Мелкий, неловко завозившись на гладком полу, сел. И хорошо, что сел, а не встал, ибо как увидел говорившего, так душа в пятки ушла, мало совсем не выскочила.

Это где он так нагрешил-то?

И, дав голосом петуха, выпалил в отчаянии:

— Идти могу, но мне бы вещи собрать!

— Какие еще вещи?

— Я, по милости господина Мелетина, квартируюсь на чердаке, у нас, там, да. Квартирка хорошая, как раз под меня. Вот и вещички мои там скопилися… Пятнадцать лет верой-правдой. Коль перехожу к вам, мне бы мое и забрать.

— Да ты, братец, не промах, — засмеялся князь и обратился к Самому. — Позволишь бедолажному монатки смотать?

— Да зачем мне его скарб? — презрительно отозвался Мелетин. — Пусть забирает да на глаза мне больше никогда не попадается.

— А расчет? — пискнул срывающийся голос снизу.

Князь захохотал.

— Отдадут, — выплюнул купец.

Мелкий, поднявшись, отвесил старому хозяину глубокий поклон и засеменил на подгибающихся ногах за новым. Раз вещи дают забрать, раз расчет отдадут, значит поживет он еще…

Да только как он в это влип-то? Что с ним дальше-то будет?

Утро не бывает добрым, когда ты просыпаешься в чане с водой, в который тебя окунает чья-то немилосердная рука. Едва не хлебанув холодной водицы, Гаврила отчаянно хватанул воздух, и кто-то рядом произнес с ленцой:

— Ну, хватит, утопишь еще обвиняемого.

Обвиняемого?

Его швырнули на пол, и Гаврила невольно охнул: кто же над ним так поработал? Тело болело, спина ныла, руки и ноги, кажется, вовсе не хотели работать.

— Ну, как он? — спросил кто-то, заглянув, и тот же ленивый голос ответил со смешком:

— Жить будет.

Вот не был он в том уверен. Вода все еще стекала по лицу, но уже чувствовалось как тяжелеет, наливаясь чугуном, голова.

— Его в рассол надо было окунать, робятки, что вы его в воду? — заржал кто-то. — И поел бы, и попил бы заодно.

Шутнику ответили хохотом, и несчастная голова бедного забулдыги от того многоголосья, словно надвое раскололась.

Поганцы позорные.

— Волоките его, Стив ждет, — заторопил заглянувший, и Гаврило ощутил тычок сапогом в бок:

— Вставай!

Да что вчерась было-то? Как он сюда попал-то?

И Мелкий, и Рябой могли бы получить исчерпывающие ответы на свои вопросы, да только кто бы им рассказал? Маленькие листики, по глупости, оторвались они от привычной ветки и понес их, нещадно трепля, злой безжалостный ветер.

Луна, от которой, как верят простые бабы, грах в это время откусывает бок, стояла не высоко и не низко, и ее света хватало, чтобы издалека увидеть две фигуры в широкополых плащах. Руб-Мосаньский смотрел за этими двумя в щель, по недоразумению именуемую окном доходного дома, с верхнего этажа и где-то в глубине души дивился безрассудству Михаила. Или удальству? Или так выглядит безнадежность?

Впрочем, зря он, что ли, артефакты свои подсунул — уже знает, что переговоры прошли… Как надо они прошли.

Это каламбур какой-то получается: во главе заговора против Императора Михаила встает сам Император Михаил.

Встает, да. Против Имберии — за Империю.

Император — против Королевы.

Сын — против Матери.

Или это все-таки хитрый ход псовой королевы? Даже, если так, то ничего — побалансируем. Посмотрим еще кто кого… Стойгнев усмехнулся и сжал кулаки, до боли, до врезавшихся ногтей, до натянувшейся кожи.

И тут же выругался в голос — за императором из кабака бежали сразу четверо: явно не доброй ночи путникам пожелать!

Говорил же, что надо страховать! Берти упрямо возражал: у Мей — просто звериная интуиция, не надо обострять раньше времени.

Но все обошлось.

Бой закончился, едва начавшись. Хотя какой это бой? Избиение младенцев превосходящими силами…

Однако, Маргарита Сергеевна — опасная женщина!

Убегали эти двое на редкость слаженно и быстро, словно опыт имели немалый. А может быть и имели. Князь усмехнулся и впервые с симпатией посмотрел вслед этой парочке и тут же нахмурился: не любил он, когда кто-то норовил испортить его планы.

Совпадение? Досадная помеха? А если нет?

— Ступай, — сказал он Стиву, не оборачиваясь. — Как раз дельце это словно специально по новой твоей должности, а я чуть позже буду мимо проезжать.

Стив щелкнул каблуками, а потом за ним закрылась дверь.

Дело выглядело как случайность, от которой никогда поздние путники не застрахованы. Шпана столкнулась, да подралась. В этом смысле, двое удравших молодчиков, были, как нельзя на руку. Будет, чем уличных занять, так как еще двое вроде следов не оставили. Оставили, конечно, но Стив подчистит.

Он, хоть и не по уровню, но забрал дельце себе. В этом была логика: он сразу на месте оказался, потому как обходил улицы со своими молодчиками, знакомился, так сказать, с ночной жизнью непосредственно, в самом прикладном смысле — о чем и гаркнул князю Руб-Мосаньскому, который мимо проезжал да остановился спросить, что происходит?

— Первым, прибежал, получается? — уточнил Стойгнев Данилович, высовываясь из окна мотора и с прищуром разглядывая труп лысого хлына*, которого как раз осветил фонарь одного из уличных.

— Никак нет! Караулы вовремя поспели, приняли меры, — бодро отрапортовал Стив. — Двое утекли, ловят.

На самом деле никто их не ловил. Гвардейцы, убедившись, что не их то дело, сразу вернулись в свою караулку, а уличные все были в наличии — и больше бычились на ребят Стива, чем что-то делали.

Князь головой качнул — одобрил, значит — уличных похвалил, велел за шпаной строже следить, да каждого серебряным рублем порадовал — за нелегкую службу, стало быть.

Князь уехал, а служивые взбодрились невероятно — вот что доброе слово, вовремя от начальства полученное, делает!

Уличные уже не хмурились в сторону Стива, а радостно рассказали кто есть кто.

Лысый — Череп, криминальный тип, однако скользкий, поймать его не удавалось, хотя косвенных всегда было изрядно. Ну да, всё, свилась веревочка, отбегался плут.

А вот второй — живёхонек, и от его одного разит как из цельного кружала**, Гаврила то Рябой, копарь.

— Тот самый? — удивился Стив.

— Тот, — заулыбался седоусый уличный. — Пропащая душа, спился. А знаменитый копарь был. Но на серьёзные дела его уже давно не зовут.

Рябой вдруг дернулся, словно хотел встать, но, промычав нечто нечленораздельное, замер в той же позе.

Седоусый выразительно развел руками.

— Грузите, — кивнул Стив. — Везем в сыск.

Похож был Рябой только на того, кто злостно умышляет против собственного здоровья и жизни. Впрочем, преждевременные выводы — самое опасное в работе.

Склонив голову к плечу, Стивен смотрел как парни сгружают Гаврилу на крепкий массивный стул бесформенным мешком.

Тот зыркнул глазами на Юнга и тотчас съежился дворовым потрепанным котом, затаился, не шевелясь, да только глаза бегали: из-под нечастых, но на удивление длинных ресниц, Гаврила бросал жадный взгляд стол и сразу же отводил взор, но, не в силах бороться с собой, снова и снова смотрел на рюмку, что стояла на тарелочке с краю стола. И огурчики рядом положили с налипшим укропчиком — само искушение!

— Видишь? — спросил Юнг.

— Ч-чарочку? — еле выговорил Рябой.

— Ее. Иди пей. Твоя.

Рябой радостно дернулся всем телом, задирая высоко колени, но вдруг испугался и, уронив руки и ноги, со страхом и подозрением уставился на Юнга.

— Ну, что ты, голова, а? — доброжелательно пошутил Стив, с улыбкой оглядывая Рябого. — Денежку пропила, сама болишь, а опохмеляться не велишь?

— А! А-а-а! а-ха, д-да, — подследственный приободрился и даже попытался засмеяться.

— Уважь, уважь, Гаврила Степаныч, — Юнг посмеивался. — Я вот даже глазам не верю. Сам Рябой! Знаменитый копарь! Выпей, давай, поправь здоровье.

Гаврила горделиво улыбнулся и не рванулся всем телом, как прошлый раз, а, можно сказать, постарался степенно дойти до стола.