«Прибыли, – прошептал Седой, увлекая Рыжего в густые заросли какого-то мутировавшего кустарника. – Дальше – как по минному полю. Нужно найти тот самый вход в коллектор, о котором говорил Крот. И молиться, чтобы он еще существовал и не охранялся этими… возродителями Родины.»

Они затаились в кустах, наблюдая за периметром вражеской базы. Солнце уже клонилось к закату, отбрасывая длинные, зловещие тени от разрушенных зданий. Ночь обещала быть долгой и очень опасной. Дорога к «Кванту» почти закончилась. Начинался самый главный и самый смертельный этап их гамбита.

Глава 20: Мертвый Город

Сумерки медленно опускались на разрушенную Москву, окрашивая свинцовые тучи в багровые и фиолетовые тона. Радиоактивный закат – зрелище одновременно жуткое и завораживающее. Седой и Рыжий, затаившись в густых, мутировавших зарослях того, что когда-то было частью Ботанического сада, наблюдали за периметром НИИ «Квант». Часовые на вышках сменились, лай собак стал реже, но напряжение не спадало. Им нужно было найти вход в старые коммуникации, о которых говорил Крот, и сделать это под покровом ночи.

Пока еще было достаточно светло, чтобы можно было рассмотреть окрестности, Седой достал бинокль. Отсюда, с небольшой возвышенности, открывался вид на часть северо-восточного сектора мертвого города. Рыжий, впервые оказавшийся так далеко от родной «Маяковской» и увидевший такие масштабные руины, смотрел во все глаза, забыв на время об опасности.

Прямо перед ними, за полосой одичавшего парка, раскинулись останки Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставки, или ВСХВ, как ее называли до войны, позже переименованной в ВДНХ. Даже в таком разрушенном состоянии она поражала своим размахом. Знаменитый фонтан «Дружба Народов» с его позолоченными фигурами девушек, символизировавших союзные республики, стоял безмолвным истуканом. Вода давно не била из его чаши, многие статуи были повреждены, их позолота облезла, обнажив темный металл, но даже так он сохранял остатки былого, имперского величия. Дальше виднелся павильон «Космос» с его огромным стеклянным куполом, теперь разбитым и зияющим дырами, словно пробитый череп гиганта. Перед ним, завалившись набок, лежала ржавая ракета-носитель «Восток» – символ несбывшихся надежд на покорение вселенной.

«Что это за место, дядь Серёг?» – шепотом спросил Рыжий, не отрывая взгляда от причудливых строений.

«Это… – Седой на мгновение задумался, подбирая слова. – Это была выставка. Демонстрация мощи и достижений старой страны. Советского Союза. Каждый павильон представлял какую-нибудь отрасль науки, промышленности, сельского хозяйства. Или одну из республик, входивших в его состав. Люди приезжали сюда со всей страны, чтобы посмотреть на это великолепие, поверить в светлое будущее.» Он горько усмехнулся. «Как видишь, будущее оказалось не таким уж и светлым.»

Рыжий смотрел на величественные, хоть и полуразрушенные, арки, колонны, украшенные мозаиками и барельефами, изображавшими счастливых колхозников, ученых в белых халатах, космонавтов в скафандрах. Все это было выполнено в том самом монументальном, немного помпезном стиле, который он видел на «Маяковской», но здесь, под открытым небом, это выглядело еще более впечатляюще. Советский ретрофутуризм во всей своей красе и печали. Идеализированный мир прошлого, застывший в руинах. Мир, который обещал своим гражданам звезды, а вместо этого обрушил на их головы ядерный огонь.

Дальше, на горизонте, пронзая серое небо, виднелась игла Останкинской телебашни. Она была повреждена – верхняя часть ее отсутствовала, словно откушена гигантским чудовищем, – но все еще стояла, упрямо сопротивляясь времени и разрушению. Когда-то она транслировала на всю страну новости, фильмы, концерты. Теперь же она была лишь молчаливым памятником ушедшей эпохе, гигантским надгробием на могиле цивилизации.

«Говорили, перед самой войной там, наверху, ресторан был вращающийся, – задумчиво произнес Седой, не опуская бинокля. – «Седьмое небо» назывался. Вид оттуда, наверное, был… впечатляющий. На весь город.» Он помолчал. «Интересно, что там сейчас. Может, гнездо каких-нибудь крылатых тварей. Или просто ветер гуляет.»

Рыжий передернул плечами. Ему стало неуютно от этих мыслей. Мертвый город давил на него своей тишиной и запустением. Здесь не было той привычной, хоть и опасной, суеты метро, где жизнь, пусть и убогая, все же теплилась. Здесь царила только смерть и забвение.

Он посмотрел направо, где сквозь дымку виднелся еще один символ прошлого – гигантская скульптура «Рабочий и Колхозница», застывшая в своем стремительном порыве. Серп и молот в их поднятых руках были покрыты ржавчиной и птичьим пометом. Когда-то этот монумент символизировал нерушимый союз рабочего класса и крестьянства. Теперь же он выглядел как насмешка над всеми идеалами, которые он олицетворял.

«Они действительно верили, что строят лучший мир,» – тихо сказал Рыжий, скорее для себя, чем для Седого.

«Многие верили, – кивнул Седой. – И многое действительно было построено. Заводы, города, электростанции… Наука двигалась вперед семимильными шагами. Космос осваивали. А потом… потом что-то пошло не так. Не поделили ресурсы, не смогли договориться. Или просто кто-то решил, что он умнее и сильнее других. И вот результат.» Он обвел рукой окружающие руины. «Все превратилось в прах. И теперь мы, потомки тех, кто строил этот «лучший мир», копаемся в его обломках, как крысы, пытаясь урвать кусок пожирнее или просто выжить еще один день.»

Его внутренний монолог был полон горечи. Он помнил отголоски той, довоенной жизни. Помнил новости по телевизору, где дикторы с серьезными лицами рассказывали о «происках империалистов» и «необходимости крепить оборону Родины». Помнил учения по гражданской обороне в школе, противогазы, убежища. Тогда все это казалось какой-то игрой, далекой и несерьезной. Никто не верил, что это может случиться на самом деле. А потом это случилось. И мир, который он знал, перестал существовать. Остались только руины, радиация и вечная борьба за выживание.

Атмосфера запустения была почти осязаемой. Тишина, нарушаемая лишь свистом ветра да редкими криками мутировавших птиц, давила на уши. Казалось, сам воздух был пропитан тоской и безысходностью. Каждый камень, каждый обломок здесь был молчаливым свидетелем катастрофы, хранил память о тех, кто жил, любил, надеялся и погиб в одночасье.

Даже природа здесь была другой – искалеченной, мутировавшей. Деревья росли кривыми, с почерневшими стволами и редкими, уродливыми листьями. Трава была жухлой и серой. И только вездесущий плющ, казалось, чувствовал себя здесь хозяином, оплетая своими цепкими побегами руины, медленно поглощая остатки человеческой цивилизации.

Стемнело окончательно. На небе, если бы оно не было затянуто тучами, должны были бы появиться звезды. Но здесь, в мертвом городе, их свет не мог пробиться сквозь пелену радиоактивной пыли и отчаяния.

«Пора, – сказал Седой, поднимаясь. – Нужно найти этот вход, пока нас самих не нашли. Ночь – наш единственный союзник в этом проклятом месте.»

Они двинулись в сторону предполагаемого местонахождения коллектора, ориентируясь по схеме Крота и приметам, которые успели заметить до наступления темноты. Образы разрушенных символов советской эпохи, величественных и одновременно жалких в своем нынешнем состоянии, еще долго стояли у них перед глазами, напоминая о том, что они – лишь песчинки на руинах некогда великой, а теперь мертвой империи. И их миссия – это отчаянная попытка найти хотя бы одну искру жизни в этом царстве смерти и запустения.

Глава 21: Охотники и Жертвы

Ночь в Ботаническом саду, а точнее, в том, что от него осталось, была такой же мертвой и враждебной, как и весь остальной город. Только здесь к запахам гари и тлена примешивался еще и густой, пряный аромат преющей листвы и каких-то незнакомых, мутировавших растений, чьи причудливые силуэты вырисовывались в слабом свете луны, изредка проглядывавшей сквозь рваные тучи. Седой и Рыжий пробирались сквозь эти одичавшие заросли, стараясь не шуметь и не привлекать внимания невидимых обитателей этого места. Схема Крота была до смешного неточной, и они уже битый час искали предполагаемый вход в старые коммуникации.