Седой направил мощный луч своего фонаря туда, куда указывал старик. В свете фонаря обнажились хитросплетения труб, вентилей, покрытых слоем пыли и ржавчины. Местами виднелись свежие, блестящие на фоне общего убожества, самодельные хомуты и заплаты из кусков резины и металла – следы недавних отчаянных попыток Матвеича удержать монстра в рабочем состоянии.

«Давление в первичном контуре нулевое, как и ожидалось,» – констатировал Матвеич, поковырявшись в одном из манометров. «Клапан заклинило в закрытом положении. Попробуем провернуть его вручную, но, боюсь, это дохлый номер. Если его сорвало с оси или повело шток…»

Следующие два часа превратились в отчаянную, бессмысленную борьбу с мертвым металлом. Они пытались стронуть с места гигантский маховик ручного привода аварийного клапана, используя ломы и кусок трубы в качестве рычага – безрезультатно. Тот не поддался ни на миллиметр, словно приварился намертво. Седой, обливаясь потом, несмотря на стылость помещения, чувствовал, как бесполезно уходят его силы. Мышцы ныли, дыхание сбивалось, а в голове стучала одна мысль: «Бесполезно. Все это бесполезно». Но он продолжал, потому что другие тоже продолжали, потому что приказ, потому что надежда, пусть и размером с горчичное зерно, еще теплилась в глазах молодых Зубовых.

Матвеич, кряхтя и ругаясь сквозь зубы, с помощью зеркальца и фонарика пытался заглянуть во внутренности теплообменника через смотровой лючок, который им с трудом удалось отвинтить.

«Ржавчина… Накипь толщиной с палец… И вот, кажется… да, чтоб меня!» – он отшатнулся от лючка, лицо его стало еще бледнее. «Трещина. Похоже, сквозная, в одной из основных магистралей. Видимо, от перепада температур и вибрации металл не выдержал. Все, мужики. Приехали. Это не починить без полной разборки, сварки специальными электродами, которых у нас нет и не будет, и замены целого сектора труб. Это… это месяцы работы в условиях хорошо оборудованной мастерской. А у нас ни мастерской, ни запчастей, ни времени.»

Витька Зубов с отчаянием ударил кулаком по корпусу генератора. «Да как же так, а? Столько лет работал, и на тебе!»

«Предел у всего есть, сынок, – устало сказал Матвеич, присаживаясь на перевернутое ведро. – И у железа, и у людей. Наш предел, похоже, наступил.»

Седой молча осмотрел панель управления. Десятки датчиков, тумблеров, сигнальных ламп – большинство из них были темными, неживыми. Когда-то эта сложная система управляла потоками энергии, даря свет и тепло. Теперь это был просто хлам, памятник ушедшей эпохе. Он вспомнил, как мальчишкой, еще до того, как мир рухнул, отец, инженер-атомщик, водил его на экскурсию на какую-то электростанцию. Тогда все это казалось вечным, незыблемым, чудом человеческого гения. А теперь… теперь горстка людей в грязных обносках тыкалась, как слепые котята, в остывающие останки этого чуда, не в силах ничего исправить.

«Надо сказать Ирине,» – глухо произнес он, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони, оставляя на коже грязный след.

«Скажи, Седой, скажи,» – Матвеич махнул рукой. «Я уже ничего говорить не хочу. Пойду, прилягу. Старый я стал для таких потрясений.» Он тяжело поднялся и, шатаясь, побрел к выходу из машинного зала, не оглядываясь.

Братья Зубовы тоже молчали, подавленные и опустошенные. Аварийные лампы над головой начали заметно тускнеть, их свет стал желтым и немощным. Воздух в машинном зале, и без того спертый, стал еще тяжелее, дышать становилось труднее. Казалось, сама станция медленно задыхалась.

Седой последний раз окинул взглядом мертвого гиганта. Ничего не поделаешь. Иногда нужно просто признать поражение, чтобы двигаться дальше. Если, конечно, есть куда двигаться.

Он вышел из машинного зала. На платформе гул отчаяния не стихал, но теперь в нем слышались новые нотки – злобы и бессилия. Люди начинали понимать, что короткий сеанс надежды, данный попыткой ремонта, окончен.

Ирина Петровна стояла там же, где он ее оставил, окруженная самыми активными и встревоженными жителями. Увидев Седого, она вскинула голову, в ее глазах застыл немой вопрос.

Седой подошел и тихо, чтобы слышала только она, сказал: «Без шансов, Ирина Пална. Матвеич подтвердил. Он мертв. Окончательно.»

Лицо Ирины Петровны на мгновение исказила гримаса боли, но она тут же совладала с собой. Ее плечи распрямились, взгляд снова стал жестким.

«Понятно,» – сказала она так же тихо. А потом, повернувшись к толпе и снова подняв мегафон, который уже едва шипел, произнесла твердо: «Слушайте все! Ремонт не дал результатов. Преобразователь восстановлению нашими силами не подлежит. Но это не значит, что мы сдаемся. Это значит, что мы должны искать другие пути!»

Ее голос, хоть и искаженный умирающим мегафоном, прозвучал над притихшей «Маяковской» как выстрел, объявляющий начало новой, еще более отчаянной битвы за выживание. И Седой знал, что в этой битве ему снова отведена одна из главных ролей.

Глава 3: Последний Довод Старейшин

Спустя час после того, как Ирина Петровна объявила о полной и окончательной гибели геотермального преобразователя, в ее «кабинете» – бывшей дежурной по станции, отгороженной от общей платформы листами ржавого железа и старыми одеялами, – собрался экстренный совет «Маяковской». Слово «совет» звучало, конечно, слишком громко для этого сборища измученных, одетых в обноски людей, но именно эти пятеро сейчас держали на своих плечах судьбу трех сотен душ.

Сама Ирина Петровна сидела во главе единственного уцелевшего стола, найденного когда-то в заброшенном административном корпусе метрополитена. Ее лицо, обычно суровое, но энергичное, сейчас казалось серым от усталости и плохо скрываемой тревоги. Рядом с ней, осунувшийся и почерневший, примостился на шатком ящике из-под патронов Игнат Матвеич, главный (и единственный) инженер станции. Напротив, у стены, на таком же ящике, сидел Седой, его АКМС привычно лежал на коленях. Рядом с ним – тетя Поля, пожилая женщина, бывший фельдшер, отвечавшая за скудный медицинский пункт и распределение еще более скудных лекарств, и молчаливый, крепко сбитый мужчина лет сорока пяти, Степан «Борода», руководивший грибными фермами и вылазками за провизией на поверхность.

Единственная свеча, оплывшая и чадящая, скупо освещала это сборище. Ее неровный свет выхватывал из полумрака усталые лица, морщины, въевшуюся в кожу грязь. Воздух был тяжелым от запаха пота, немытых тел и дешевого табака – Борода нервно курил самокрутку из махорки, выращенной им же на одной из дальних «плантаций».

«Итак, товарищи… старейшины, – голос Ирины Петровны был ровным, но Седой уловил в нем едва заметную дрожь. – Положение вы знаете. Преобразователь мертв. Аккумуляторы общего освещения сядут через…» она взглянула на старые часы-ходики, висевшие на стене, «…четыре, от силы пять часов. После этого – только личные фонари и свечи. Воды в резервуарах – на два дня строгой экономии. Вентиляция практически встала. Мы задыхаемся. Какие будут предложения?»

Первым, как ни странно, заговорил обычно молчаливый Борода. Он затушил самокрутку о подошву сапога. «Уходить надо, Ирина Пална. Всем кагалом. Куда – не знаю. На «Белорусскую»? Там народу – не протолкнуться, да и жрать нечего, сами перебиваются с грибов на крыс. На «Новослободскую»? Те вообще чужаков не пускают, у них там своя секта атомщиков завелась, говорят. На поверхность? Зима скоро. Без теплой одежды, без еды, без оружия нормального… это верная смерть для большинства. Но сидеть здесь – тоже смерть, только медленная.»

«Куда уходить, Степан? – устало возразила тетя Поля, ее голос был тихим и дребезжащим. – Старики, дети… мы их не донесем. Да и кто нас ждет там, в других туннелях? Везде свои проблемы, своя вражда. Помнишь, как беженцев с «Цветного Бульвара» гнали отовсюду, пока они все не перемерли от голода и болезней?»

«Может, попробовать пробиться к какому-нибудь большому складу? – неуверенно предложил Борода. – Вдруг повезет, найдем дизель-генератор портативный, топливо к нему…»