— Жердин, скажи, чего я не понимаю? — тихо спросил новичок, пока они тащили сундук с оружием для «Красильона в трущобах», который сегодня уже не пригодится.

— Все вещи нужно убрать внутрь, фургон опечатают, — Жердин беспокойно шарил взглядом по задворкам площади, проверяя, всё ли собрали. — Переоденься в обычное… хотя, тебе не надо. Только жилетка.

Новит послушно свернул сценическую жилетку и положил к костюмам. Жердин в это время поставил лестницу под потолок и пристёгивал крышу фургона, которую подняли на место Папаша и красавчик. Спустившись, скользнул хмурым взглядом по новичку.

— Не знаешь, в чём разница изгнания из города отдельных возмутителей спокойствия и «групп лиц с повозками»? Сейчас узнаешь. Рубашку тоже лучше снять, целее будет.

— В смысле? — Новит почувствовал, как щёки обожгло холодом.

Жердин не отвечал. У него было столько забот со сборами, он даже не успел переодеться. Папаша Баро расстался с образом ярмарочного силача, только не торопился надеть куртку. Веда сменила театральную ленточную накидку на обычную старую шаль. Веричи переоделась в серенькое дорожное платье, Смея назло надела кричаще-розовое, атласное, с воздушными оборками, как у знатных барышень, только покороче. В нём она и въезжала в город. Красу нечего было менять, его костюм для «Качелей» отличался от обычного только парадной сорочкой.

Жердин широко ухмыльнулся, глядя на Смею:

— Нарочно вырядилась.

— На себя посмотри! — фыркнула красотка.

Кудрявый актер схватился щеку, по красному следу на пальцах, понял, что он всё ещё в гриме арлекина. Бросил горящий взгляд на Краса. Тот молча подал ему мокрую полотняную салфетку, стереть клоунскую маску с лица.

Фургон уже давно окружало пустое кольцо, где гарцевали два стража на конях. Люди боялись подойти близко, словно на артистов пало проклятье. Окна фургона ещё не были закрыты ставнями, когда вернулся начальник патруля с тремя всадниками.

— Готовы?

— Почти, — Папаша Баро погладил лошадку, отвязал повод от решетки подвала и вручил одному из спешившихся стражей. Демонстративно снял свою холщовую блузу.

— Вы не обязаны, — предупредил страж. — Вас в воровстве не обвиняют. Всего лишь непокорность местной власти.

— Мы зарабатываем честно, и даже обычные дорожные костюмы нам слишком дорого обходятся, — Папаша Баро бросил свою блузу в окно фургона, прежде, чем его закрыть. Туда же полетела рубашка Краса.

Жердин не стал переодеваться, содрал красную жилетку и со злостью швырнул в закрывающийся фургон. Спустил трико с плеч, высвободив руки, рукава завязал на поясе, оставшись в клетчатых штанах.

К главному стражу подошла Веда.

— С нами старик и почти дитя, мы просим снисхождения для них. Позвольте им ехать внутри.

— Закон один для всех, госпожа. Ваше дитя уже совершеннолетнее? Тогда, увы… Пусть старик идет рядом с женщинами. И не снимает верхнюю одежду, чтобы его хорошо видели.

Веда слегка кивнула, как могла королева благодарить своего верного слугу.

Новит понял. И медлил снять рубашку. В тонкой ткани он чувствовал границу своей неприкосновенности.

— Не хочешь, не снимай, не заставят, — тихо сказал Жердин. — Можешь надеть куртку, в ней не так чувствуется. Но щелкать будут сильнее и чаще. Проверено.

Поддавшись общему настрою, Новит тоже бросил рубашку внутрь фургона. Рядом оказался Крас. Они с Папашей закрывали окна накладными ставнями. Красавчик спокойно предупредил:

— Смотри под ноги, не смотри им в глаза, стражей это злит. Они ведь сами не в восторге… Полетят камни, отворачивайся к стенке, одной рукой защищай голову и лицо.

— Какие камни? — содрогнулся новичок.

— Люди лишились веселого представления. В толпе найдется много желающих устроить другое, чтобы хоть как-нибудь развлечься. Отходим…

Все актеры сделали шаг назад от фургона. Стражи размотали длинную цепь и символично опоясали всю повозку, чтобы никто не мог спрятаться в ней. Плотно задернули шторы на задней платформе (двери всё равно не было), закрыли замок на цепи. Один привязал лошадку позади фургона. За оглобли взялись Папаша Баро и Крас. Стражи порядка поднялись в сёдла, достали из-за поясов длинные хлысты. Актеры все взялись за цепь, чтобы тянуть фургон.

— Поехали! — предводитель конвоя щелкнул хлыстом.

Фургон медленно развернулся и покатился с площади.

*****

Новит упирался обеими руками в край борта справа. Жердин — слева. Они ещё не успели выехать с площади, когда плечо первый раз обожгло хлыстом. Помня совет, новичок только ниже пригнул голову. Стражи ехали по бокам, следя в первую очередь, чтобы повозка не катилась слишком быстро. Изгнание с позором — поучительное зрелище, его должны прочувствовать, как участники, так и зрители.

Впереди, ближе к переднему колесу, перед Новитом шли Смея и Веричи. Младшая артистка обеими руками держалась за цепь, надеясь хоть чуть-чуть помочь мужчинам катить фургон, и отворачивалась от стражи, пытаясь скрыть слёзы. Смея в роскошном платье шла рядом, обнимая Веричи одной рукой и шептала ей что-то успокаивающее.

Идти так близко и закрывать друг друга было запрещено. Ближайший страж, уже пару раз щёлкнул хлыстом по борту очень близко от Смеи. Добился того, что красотка развернулась и теперь неотрывно смотрела молодому конвоиру в лицо, нагло улыбаясь. Она ещё больше закрыла собой Веричи, а за цепь держалась только для вида.

Первым по правой стороне шёл Крас, а с другого борта — Папаша, но никого, кроме Жердина, с той стороны фургона Новит видеть не мог. Глядя под ноги, иногда коротко зыркая вперед — близко ли конец улицы, новенький думал, что им ещё повезло остановиться не так уж далеко от въезда в город. Тащиться от главной площади было бы хуже.

Стражи не слишком зверствовали. Тот, что достался Новиту, действительно был сейчас не в восторге от службы. Щелкал хлыстом, но доставал не часто. Зеваки, постоянно сопровождающие фургон, не приближались, только шумели. До изгнанников долетали отдельные злобные или насмешливые выкрики: «Шевелись, клетчатое отребье!» — и зубоскальства по поводу отличной замены аплодисментов.

Через какое-то время, Новит поймал себя на том, что жгучий хлыст прибавляет ему злости и сил, но оскорбления, от которого горит лицо и сердце, хочется отомстить, он почему-то не чувствует. Скорее, это поединок. Укол, удар, ход в шахматах — не можешь уклониться, не подавай вида, это ещё не проигрыш. Ищи слабые места противника и не показывай свои. Чувства стражей он понимал и даже слегка злорадствовал, что они недовольны, играя роль злодеев в этом спектакле. Но и свою слабую точку Новит уже нашёл. Когда заметил, что против воли вздрагивает от ударов, которые достаются не ему, а соседям.

«Прямо как Веричи», — мысленно усмехнулся он своей чувствительности. И тут же пожалел бедняжку. Отлично понимая свою неприкосновенность, она чувствовала боль за всех. А впереди повозки, рядом с ней, хлыст щёлкал чаще всего.

В шаге позади Новита вздыхала и топала копытами по камням крошка Матильда. Лошадка отнюдь не радовалась тому, что её работу выполняют хозяева. Вопреки мрачному замечанию Краса, ни камни, ни огрызки яблок в артистов не летели. Один раз только злобный тощий подмастерье из толпы кинул чем-то в лошадь. Возможно, он целил в одного из молодых артистов, идущих сзади, но задел крошку Матильду. Она вскинулась и сердито всхрапнула. Ближайший страж моментально свалил хулигана хлыстом и ещё крепко припечатал сверху, крест-накрест.

— Помните, почтенные горожане! — зычно провозгласил старший в конвое, — Животные — не люди, они не совершают преступлений, и никто не смеет вымещать на них свою злобу! Животные принадлежат только тем, кто за них отвечает. Их нельзя даже отобрать и продать за долги, если это не предприятие, где их разводят специально, как на фермах! Помните добрый закон! Всех его нарушителей постигнет скорая расправа!

Подмастерье, сам получив град насмешек и укоров, охая, поднялся и нырнул в толпу, оставив место в первом ряду другим охочим до поучительных зрелищ.