Лиза прижала холодные ладони ко лбу. Вот, не дай Госпожица, окажешься от саватиевой помощницы в зависимом положении и припомнит она тогда все прыжки и поклончики.

…Лир Лэрд, должно быть не подозревая об участи, которую ему уготовали Саватий с Акулиной, ждал Лизу у мотора, сияя глазами. Было все-таки что-то чрезмерное в прекрасном лире, но сформулировать для себя, что именно ей не нравится, девушка не могла.

Красив? Без сомнения.

Безупречен? Еще как, хотя здесь у самой Лизы опыта маловато, но, если вспомнить уроки нянюшки и маменьки, то Лаки Лэрд просто образец светских манер. Вот и сейчас он усаживал Лизу в салон так, как будто она была, по меньшей мере, королевной.

И сам не нарушил приличий, расположившись в отдельном кресле спиной к водителю, лицом к Лизе. Вот водитель Лизу удивил: брат Максим? Но — почему? Кажется, ему не по статусу.

— Его Высокопреосвященство уступил нам свой мотор, — воодушевленно сказал Лаки. — А брат Максим был столь любезен, что вызвался сопроводить нас в город и показать самые интересные места.

Лиза почувствовала тоску. Ее задача избавиться от спутника усложнялась. Хоть, действительно, к модисткам езжай.

Брат Максим, свесившись в салон за спиной имберийца, растянул губы в улыбке. В его глазах не было никакой любезности. Может, дело в том, что на этом моторе ездит сам Саватий? Вряд ли в Межреченске много «дворцов» на колесах.

Лиза мало видела машин, а такие ей и вовсе не попадались. Внутри этого салона можно было, наверное, полноценно жить, причем, без сомнения, в роскоши и с удобствами.

— Вы так добры, брат Максим, — слегка склонила она голову. — Я с удовольствием воспользуюсь экскурсией, которую вы для нас проведете.

А лучше просто машину покарауль, добавила она мысленно.

Лаки резко взглянул назад себя. Максим похлопал глазами и скрылся за спинкой водительского кресла. Мотор мягко тронулся с места, поворачивая к Путевым Вратам. Лиза вздрогнула: на пяточке рядом с будкой привратника стояли две женщины, и обеих она узнала. Одна — рослая тетка из самохуда, вторая — та самая мать, которая умоляла Саватия спасти ее дочь. Они оживленно болтали и смеялись.

Стойгнев разглядывал Межреченск.

Городок о таком внимании не подозревал и о визите важного столичного гостя не догадывался, а потому жил своей жизнью, простой и безыскусной. Надо сказать, что жизнь эта, обыденная, как овсяная каша на столе у землепашца, вызывала у Стойгнева глухое раздражение.

Вон возвращается молочница, гремя пустыми бидонами. Толстая, рыхлая, медлительная и коровы у нее, должно быть, такие же — жуют жвачку неторопливо и ни о чем не думают. Во всяком случае князь был уверен в отсутствии интеллекта у коров.

Вот спешит с корзиной осенних роз цветочница. Молодая, быстрая, ну — других не держат. Старые цветочницы работают в лавках, подальше от глаз покупателей, и уже оттуда руководят такими вот барышнями, разносящими букеты чуждых этому городу цветов. Розы в Межреченске цветут только в теплицах, а хозяйка у теплиц такова, что вздрогнешь, коли увидишь. Крепкая баба, настоящая большуха, все семейство держит в кулаке — даром, что цветочками занимается. Должно быть, пьет сейчас утренний чай с бубликами, а не мечется по точкам и теплицам как некоторые тут… по городам Империи. А бублики Флора Михайловна очень уважает. Из столицы пришлось с собой их тащить… Флора — свой человек.

Рысцой, держась в тени, бежит послушник Неспящих. Хм, вот это еще интереснее, и, если Стойгнев прав, то надо сказать Ижаеву, чтоб над маскировкой поработали получше. Впрочем, сегодня уже поздно — все уже сделали и хорошо, если не спалились.

Раздражение вновь плеснуло колючей волной, осязаемо и привычно царапая княжье нутро.

За последние годы он с этим состоянием свыкся. Сейчас даже представить не мог, что у него, дворянина из Золотой книги, может вызвать… радость, например. Не стало Машеньки, не стало чувств. Но остался долг. Он заставлял Стойгнева изображать из себя живого много лет.

Он же толкнул Стойгнева возглавить заговор против Михаила еще в те дни, когда стало ясно, что столицу сдадут. Вместе с Косицыным они прохлопали тех, кто спелся с имберийскими псами. И эти два года дались князю особенно тяжело. Если ли что-то на этом свете, что заставит его вдохнуть полной грудью и почувствовать себя — нет, не счастливым — просто спокойным?

Падение Михаила? Смерть его мамаши? Новое воцарение? Кого? Самого Стойгнева? У соратников мысли именно такие, но его они забыли спросить… Тоска княжья становилась совсем уж горькой, когда Стойгнев мысленно добирался до воображаемой кандидатуры будущего императора.

И нелегким словом поминал он цесаревну Веру Александровну — вышла бы замуж за кого Отец сказал, родила бы наследника или наследницу, а потом исчезала сколько душеньке угодно. Следы свои Великая Княжна так спрятала, что никто не нашел ее до сих пор.

Была девица царских кровей, благотворительностью занималась с невиданным размахом, народникам помогала как никто, наверное, в Империи… А исчезла, как не было ее. Революционная же волна смыла остальных. И от императорского рода Державиных и близкого к ним рода Морозовых никого не осталось.

Дураков, желающих на трон попасть, и зад свой царским наречь хватало, конечно — пучок за пятачок. Но, признаться, не без помощи и стараний самого Стойгнева пучки эти были тщательно прорежены еще в прежние годы. На троне должен быть только достойный. Косицын много трудился над этим. Они все хорошо работали. Им так казалось. Только вот их «хорошо» привело к тому, что теперь на северном троне восседал имберийский отпрыск.

Руб-Мосаньский скрипнул зубами. Королева их переиграла. Одно ладно вышло — Истинный трон в надежном месте. Королевскому сынку довольно и копии. Он об этом все равно не догадывается. А вот истинную корону севера Руб-Мосаньский и сам был не прочь найти. Древняя реликвия как в воду канула. А по преданию именно этот артефакт, подаренный когда-то Ледяными Лордами древнему императору, мог указать достойного, кто может удержать Империю. И архив Паляницина до сих пор не найден. Мнилось Стойгневу, что найдутся там подсказки… да только все ниточки были оборваны.

Князь дернул уголком губ. Королевские псы, что при Михаиле ехали в Империю открыто и почти не стесняясь, даже фальшивую Костову состряпали, да только никакого отклика не получили.

Официально родственники Палянициных из Сливении давно ответили, что знать не знают ни про какие бумаги и архивы… Возможно, ответы могла дать графиня Зинаида Костова, урожденная Паляницина, но она погибла в катастрофе, слетев на моторе с горной дороги в пропасть.

Еще совсем молоденькой девчонкой Зиночка обожала скачки, да не с трибуны на них смотрела, как благопристойные девицы. Нет, ей надо было самой скакать на горячем коне впереди всех… соперников она не терпела.

Когда появились моторы, Зиночка их встретила с воодушевлением и освоила раньше и лучше многих. Говорят, не ездила, а летала по шоссе… до тех пор, пока не справилась с управлением на повороте горной дороги. Стойгнев видел фото той аварии в зарубежных газетах. Ах, Зиночка, Зиночка. В свете ее за глаза звали генеральшей, даром, что только дочь генерала.

Муж ее, граф Костов в аварии выжил, но с той поры полупарализован, нем, а возможно, даже и глух. Во всяком случае, агенты докладывали, что на газеты с вновь обретенной графиней-дочерью он никак не отреагировал. И показывали, и рассказывали, и зачитывали, и во время всего этого действа обнаружили, что старик спит и похрапывает, начихав на тех, кто перед ним представление разыгрывает.

Но имберийцев это не смутило, они лже-графинюшку к папеньке в Сливенское царство даже свозили. Граф, впрочем, снова заснул во время встречи. Родня же его сделала незаинтересованное лицо, мол, нашлась и ладно, а от нас-то что надо? Может, за папенькой желаете поухаживать? Костова, то бишь актриса ее изображающая, что-то наплела о долге перед Империй… Все сделали вид, что поверили.