«Близко, – констатировал Седой, останавливаясь и прислушиваясь. – Фонари пока не гасим, но держим наготове оружие. И поменьше глазей по сторонам, Рыжий. Здесь публика нервная, не любят, когда их разглядывают.»

Вскоре они увидели впереди тусклый свет и какое-то движение. Это был передовой блокпост «Белорусской», сооруженный из мешков с песком, ржавых вагонеток и перекошенных стальных листов. У импровизированных бойниц маячили две фигуры в самодельной броне, вооруженные чем-то вроде обрезов и охотничьих ружей.

«Стой! Кто такие? И куда прешь?» – раздался грубый окрик, когда Седой и Рыжий приблизились метров на пятьдесят.

«Свои, – спокойно ответил Седой, поднимая руку в знак мирных намерений. – С «Маяковской». Идем на «Белорусскую» поторговать, да информацию кой-какую узнать. Пропустите, братцы?» Он не стал упоминать истинную цель их визита.

Охранники переглянулись. Один из них, более здоровый, сплюнул на землю. «С «Маяковской», говоришь? Не слыхал про такую. Ну да ладно. Проход – десять крышек с носа. Или два патрона автоматных. И без фокусов. Оружие на виду, но стволы в пол.»

Седой молча отсчитал двадцать крышек от «Ядер-Колы» – почти весь их наличный «капитал». Охранник сграбастал крышки, не пересчитывая, и махнул рукой: «Проходите. Но если что начнется – пеняйте на себя. Тут у нас каждый сам за себя.»

Они прошли мимо блокпоста и оказались на самой станции. Рыжего увиденное ошеломило. После относительной тишины и пустоты заброшенных туннелей, «Белорусская» показалась ему муравейником, кишащим жизнью. Огромный сводчатый зал станции, когда-то украшенный мозаиками, изображавшими сцены из жизни белорусских партизан и мирного труда, теперь был закопчен, мозаики местами осыпались или были закрыты какими-то тряпками и листами фанеры. Вдоль платформы, прямо на путях, и в многочисленных переходах теснились сотни людей. Горели костры, дымили буржуйки, висел густой смрад от готовящейся еды, немытых тел, дешевого пойла и каких-то химикатов. Стоял невообразимый гвалт: крики торговцев, пьяные песни, ругань, плач детей, лай мутировавших собак, которых некоторые держали в качестве охранников или источника пищи.

Всюду были видны вооруженные люди – кто с ржавым обрезом, кто с заточенной арматурой, кто с трофейным пистолетом. Пестрая публика: мрачные сталкеры в потрепанных комбезах, увешанные оружием и снаряжением; торговцы с хитрыми глазами, раскладывавшие на грязных подстилках свой нехитрый товар – от патронов и медикаментов сомнительного происхождения до кусков жареного мяса и бутылок с мутной жидкостью; чумазые оборванцы, выпрашивавшие милостыню или пытавшиеся что-то стащить; женщины с усталыми, измученными лицами, предлагавшие свои услуги за еду или пару крышек. Изредка попадались и гули, которые здесь, похоже, были полноправными членами общества, если у них были крышки или товар.

«Держись ближе, – сказал Седой Рыжему, который с открытым ртом глазел по сторонам. – И не отсвечивай своим карабином. Здесь таких, как ты, «охотников за удачей», на раз-два могут разделать под орех.»

Они медленно продвигались сквозь толпу, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Седой внимательно осматривался, его цепкий взгляд выхватывал из общей массы потенциальные угрозы и полезные зацепки. Он искал место, где можно было бы раздобыть информацию. Обычно на таких крупных станциях были свои «информационные центры» – какой-нибудь захудалый бар, игорный притон или просто лавка ушлого торговца, который за определенную плату мог поделиться слухами или свести с нужным человеком.

«Нам нужен «Крот», – тихо сказал Седой, наклоняясь к Рыжему. – Или кто-то, кто его знает. Это старый гуль-информатор, говорят, он много чего знает о том, что творится на севере. Если он еще жив и ошивается здесь…»

Они обошли несколько торговых рядов, прислушиваясь к разговорам, присматриваясь к торговцам. Наконец, в одном из боковых переходов, где было потемнее и потише, Седой заметил то, что искал – небольшую, тускло освещенную лавку, заваленную всяким металлическим хламом: ржавыми шестеренками, обломками каких-то механизмов, старыми радиодеталями. За прилавком сидел древний, как сама Пустошь, гуль с одним глазом и хитрой ухмылкой, обнажавшей редкие желтые зубы. На вывеске, нацарапанной на куске ржавого железа, коряво было выведено: «Дед Хабар. Все для дела и для души. Информация – дорого.»

«Похоже, это наш клиент,» – пробормотал Седой.

Он подошел к прилавку. Гуль лениво оторвался от разглядывания какого-то довоенного журнала с полуобнаженными девицами на обложке и смерил Седого оценивающим взглядом.

«Чего желаем, уважаемый? – проскрипел он голосом, похожим на скрежет ржавого металла. – Может, шестеренку от редуктора планетарного? Или конденсатор высоковольтный? Для души могу предложить почти целый набор открыток с видами довоенной Москвы. Эксклюзив!»

«Интересует информация, дед, – сказал Седой, кладя на прилавок пять крышек. – О человеке одном. И о месте.»

Гуль сгреб крышки когтистой лапой. «Информация, говоришь? Ну, это по моей части. Только пять крышек – это так, на затравку разговора. За серьезные сведения и плата серьезная. О ком речь, если не секрет?»

«Не секрет, – Седой понизил голос. – Ищем гуля. Кличка «Крот». Говорят, он много знает о том, что на севере творится. И про Анклав тамошний.»

При слове «Анклав» единственный глаз гуля сузился, хитрая ухмылка исчезла с его морщинистого лица.

«Крот, значит… – протянул он задумчиво. – Слыхал о таком. Редкая сволочь, но языком метет, как помелом, это верно. И про Анклав он действительно может что-то знать. Только вот незадача… Крота уже пару недель как на «Белорусской» не видать. Говорят, он на «Арбатскую» перебрался, там у него какая-то новая «тема» нарисовалась. Или… – гуль многозначительно посмотрел на Седого, – или его уже самого в какой-нибудь темной кишке прикопали. За длинный язык.»

Седой почувствовал укол разочарования. Если Крота здесь нет, их поиски сильно осложнялись.

«А кто еще может знать про северные дела? Про Анклав?» – настойчиво спросил он, добавляя на прилавок еще три крышки.

Дед Хабар снова сгреб монеты. «За такую цену… могу дать один совет. Есть тут на станции один типчик, тоже гуль, по кличке Филин. Ошивается обычно в «Последнем Приюте» – это кабак такой, в старом зале ожидания. Филин – он вроде как с Кротом дела имел, может, знает, куда тот подался. Или сам что интересное расскажет. Только учти, уважаемый, Филин – птица осторожная и разговорчивая только после хорошей порции «огненной воды». И бесплатно он даже чихать не станет.»

«Последний Приют»… Филин…» – повторил Седой. «Спасибо, дед. Может, и впрямь дельный совет.»

Он кивнул Рыжему, и они отошли от лавки.

«Ну что, дядь Серёг? Пойдем в этот «Приют»?» – с надеждой спросил Рыжий. Ему не терпелось действовать.

«Пойдем, – ответил Седой. – Только сначала осмотримся. Кабаки на таких станциях – места не самые спокойные. Не хватало нам еще в пьяную драку ввязаться или нарваться на местных бандюков.»

Они снова двинулись сквозь бурлящую толпу «Белорусской», направляясь к предполагаемому местонахождению «Последнего Приюта». Ощущение того, что они вступили на новую, еще более опасную и непредсказуемую территорию, где главным оружием были не автоматы, а хитрость, информация и умение договариваться, становилось все сильнее. И Рыжий понимал, что здесь ему придется учиться выживать заново, полагаясь не столько на свой карабин, сколько на опыт и интуицию своего сурового наставника. Перекресток Семи Дорог был полон соблазнов и смертельных ловушек, и им предстояло пройти по нему, не сбившись с пути и не угодив ни в одну из них.

Глава 13: Крысолов с «Арбатской»

Поиски гуля Филина в кабаке «Последний Приют» на «Белорусской» оказались короткой, но поучительной интермедией. Сам «Приют» представлял собой прокуренный донельзя зал ожидания, где за сколоченными из ящиков столами сидели самые колоритные отбросы станции, глуша самопальную бормотуху и ведя громкие, бессвязные разговоры. Филин нашелся быстро – тощий гуль с вечно слезящимися глазами и нервным тиком, он действительно якшался с Кротом, но информацией делиться не спешил. Только после того, как Седой «угостил» его двойной порцией «Ядер-Бомбы» (местный коктейль из самогона, грибного отвара и щепотки оружейного пороха для «эффекта»), Филин, икая и пуская слюни, поведал, что Крот действительно перебрался на «Арбатскую». «Там, грит, публика посолидней, крышечки водятся, – бормотал Филин, – и крыс… тьфу ты, информации больше. Он там у какого-то антиквара-книжника в подсобке мышей… тьфу, клиентов принимает. Ищи его в районе старых книжных развалов, не ошибешься.» После чего Филин благополучно отключился, уронив голову в лужу разлитого коктейля.