Седой достал из рюкзака остатки бинта и пузырек с антисептиком – трофеи из аптечки «Трубных Дьяволов». Сцепив зубы, он кое-как перевязал себе плечо. Потом достал флягу. Воды в ней оставалось всего на пару глотков. Он протянул ее Давыдову.

«Пейте, профессор. Вам нужнее.»

Давыдов открыл глаза, благодарно кивнул и сделал несколько жадных, судорожных глотков.

«Спасибо, Орлов,» – прохрипел он. – «Вы… вы спасли мне жизнь. Опять.»

Седой ничего не ответил. Он сел на пол напротив профессора, прислонившись спиной к холодной, влажной стене. И тут его накрыло.

Рыжий.

Образ мальчишки – веснушчатое лицо, рыжая, вечно взъерошенная шевелюра, наивная, восторженная улыбка, а потом – отчаянная решимость в глазах перед последней, самоубийственной атакой… все это встало перед его мысленным взором с такой ясностью, что Седой заскрипел зубами, чтобы не заорать от боли.

Мальчишка. Щенок. Он ведь почти уговорил Ирину Петровну не брать его. Почти. А теперь… теперь его нет. И все из-за него, из-за Седого. Из-за этой проклятой миссии, из-за этого старого гуля, который сидел сейчас напротив и жадно глотал воду, купленную ценой жизни Рыжего.

«Зря я его взял… – прошептал Седой, сам не замечая, что говорит вслух. – Зря… Он должен был остаться на «Маяковской»…»

Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Горечь потери, смешанная с чувством вины и бессильной яростью, захлестнула его с головой. Он вспомнил, как Рыжий неумело, но с таким упорством пытался ему подражать, как радовался каждой его похвале, как верил в успех их дела. И как он, не раздумывая, бросился на верную смерть, чтобы дать им шанс…

«Не вините себя, Орлов,» – тихий, скрипучий голос Давыдова вырвал его из этого омута самобичевания. – «Он сделал свой выбор. Сознательно. И это был выбор не мальчика, но мужчины.»

Седой поднял на него тяжелый, налитый кровью взгляд.

«Вы не понимаете, профессор… Он… он был еще совсем ребенок…»

«Ребенок? – Давыдов криво усмехнулся. – В вашем мире, Орлов, дети перестают быть детьми очень рано. Или не успевают ими стать вовсе. Я видел его глаза перед тем, как он… как он бросился на этих солдат. В них не было страха. Была только ярость и решимость. Он умер не зря. Он купил нам время. И дал шанс вашей «Маяковской». Не многие в этом проклятом мире могут похвастаться такой смертью.»

Он помолчал, потом добавил, уже мягче: «Потери – это то, что делает нас теми, кто мы есть, в этом мире. Я за свои двести с лишним лет потерял стольких, что и не сосчитать. Каждая потеря – это шрам на сердце. Но главное – не дать этим шрамам сломить себя. Иначе их жертвы будут действительно напрасны.»

Седой молчал, глядя в одну точку невидящими глазами. Слова профессора, как ни странно, немного успокоили его. Не принесли облегчения, нет. Боль от потери Рыжего все еще разрывала его изнутри. Но к ней примешалось что-то еще – какая-то холодная, звенящая пустота, а потом – упрямая, злая решимость. Решимость выжить. Вытащить этого старого гуля. Добраться до «Маяковской». Сделать так, чтобы жертва Рыжего не была напрасной.

Жажда жизни, почти угасшая под гнетом усталости и отчаяния, снова начала просыпаться в нем. Он жив. Давыдов жив. А значит, еще не все потеряно.

«Вы правы, профессор, – наконец сказал он, его голос был хриплым, но твердым. – Не время раскисать. Они идут по следу. И долго здесь оставаться нельзя.»

Он поднялся, превозмогая боль в раненом плече и общую слабость. Осмотрел их убогое убежище.

«Нужно двигаться, – он посмотрел на Давыдова. – Вы сможете идти?»

Профессор с трудом поднялся, опираясь на свою трость. «Смогу, Орлов. Пока сердце бьется – смогу. Куда теперь?»

«К реке, – Седой посмотрел в сторону, где, по его расчетам, должна была быть Москва-река. – Если нам удастся найти какую-нибудь лодку или хотя бы плот… это будет наш лучший шанс оторваться от погони. По воде следы оставить труднее.»

Он выглянул из дверного проема. Снаружи было тихо, но это была обманчивая тишина. Он знал, что Анклав не оставит их в покое. Воронцов будет прочесывать каждый метр этой проклятой земли, пока не найдет их. Или их трупы.

«Нужно спешить,» – сказал он, забрасывая на плечо свой пустой рюкзак и автомат. – «Пока эти ищейки снова не наткнулись на нас.»

Они вышли из своего временного убежища. Горечь потери все еще была с ними, но теперь ее перевешивала отчаянная, почти животная жажда жизни и упрямое желание довести это дело до конца. Ради Рыжего. Ради «Маяковской». Ради самих себя.

Преследование продолжалось. Но и они продолжали свой путь. Из последних сил.

Глава 46: Охота Начинается

Едва они покинули утлое убежище в развалинах речного вокзала, как звуки погони стали ближе и отчетливее. Монотонный, угрожающий рокот винтокрылов Анклава теперь не просто доносился издалека – казалось, он висел прямо над головой, заполняя собой все пространство. Седой знал, что Воронцов не из тех, кто легко сдается. Охота началась всерьез.

«Профессор, нам нужно двигаться быстрее, – Седой подхватил Давыдова под руку, помогая ему перелезать через очередной завал из бетонных плит и ржавой арматуры. – Они прочесывают этот район квадрат за квадратом. И долго нам здесь оставаться нельзя.»

Давыдов, тяжело дыша, только кивал. Он понимал, что сейчас он – главная обуза, но старался изо всех сил не отставать, не жаловаться, не тормозить их отчаянный рывок к спасению.

Поверхность вокруг НИИ «Квант» представляла собой унылое зрелище: переплетение полуразрушенных промышленных зданий, заброшенных складов, ржавеющих железнодорожных путей и густых, одичавших зарослей того, что когда-то было парками и скверами. Это давало им некоторое преимущество – было где спрятаться, затеряться. Но и для Анклава здесь было раздолье – их патрули могли появляться с любой стороны, а винтокрылы сверху контролировали все открытые пространства.

Седой вел их, используя весь свой богатый опыт выживания и маскировки. Он двигался как призрак, сливаясь с тенями, используя каждую складку местности, каждый куст, каждую развалину как укрытие. Он научил Рыжего… он заставил себя не думать о Рыжем. Он научил Давыдова передвигаться короткими перебежками, замирать по его команде, не издавать ни звука. Его «Луч-2077» постоянно сканировал эфир, пытаясь уловить переговоры анклавовцев, но те, похоже, работали на защищенных частотах, или Седому просто не хватало знаний для их расшифровки. Зато счетчик Гейгера то и дело тревожно пощелкивал, напоминая о невидимой опасности, которая подстерегала их на каждом шагу.

Несколько раз им чудом удавалось избежать встречи с патрулями. Один раз они затаились в какой-то вонючей дренажной канаве, когда буквально в десяти метрах от них прогрохотала колонна из двух бронетранспортеров Анклава, похожих на приземистых, уродливых жуков, и нескольких мотоциклов с пулеметами. Рыжий… нет, Давыдов, едва не выдал их своим кашлем, но Седой вовремя зажал ему рот рукой.

В другой раз им пришлось почти час пролежать в густых, колючих зарослях какого-то мутировавшего кустарника, когда прямо над ними завис винтокрыл, его прожектор методично обшаривал каждый метр земли. Седой чувствовал, как капли пота стекают у него по спине, как бешено колотится сердце, но он лежал не шевелясь, вжавшись в землю, и молился всем богам, в которых никогда не верил, чтобы их не заметили. Пронесло. Винтокрыл, не найдя ничего подозрительного, улетел дальше.

«Орлов, если мне не изменяет память, – прошептал Давыдов, когда они снова двинулись в путь, – за тем старым универмагом, вон там, на холме, должен быть вход в коллектор теплотрассы. Он неглубокий, но, возможно, выведет нас поближе к набережной. В мое время мы, мальчишки, лазили по нему, пугая девчонок.»

Седой посмотрел на указанное профессором здание. Старый, обгоревший остов универмага «Детский Мир» или чего-то подобного. Рискованно, но проверить стоило. Любой шанс уйти под землю, подальше от «глаз в небе», был на вес золота.