Но Джой не хотела приходить с этим к Рейне. Она со скрипучей болью осознавала это, и ещё то, что, будь Лета сейчас жива, Джет пришла бы к ней. Она больше не вела бы себя так, как раньше… Не отгораживалась бы так… Если бы Лета вернулась. Если бы она только вернулась.

Лета обняла бы ее. Поцеловала бы в лоб, погладила бы по голове. Джой крепко прижалась бы к Лете, обвила бы талию, положила бы голову на грудь. Вдохнула бы: зелёный чай, дом, невинность.

Вдохнула бы её всю.

Джой сделала глубокий вдох, судорожно втянув в легкие отсыревший воздух, и вошла в фамильное царство смерти. Тяжёлые двери впустили ее со скрипом. Яркий свет фонарей белой полосой освещал ряд гранитных плит сквозь окно, и когда Джет прочитала имя на крайнем, сердце сжалось, словно его иссушили в один момент. Она читала имя Леты снова и снова, застыв на одном месте. Боль проткнула ее с остервенением прошедших под таблетками лет, и просыпалась на голову, как коллекция заточенных кинжалов с тяжёлыми рукоятками.

На лице Джой заплясали тени крон, колышущихся от ветра. Под напором тяжести, укрывшей грудную клетку, она обессиленно рухнула на колени возле ледяной глыбы гранита, под которой один только прах. Букет сирени упал рядом на запыленную серую плитку.

Камень в груди оказался стеклянным — и уже через секунду крошечными осколками впился в вены. Джой со свистом втянула воздух, схватившись за края могильной плиты; слезы потекли по лицу безудержным ручейком.

— Мой сладкий персик, — прошептала Джет, уперевшись лбом в постамент, — я так скучаю…

Никто, конечно же, не ответил. Мертвая тишина, она и есть мертвая тишина — воплощение вины и смерти.

В безмолвии вечернего кладбища ее поглотило непроглядное одиночество. Ей стало так страшно, как ещё не бывало здесь. Озноб бил ее изнутри.

Джой прислонилась щекой к камню, совсем как в первые дни после похорон, и прикрыла влажные веки. Так было легче представить, что они с Летой совсем близко, и разделяет их вовсе не два разных мира, а какая-нибудь тонкая пленка. Сердце дергалось, как в конвульсиях, тянулось вслед за нитью, соединяющей их души — безрассудно, быстро и зря — полюбивших друг друга однажды… Однажды — и до сих пор.

Теряя голову.

Когда-то Лета, рыдая, умоляла ее отпустить. Джой ответила: «Я не могу».

И всё ещё не могла. Никогда в жизни она никого не любила так, как любила Лету. Вообще никого больше из своих девушек не любила. И на фоне клокочущих чувств, разрывающих ее изнутри, Джет отчётливо поняла: Рейну она никогда не полюбит тоже. Ее глаза не напоминали Джой темный лес. И никаких

чертовых

персиков.

* * *

Рейна вздрогнула, когда услышала, как открылась входная дверь. Она с удивлением поняла, что успела задремать, пока фильмы беззвучно освещали лофт один за другим. Часы показывали почти час ночи. Час ночи! Рей точно помнила, что вошла сюда не позже семи, и это было так странно, что она никак не могла сопоставить одно с другим… Глаза отчаянно закрывались обратно и давили изнутри, когда яркий свет экрана в темноте бил по зрению.

Она сонно проморгалась, когда на пороге студии возникла темная тень Джой. Джой застыла на несколько секунд, глядя, наверное на нее… Было плохо видно. Рейна ощутила, как холодок пробежался по спине. Неприятная догадка стрелой пронзила виски. Вдруг она тут лишняя? Вдруг Джой не… не настроена видеть ее сейчас? Что-то, наверное, случилось, раз она так сильно задержалась на работе.

Но Джой молчала. У Рей перехватило горло, когда она, все также отстранённо, подошла к дивану и села рядом, подогнув под себя ноги в черных брюках. Она сделала еле различимый вздох, и… Когда Джой, наконец, повернулась к Рейне лицом, та застыла. Ее Джо будто бы постарела на пару десятков лет. Она выглядела настолько изможденной, усталой… Ее лицо осунулось. Под глазами размазалась тушь, и синяки под ними стали заметнее.

— Что-то произошло?.. — тихо спросила Рей и затаила дыхание. Даже в тот вечер, когда они ездили к океану выпускать пар, Джой была не такой отчаянной. Отсутствие яркого света не позволяло разглядеть детали, но экран освещал достаточно того, что Рейне нужно было увидеть.

Рей не решалась включить бра. Она смертельно соскучилась и руки сводило от желания обнять ее, но такая Джо вселяла в нее дымное ощущение неясности и опасений… и лучше было не трогать ее без разрешения.

— Неважно, — практически одними губами ответила Джой, медлительная и задумчивая.

Рейна сжала края дивана, боясь услышать что-то страшное. Но Джет вдруг смягчилась и первая потянулась за объятием. Ее рука легла Рей на плечо, и они с тихим вздохом столкнулись лбами.

— Джой, — получилось почти умоляюще, — ты же знаешь, что можешь рассказать мне… Даже если ты думаешь, что я не пойму, я все равно попытаюсь.

— Переезжай ко мне, — вдруг предложила она. Ее голос казался севшим и будто бы блуждающим на грани чего-то, чего Рей действительно понять не могла. Рейна почувствовала, как по телу разбежались мурашки; вопреки ожиданиям и привычке возвращаться в свою родную обитель, из горла почти вырвалось радостное «да».

Это же ведь означало серьезность? Рейна знала и без этого предложения, что Джой не нужно просто развлечение. Всё шло ровно, хорошо, правильно… почти. Что-то было не совсем на месте — а что именно, никак не получалось определить.

Поэтому вместо радостного «да» Рей молча закусила губу. Она металась от одного огня к другому: в одном из них разгоралась влюбленность, тлела размашистыми белыми крыльями, которые становились лишь больше в этом горячем пламени, в другом — сковывающее ощущение шаткости, ненадёжная конструкция и страх… снова всё упустить.

— Я люблю тебя, — ровно сказала Джой, погладив ее по щеке. Рей задержала дыхание от неожиданности. — Давай… просто… попробуем.

— Попробуем?

— Построить что-то крепкое, — ответила она и поморщилась так, словно ей сейчас очень больно. — Ты же тоже хочешь?