Седой рефлекторно, наработанным за годы движением, щелкнул тумблером своего мощного фонаря, закрепленного на плечевой лямке. Узкий, яркий луч выхватил из внезапно сгустившегося мрака растерянное, на мгновение утратившее свою обычную твердость лицо Ирины Петровны и скрюченную фигуру Матвеича, отчаянно, почти в истерике, лупившего обоими кулаками по мертвой панели управления преобразователем.

«Вот тебе и «припарка», старик,» – глухо, без всякого сарказма, сказал Седой, подходя ближе. Его голос был как всегда спокоен, но в груди неприятно екнуло и похолодело. Он знал, что это значит. Это не просто временное отключение из-за перегрузки. Это нечто гораздо худшее. Это начало конца.

«Фонари! Зажигайте фонари, лучины, свечи, все, что есть!» – раздался зычный, мгновенно вернувший себе твердость голос Ирины Петровны, перекрывая нараставшую панику на платформе. Она уже взяла себя в руки. «Без паники! Охране – усилить посты! Матвеич, что там? Говори!»

«Все, Ириш… Похоже, на этот раз точно все,» – старик обреченно опустил руки, его плечи поникли. Голос его был полон безнадежности. «Главный регулирующий клапан геотермального контура полетел. Застопорило намертво. Или трещина в активной зоне теплообменника… Тут без капитального ремонта и оригинальных заводских запчастей… Довоенных запчастей… Мы его потеряли.» Его голос сорвался на старческий всхлип.

Седой молча направил луч фонаря на массивный, покрытый сложной системой труб и датчиков корпус преобразователя. Тот был абсолютно холодным на ощупь. Обычно от него исходил ощутимый жар, способный согреть весь этот довольно просторный технический закуток. Теперь же от него веяло могильным, пронизывающим холодом, таким же, какой царил в дальних, заброшенных и необитаемых туннелях. Символ их угасающей жизни.

Он медленно обернулся к Ирине Петровне. Ее лицо в неровном, дрожащем свете его фонаря казалось высеченным из серого гранита, из того же камня, которым были облицованы стены их станции. Она смотрела на затихший, мертвый генератор так, словно провожала в последний путь самого близкого и дорогого человека.

«Сколько у нас времени, Матвеич? На станционных аккумуляторах аварийного освещения?» – спросила она на удивление тихо, но в этой тишине звенел металл, и все вокруг невольно замерли.

«Часов шесть, Ирин Пална, от силы. Если экономить. Потом – только то, что у людей на руках. Фонари на батарейках, самодельные свечи из жира мутантов…»

Шесть часов. Шесть коротких часов до того, как «Маяковская», их дом, их крепость, их последний оплот, погрузится в первозданную, холодную и враждебную тьму. А во тьме приходят те, кто ее любит – слепые, вечно голодные мутанты из глубин, безжалостные рейдеры с поверхности, и самое страшное – всепоглощающее отчаяние.

Предчувствие беды, которое скреблось в душе Седого все последние дни, словно крыса в стене, обрело плоть, имя и леденящую душу реальность. Имя это было – Холодная Тьма. И она уже не просто стояла на пороге их общего дома. Она вошла внутрь.

Седой молча кивнул Ирине Петровне, встречая ее тяжелый взгляд. Этим кивком он без слов давал понять, что он здесь, рядом, и готов к любому ее приказу, к любому повороту событий. Он был смотрителем этой станции. Ее негласным защитником. И даже если «Маяковской» суждено было угаснуть или пасть в бою, он сделает свою работу до самого конца.

Где-то на платформе снова отчаянно, надрывно заплакал ребенок. Этот одинокий плач в наступившей мертвой тишине, нарушаемой лишь потрескиванием остывающего металла генератора, звучал как похоронный колокол по станции «Маяковская».

Глава 2: Голос из Динамиков

Мертвая тишина, сменившая привычный гул геотермального преобразователя, давила на уши, высасывала остатки самообладания. Казалось, сама станция затаила дыхание перед неотвратимым. Детский плач, пронзительный и тонкий, метался под высокими сводами «Маяковской», отражаясь от мозаик Дейнеки, на которых беззаботные советские люди все так же летели на самолетах и шагали на демонстрациях под вечно синим, мирным небом. Седой поежился – этот контраст между прошлым великолепием и нынешней безысходностью всегда бил по нервам.

«Спокойно!» – голос Ирины Петровны, усиленный стареньким ручным мегафоном, который один из охранников, молодой парень по кличке Сиплый, сунул ей в руки, ударил по натянутым нервам, заставив многих вздрогнуть. Батарейки в мегафоне явно садились – голос звучал с хрипотцой и помехами, но даже так в нем чувствовалась несгибаемая воля. «Граждане «Маяковской»! Слушать меня! Я знаю, что произошло. Я знаю, что вам страшно. Но паника – наш главный враг сейчас!»

Седой видел, как ее фигура, освещаемая несколькими фонарями охраны и его собственным, двинулась к центру платформы, где обычно проходили немногочисленные «собрания» общины. Люди, как мотыльки на огонь, тянулись к ней, их лица в неровном свете фонарей были бледными масками страха и растерянности. Шепотки, всхлипы, испуганные вопросы – все это сливалось в тревожный гул.

«Преобразователь вышел из строя, – продолжила Ирина Петровна, когда вокруг нее собралась плотная толпа. – Матвеич говорит, поломка серьезная. Очень серьезная. Это значит, что в ближайшее время у нас не будет основного электричества. Аварийные аккумуляторы продержат освещение в общих зонах еще несколько часов. Водяные насосы остановятся раньше. Вентиляция…» Она сделала паузу, давая людям осознать масштаб катастрофы. «Вентиляция тоже скоро встанет. Воздух будет становиться хуже. Поэтому – экономим силы, экономим кислород. Никаких лишних передвижений, никакой беготни.»

Толпа зароптала. Кто-то выкрикнул: «Мы все умрем!», и паническая волна едва не захлестнула людей.

«Молчать!» – рявкнула Ирина так, что даже Седой невольно выпрямился. В ее голосе сейчас не было и тени материнской заботы – только сталь. «Я сказала, без паники! Смерть приходит к тем, кто ее ждет, сложив руки! Мы – жители «Маяковской»! Мы выживали здесь два десятка лет, и выживем дальше!»

«Но как, Ирина Пална? Как без света, без воды?» – раздался отчаянный женский голос.

«Мы что-нибудь придумаем, – твердо сказала она, хотя Седой видел, как дрогнул мускул на ее щеке. – Матвеич, Седой, еще пара толковых ребят – вы немедленно возвращаетесь к преобразователю. Осмотрите все еще раз. Каждую трубку, каждый провод! Вы должны дать мне точный диагноз и хотя бы малейший шанс на временный запуск! Даже если он проработает час, два – это даст нам время!»

Матвеич, стоявший рядом с Седым, только горестно махнул рукой. «Ириш, да что там смотреть… Я его как облупленного знаю. Там…»

«Делай, что сказано, Игнат!» – оборвала его Ирина. «Мне нужны не твои причитания, а твои знания и твои руки. Седой, проследишь. И чтобы никакого саботажа или мародерства в технических зонах. Охрана, рассредоточиться по станции, поддерживать порядок. Любые попытки грабежа или насилия – пресекать на месте. Жестко.»

Седой кивнул. Приказ был ясен. Хотя он, как и Матвеич, не питал иллюзий относительно «временного запуска», но приказ есть приказ. А главное – это давало людям хоть какую-то, пусть и призрачную, надежду, не позволяя им окончательно скатиться в хаос.

Пока Ирина Петровна продолжала успокаивать и организовывать толпу, назначая ответственных за распределение оставшейся воды, за экономию свечей и топлива для буржуек, Седой вместе с Матвеичем и двумя молодыми техниками, братьями Костей и Витькой Зубовыми, вернулись в стылый мрак «машинного зала». Аварийное освещение здесь было еще слабее – всего пара тусклых ламп на аккумуляторах, едва выхватывавших из темноты массивный, теперь пугающе тихий корпус преобразователя.

«Ну, с чего начнем, отцы-командиры?» – мрачно усмехнулся Костя Зубов, по прозвищу Зуб-старший, похлопывая по холодному металлу. Он был неплохим механиком-самоучкой, но сейчас в его голосе сквозила безнадега.

«С осмотра главного клапана и состояния теплообменных контуров, с чего же еще,» – проворчал Матвеич, доставая из своего вечно засаленного ящика с инструментами набор ключей и какую-то хитроумную конструкцию с зеркальцем на длинной ручке. «Седой, посвети-ка вот сюда. Витька, проверь состояние аварийных заслонок на геотермальных вводах. Хоть бы там не прорвало ничего от гидроудара, когда эта чертова железяка встала.»