Тишина окутала ее плечи безмолвным теплом. Рейна кусала нижнюю губу и не двигалась; вслушивалась в немоту и собственное биение сердца. Она пыталась понять, какое ощущение хозяйничало внутри прямо в эту секунду, и глухой стук в ушах проиграл его название по буквам: с-т-р-а-х. Рей не знала, откуда он, но предусмотрительно продолжала стоять на месте… Безумно хотелось, чтобы из комнаты вышла Джой и встретила ее. Спросила: «Ну и что ты стоишь?» и добавила бы: «Я ждала тебя».

Но она не выйдет, ее ведь просто нет дома, и ничего страшного в этом или удивительного… Она на работе или где-нибудь ещё. Она не могла всегда быть дома.

Но Рей, впервые открывшая эту дверь ключом, почему-то чувствовала себя брошенной. Преданной, ненужной. Словно ее не ждали, а она взяла и пришла. Чертовски глупо… Но что она могла поделать?.. Неприятный ком, как в молочной каше с утра. Не проглотить и не выплюнуть.

Рейна достала телефон и после долгого, настороженного разглядывания фотографии на контакте, нажала на зелёную трубку. В трубке раздались длинные гудки. Затем ровный голос Джой-автоответчика холодно объявил: «Здравствуйте, вы позвонили Джой Джет. Если у вас что-то срочное или важное, перезвоните позже, если нет, оставьте голосовое сообщение».

Рей задумалась. У нее что-то срочное для Джой? Может, важное? Она сбила, расстроенно наблюдая за тем, как гаснет экран. Нет, наверное, нет… Джой ещё ни разу не говорила, что сама Рей для нее — что-то важное.

Она замешкалась, размышляя, что ей теперь стоило сделать: уйти или все же остаться. Рейна обещала Джой вернуться к вечеру, это так, но и она обещала, что будет ждать. То, что ее не было, то, что она даже не брала трубку по какой-то непонятной самой Рей причине, ранило так сильно, что она почти позволила себе расплакаться.

Мутный, уставший взгляд не спеша обводил контуры дорогого бархата на единственном пуфике и ловил отблески блестящего мрамора на полу, уходящего темнотой вглубь коридора. Рей бывала здесь так часто… Почти четыре месяца прошло с тех пор, как она заявилась в этом лофте впервые. По нелепой случайности. Просто глупая затея Грэга и идиотка Кэти. И Рейна — такая же идиотка. Она усмехнулась уголком губ. Всё-таки сняла босоножки и оставила их у пуфика.

В коридоре тоже автоматически зажигался свет. В зале пришлось бы самой, но Рей не стала. Она нажала кнопку на плазме, выбрала первый попавшийся фильм на сенсоре и опустилась на диван. Холодная черная кожа тут же прилипла к ногам; обычно здесь был расстелен плед, но сегодня его не было. Колючее ощущение одиночества окутало голые плечи, и Рей обняла сама себя, с тоской вглядевшись в экран. Она не слышала звука.

Она ощущала только одно — как сильно ее тянуло к Джой. Как сильно она, черт, соскучилась. Рейне словно магнит в сердце вживили, и проведенные вместе дни лишь усилили его действие. Джой неумолимо превращалась в необходимость, как смазанная картинка обычно приобретала четкость. С ней было необычно и хорошо. Необычно хорошо…

С Рей такое случалось давно, но она помнила, что обычно так приближаются к грани между окончательной влюбленностью, сопливой и нужной, и желанием сбежать, потому что дальше все будет только сложнее. Что она должна была сделать? Сдаться этой влюбленности, или все же сбежать от нее? Остаться свободной, грустной, в своей квартире… Но эта мысль уже причиняла нечто невообразимо гадкое — и Рейна понимала, что совершенно не хочет терять Джет. Терять Джо.

Она подумала, что сделала свой выбор уже в тот момент, когда решилась войти в пустой лофт.

Рей поежилась, и глухое одиночество съело её целиком. Джой не отвечала.

* * *

На кладбище «Альстер» шефствовал более чем логичный могильный холод — а это ведь даже не игра слов. Джой захотелось горько усмехнуться забавной мысли, но она не смогла.

В дневное время здесь всё было иначе. При свете надгробия, которые надо было пройти до склепа Джетов, казались Джой просто памятниками. Подстриженный газон ловил солнечные лучи сквозь кроны деревьев и бил в глаза своей яркостью. Тут всегда пахло свежескошенной травой. Возле некоторых чинно уложенных камней с именами лежали одиночные цветы. Чаще всего, красные.

Гвозди́ки.

Розы.

Пионы.

Лета всегда выделялась. Ее девочка любила сирень. Джой подарила ей не меньше сотни букетов при жизни и ровно три букета после того, как она навсегда закрыла свои глаза. Большие, глубокие, такие красивые… Когда Джет впервые ее увидела, в груди сразу ёкнуло: глаза-темный-лес.

Джет шла к своему семейному склепу с ощущением, будто бы под ногами не асфальтированная дорожка, а истерические побеги ваты. В темноте не было никакого аромата травы, теперь тут отчётливо пахло пылью и призраками, и они касались открытых участков кожи, пронизывая до костей. Джой не чувствовала страха или приближающейся паники. Сердце билось ровным медленным строем. Гортань стеснял ком из соли и ниток. Где-то вдалеке Джет слышала шум машин и приглушённое карканье воронья.

На ней был ее выглаженный костюм для «БМВ», но она ощущала себя голой. Чувствовала порывы ветра на теле, и как трещат остатки вырванных ребер, как внутрь ее растерзанной грудной клетки заползают черви, холод и как шуршат там чёртовы листья. Джой набатом повторяла себе слово умер, и, наверное, точно осознавала, что оно касалось ее отца… но почему-то думалось не о нём. На задворках сознания его труп пытался вылезти из закованного памятью сундука, который Джет плотно захлопнула после истории сестры, но это совсем не то, о чем она хотела думать. Она не видела его слишком давно.

Упоминание отца — и в ее голове пульсировало лишь одно осязаемое слово: смерть.

Пальцы крепко сжимали пышный букет сирени.

О смерти отца следовало бы поговорить с кем-нибудь. С кем-нибудь из живых. Так было бы правильно. Прийти к Рейне, обнять ее. Сказать откровенно: знаешь, мне плохо, и я дьявольски хочу плакать.

Знаешь, мне плохо, и я чувствую, как от меня оторвали ещё один огромный кусок жизни.

Знаешь, мне больно, и я не представляю, когда это кончится.