хозяйство, весь фургон. Я потому подумал, что ты сын…

— Все мы его сынки и дочки. Ну, кроме Старика и Веды. Ты теперь тоже, Новит, хотя бы на время.

— Я не против. А я получу другое имя, если буду хорошо работать?

— Только если останешься в театре надолго. Когда станешь уже не новичком. Радуйся, что прозвали не Малышом или младшим, потому что есть Веричи. Она у нас младшенькая, остальные уже не то.

— Так я, может, и не младше тебя, чего сразу Малыш? Или по росту? Ну, извините, я раньше среди нормальных мужчин жил, не думал, что попаду к сказочным великанам! — пошутил Новит. — Главное, Папаша нормального роста, а детки вымахали…

— Мда, — усмехнулся Жердин, — что есть, то есть. Тебе сколько? Двадцать уже стукнуло?

— Угу. А тебе?

— Тоже, — не уточнял Жердин.

— А Крас намного старше?

— Не знаю точно, у нас разница года три… или четыре. Но познакомились мы в самый интересный момент, когда он уже выглядел взрослым, а я был совсем щенок. Тебе повезло больше.

— Да уж, против него любой — щенок, — неприязненно проворчал Новит.

— В том-то и дело, что он щенком никогда не был. Сразу такой. Может, в раннем детстве… Но, думаю, он и тогда был красавчиком, только ростом поменьше. Не переживай, у нас старшинство не по возрасту считают. В сравнении со Стариком мы все пока достаточно молоды, и это главное!

— То есть, Папаша Баро — главнее Старика.

— Конечно. Он наш директор, от него зависит, куда едем, что играем, на что идут деньги. Папаша спрашивает нас о важных решениях, но мы предпочитаем не спорить, если не сильно поперёк. Тогда уж молчать глупо, зачем вносить раздор, лучше выяснить сразу.

— А Веда давно с вами?

— Нет, около полугода. Вот её как раз Папаша подобрал сразу после несчастья.

— Она тогда ослепла? А что случилось, если не тайна? — заинтересовался Новит.

— Не тайна, но история так себе. Она потомственная провидица, жила на границе Севера, в каком-то лесном краю, в пещере. Люди из соседних селений чтили её, она ни в чем не нуждалась, так что её пещера была маленьким замком. Но Веда осторожничала, сама к людям не ходила, границ селений не переступала, гадала только тем, кто очень попросит. Это мы зовём ее Веда, потому что ведунья, другого имени я не знаю. Новая жизнь — новое имя. Как у тебя.

Там рядом правил некий маркграф. Однажды он приехал к пещере с большим военным отрядом. Сказал, что уезжает на пограничную войну, а параллельно ему светит большое наследство… В общем, весь в сомнениях. Требовал предсказания, как решатся его дела. Где будет успех, где опасность, чего ему ждать?

Веда вообще отказывалась что-либо говорить. Потому что знала, или потому что слава о нём ходила самая нелестная. Маркграф настаивал. Убедительно настаивал, с оружием, с шантажом жизнями тех, кто к ней ходит. В общем, разозлил. А ты слышал, как Веда предсказывает, даже когда шутит. Голос, стать… звучит грозно.

Она предрекла, что маркграф не получит наследство. Потому что не вернется с войны.

Он настаивал, чтобы сказала, почему не вернётся? Его убьют? Как именно? Кто? Захватят в плен? Продадут в рабство? Подробности!

Но Веда этого не видела. Или не хотела говорить.

Тогда он взял её за горло, тряс, обзывал лгуньей, ведьмой и прочее. Естественно, она сказала, что всё сбудется.

«Мои предсказания всегда правдивы! И кто не верит в них, умрёт!»

«Ах так? Но если твоё предсказание — ложь, я не умру?»

«Естественно», — процедила Веда. Думаю, ей и тогда не нравилось, когда её душат.

«Тогда я вернусь и рассчитаюсь с тобой, ведьма!»

«Навряд ли. Не вернешься!»

«Тогда решим всё, не откладывая, на месте. Если суждено, я умру. Но если ты врёшь — не умру. А ты? Останешься жить, как жила, в любом случае? Как-то несправедливо…»

На другой руке у него был перстень с ядом. Похоже, он мало что соображал от ярости, но решил, что Веда должна выпить яд.

«Если твоё предсказание правдиво, ты не умрешь, а я умру — или наоборот. Уравняем наши шансы».

Она потребовала отпустить её и согласилась выпить смертельную отраву. Маркраф вытряс весь перстень ей в кружку с водой, ждал, пока выпьет, и ушёл только, когда яд начал действовать. Хотел бы ждать и дольше или оставить охрану, чтобы ведьма никак не спаслась, но торопился.

Яд оказался не быстрым, с мучениями. Веда считает, она выжила потому, что отрава была разбавлена водой. Если бы этот гад засыпал сухой порошок ей в рот, она бы сразу умерла. А так она выпила много толченого угля с водой, вырвала отраву, которая ещё не въелась во внутренности и в кровь. Наутро её нашла помощница из селения, которая всегда носила ей еду. Веда была ещё жива. Потом долго болела. И зрение пропало. Лекари говорят, временно. Какой-то ожог нервов. Когда-нибудь всё восстановится. Но вот уже больше полугода…

Она тогда не осталась в пещере, не хотела жить среди тех, кто помнил её зрячей. Ушла, искала новое пристанище, тут мы и подвернулись. Веду мы встретили по дороге на Юг, сезон шел к концу, холодало. Папаша предложил подвезти её до города или селения. Разговорились и она осталась.

— И сразу предсказала что-то ценное? — угадал Новит.

— Наверное. Мы сначала не знали, что Веда провидица, а Папаша знал сразу. Потом всплыло, когда она начала нас предупреждать.

— А что маркграф? Она, конечно, не судилась с ним? И зря.

— Не зря. Он не вернулся. Судиться с тем, кого нет, довольно трудно. Хотя, ты прав, Веда этого и не хотела. Она выжила, это главное. А он — пропал.

— Хм, бывают же истории. Мы будем ехать всю ночь?

— Да, если повезёт. К ужину спустимся. Спать можно здесь, но по ночам ещё холодно. Лучше на «кухне». Там наше место на троих, с Красом.

— И он с нами?

— А ты думал, он остаётся на ночь с девочками? Ещё не хватало! Они там втроём с Ведой, Старик и Папаша — впереди.

— Да я не понимаю, где можно спать, на «кухне»? — смутился Новит.

— Я покажу. Все вещи нужно поднять на лавки и закрепить ремнями, чтобы не упали. Очаг сдвигается в сторону, он на железном листе. Когда платформа свободна, двоим места отлично хватает. А кто-то из нас обычно или сторожит полночи или правит лошадкой, так что до тебя места было ещё больше. Ну и крыша свободна, если тесно.

— Понял. Отлично устроились.

— А ты думал! Ты ещё не знаешь, для представлений фургон раскладывается, становится сценой. Опускается одна стена или две.

— Вот это здорово, — оценил Новит. — Значит, вас всегда видно над толпой?

— Не всегда. Можно выступать и на мостовой. На месте решаем, как лучше. Но да, для некоторых сцен высота колёс необходима. Завтра попробуем такую. Там для тебя есть роль.

— А что?..

— Отдыхай, Новит, пока есть время. До города ехать ещё сутки, не меньше. Всё завтра.

Ночь в фургоне прошла спокойно. Шагом, потихоньку, но двигались до рассвета. Тогда фургон встал на обочине. Распряженная крошка Матильда блаженно каталась в утренней росе, задрав копыта к небу, явно не жалуясь на тяжкий труд и холод.