«Похоже, где-то наверху прорвало что-то… или это грунтовые воды, промывшие радиоактивные породы после бомбежек, – предположил Седой. – Обходить это место – крюк километров на пять, если не больше, судя по карте Матвеича. А у нас нет столько времени. Придется идти напрямую.»

Он скинул рюкзак и достал из него небольшую металлическую коробочку.

«Держи, – он протянул Рыжему две белые таблетки. – Это Рад-Х. Довоенный, но срок годности у него, говорят, почти вечный. Снижает поглощение радиации организмом. Одну сейчас, вторую – через пару часов, если фон не спадет. И вот это, – он показал на ампулу с мутной жидкостью и шприц-тюбик, – Антирадин. Если хапнешь слишком много, вколешь. Но лучше до этого не доводить. Понял?»

Рыжий молча кивнул, с каким-то суеверным ужасом глядя на таблетки. Он много слышал о радиации, о лучевой болезни, о страшных мутациях. Невидимый враг, от которого не спрячешься за стеной и не отстреляешься из карабина.

Седой сам проглотил таблетку Рад-Х, запив ее глотком воды из фляги. Рыжий последовал его примеру. Таблетка была горькой и противной на вкус.

«Теперь быстро, – скомандовал Седой, снова забрасывая рюкзак на плечи. – Старайся не наступать в самые глубокие лужи и не касаться стен. И не дыши слишком глубоко.»

Они вошли в зону повышенной радиации. Треск дозиметра превратился в сплошной, яростный вой. Экран «Луча» показывал уже больше тысячи микрорентген, и цифры продолжали расти. Зеленоватое свечение воды стало ярче, освещая туннель призрачным, мертвенным светом. Воздух стал тяжелым, давящим, казалось, его можно было резать ножом. Рыжий почувствовал, как во рту появился тот самый металлический привкус, о котором предупреждал Седой. Кожа на открытых участках тела начала зудеть. Страх перед невидимой смертью сковывал движения, но он упрямо шел вперед, стараясь не отставать от Седого, который двигался быстро и сосредоточенно, его лицо было непроницаемым.

Именно здесь, в этом радиоактивном аду, они начали находить особенно много следов Великой Войны. Не просто старый мусор или обломки – а свидетельства последних минут жизни тех, кто не успел спрятаться или не нашел спасения.

В одной из боковых ниш, куда они заглянули в поисках менее загрязненного прохода, они увидели группу скелетов. Пять или шесть человеческих останков, сгрудившихся вместе, в позах, говоривших о последнем, отчаянном объятии. Истлевшая одежда почти полностью превратилась в прах, но рядом с одним из скелетов Рыжий заметил маленький, проржавевший детский ботиночек и остатки какой-то тряпичной куклы. У другого скелета, видимо, женского, на костяшках пальцев тускло блеснуло простое обручальное кольцо.

Рыжий замер, не в силах отвести взгляд от этой жуткой картины. Кто были эти люди? Семья? Случайные попутчики, застигнутые врасплох последним сигналом тревоги? Он представил их последние минуты – грохот взрывов наверху, обрушивающиеся своды, крики, отчаяние… и потом – тишина, прерываемая лишь воем радиационного ветра.

«Не задерживайся,» – голос Седого вернул его к реальности. «Им уже ничем не поможешь. А мы еще можем попытаться спасти себя.»

Чуть дальше, у полуобвалившейся стены, они наткнулись на другую сцену из прошлого. Скелет в остатках советской военной формы, с проржавевшим автоматом ППШ в костлявых руках, застыл у импровизированной баррикады из мешков с песком, давно превратившихся в камень. Рядом валялись ржавые гильзы и пара неразорвавшихся ручных гранат РГД-33, покрытых толстым слоем пыли. На стене за его спиной виднелся полуистлевший пропагандистский плакат с суровым лицом солдата и надписью: «Родина-Мать зовет! Защитим Москву от атомного агрессора!»

Седой задержался у этого места на несколько секунд. Его взгляд был задумчивым.

«Войны за ресурсы… – пробормотал он себе под нос, но Рыжий расслышал. – Сколько их было до того, как все полыхнуло по-настоящему? Америка, Китай, Евросоюз… и мы, Советский Союз. Все грызлись за последние остатки нефти, урана, чистой воды. А потом… потом кто-то нажал кнопку первым. Или уже не важно, кто был первым.»

Он поднял с земли ржавую гильзу. «ППШ… старье даже для тех времен. Видимо, уже тогда с вооружением было не густо, раз такими воевали на подступах к столице. Или это ополченец какой-то.»

Он вспомнил обрывки новостей из своего далекого детства, перед самой Катастрофой: тревожные сообщения о конфликтах на Ближнем Востоке, в Арктике, о мобилизации резервистов, о постоянных учениях гражданской обороны. Тогда это казалось чем-то далеким, почти нереальным. А потом мир взорвался, и нереальным стало все остальное.

«Все дрались за ресурсы, чтобы выжить, – продолжал он, скорее для себя, чем для Рыжего. – А в итоге сожгли все к чертовой матери. И теперь мы, выжившие, снова деремся за жалкие крохи того, что осталось. За воду, за еду, за патроны… И за призрачную надежду на какой-то там довоенный реактор. Ирония, да?»

Рыжий не знал, что ответить. Он родился уже после войны, для него этот мир – с руинами, мутантами и радиацией – был единственно известным. Но сейчас, глядя на эти останки прошлого, он начинал смутно понимать всю глубину трагедии, постигшей человечество.

Они прошли еще несколько сот метров по этому радиоактивному ручью, когда «Луч» на руке Седого снова тревожно пискнул и цифры на экране поползли вниз. Фон спадал. Они выходили из самой грязной зоны.

«Прошли, – с облегчением выдохнул Седой. – Теперь – Антирадин. По одной ампуле. Чтобы вывести ту дрянь, что успели нахватать.»

Они остановились, скинули рюкзаки. Руки немного дрожали от пережитого напряжения. Укол Антирадина был болезненным, но необходимым. Седой проверил показания на «Луче» – общий накопленный уровень радиации был высоким, но пока не критичным. Если бы они задержались в той зоне еще на час, все могло бы быть гораздо хуже.

Выйдя из радиоактивного участка, они оказались в относительно чистом, сухом туннеле. Но ощущение невидимой угрозы и призраков прошлого еще долго не отпускало их. Рыжий чувствовал себя опустошенным и подавленным. Этот молчаливый урок истории, преподанный ему мертвым городом, был страшнее любой лекции или рассказа старожилов. Он увидел воочию, к чему привели игры сильных мира сего, их борьба за власть и ресурсы. И он еще острее почувствовал хрупкость той надежды, за которой они шли сквозь этот радиоактивный ад. Надежды на то, что хотя бы их маленький мирок на «Маяковской» сможет избежать окончательной гибели.

Седой же был как всегда сдержан, но Рыжий заметил, что и его лицо стало еще более мрачным и задумчивым. Прошлое не отпускало никого в этом проклятом мире. Оно всегда было рядом, дышало в спину ледяным дыханием смерти и напоминая о том, как легко все может рухнуть в одночасье.

Глава 12: Перекресток Семи Дорог (Станция «Белорусская»)

После радиоактивных ручьев путь стал немного легче, по крайней мере, в плане невидимой угрозы. Дозиметр на «Луче» Седого успокоился, лишь изредка вяло пощелкивая. Но расслабляться было нельзя. Судя по карте Матвеича и обрывочным сведениям, которые Седой помнил из рассказов бывалых сталкеров, они приближались к «Белорусской» – одной из крупнейших узловых станций Кольцевой линии, которая, по слухам, превратилась после войны в некое подобие вольного города, огромный перевалочный пункт и рынок, где можно было найти все, что угодно – от патронов и наркотиков до рабов и информации. А значит, и неприятностей там можно было огрести по самое не хочу.

Первые признаки приближения к обитаемой зоне появились часа через два пути. Сначала им стали попадаться более свежие следы человеческой деятельности: пустые консервные банки, окурки самокруток, выброшенные тряпки. Потом из глубины туннеля донесся слабый, едва уловимый гул – не то работающий генератор, не то просто шум большой толпы. Воздух тоже изменился – к запахам сырости и тлена примешался едкий дымок костров и что-то неуловимо съестное, отчего у Рыжего даже заурчало в животе.