Роуз слушала ее, эту мудрую и прекрасную нимфу со светящейся улыбкой, смотрела на ее родинку под нижней губой, грела ей руки особенно холодными вечерами — и лёд в глазах Эр неизбежно таял, оборона стекала к ногам переплавленной медью, броня трескалась и осыпалась. С каждым днём службы рядом с Али Роуз все больше убеждалась в том, что на самом деле мечтает совсем не об этом. Зачем ей чертова казарма, пафосная форма, что-то доказывать папе?

Зачем ей всё это — чужая страна, спартанские условия, невозможность прикоснуться к любимой женщине? Выходные-увольнительные раз в пять недель? Какао для Джо не сваришь, и даже семью, если построишь в каком-то отпуске, то видеть совсем не будешь.

Плюс: выйдешь на пенсию в сорок два. А плюс ли это вообще?

Али служила потому, что хотела преподавать в академии, а Роуз… Ну, так сложилось уже. Ошибка юности, папе характер показывала, перед друзьями формой козыряла. Глупенькая девочка свернула не туда.

Чем ближе к двадцати двум, к официальному окончанию контракта, тем отчетливее Эр осознавала, что не станет его продлевать.

Она, правда, не жалела. Времени ещё полно, ей всего двадцать два, а два года отслужить на забитой базе, карауля ночью периметр, даже романтично, что ли. Такие ночи Роуз всегда проводила глазами на мушке, руками на автомате, а мыслями — полностью в Али. Она безбожно влюбилась и, кажется, поняла это для себя окончательно как раз в одну из ночей на периметре.

Во взводе окрестили их «огненной парочкой», хотя, узнав, что они вместе, долго не могли угомониться: ты, Джет, понятно, у тебя на лбу всё написано, но, Норгаард, ты что, серьезно втюхалась в женщину?

Али смеялась, одергивая китель: безумно, отвечала.

Роуз вернулась в ЛА как на крыльях. Свободная, влюбленная, дико соскучившаяся по Джо; она совершенно выбросила из головы последнюю встречу с отцом, забыла Эммингса, Йель, «БМВ» — все это уже не имело над ней ни власти, ни значения для ее будущего.

Роуз повзрослела, предложила Али пожениться, решительно настроилась заняться музыкой. Она не обижалась на папу, не девочка ведь уже. Эр, разумеется, давно не верила в его болтовню, но ведь в то, что он любит ее по-своему — как можно было не верить?..

Небо обрушилось Роуз на голову в один момент, а если точнее, то день. Это было начало мая. Первым делом, явившись в Лос-Анджелес, она поехала домой, чтобы увидеться с Джо — они тогда провели вместе все время с утра и до часов трёх дня. Они болтали о том о сем, Джо делилась своими подростковыми мыслями ярой максималистки, и ещё они здорово прокатились на всех аттракционах в «Лэндонс Стеф» — в парке, который когда-то был недалеко от «Сити Холла», а теперь вместо него там высотка. После обеда Джо убежала на занятия, Эр — поехала к отцу в «БМВ».

Прекрасное настроение и предвкушение будущего, мысль о том, что она наконец поняла, чего хочет от жизни, полностью перекрывали осадок с их последней встречи. За два года службы в Киле Роуз проводила свои отпуска с Али и виделась с Джо несколько раз, когда ее бойкая сестренка вытаскивала отцу мозг своим настойчивым требованием лететь к Эр в Германию — он отпускал ее, но сам ни разу так и не явился. Эр не говорила с ним два года. Казалось, она даже соскучилась.

Глупая дурочка.

В кабинете отца, какого-то черта даже в его кресле восседал генерал Эминнгс собственной персоной — выглаженная форма, пивной живот ещё больше, заплывшие, болотного цвета глаза и гадкий прищур, такая же усмешка, словно он наблюдает за ней всегда. Рядом с креслом, обернувшись к ней задницей, стоял папа, и загадочно, видимо, глядел вдаль бурного Даунтауна за стеклом.

Мы тебя как раз ждали, дочь, глухо озвучил папочка.

Да, офицер, нам надо серьезно кое-что обсудить, проскрежетал Эммингс.

Роуз сразу поняла: что-то неладно. Не к добру. Сердце начало отбивать канкан, и каждое слово, что озвучивал генерал своим мерзким вкрадчивым тоном, наполняло ее внутренности битым стеклом.

Он положил перед ней копию контракта на продление службы ещё на два года. Роуз почти задохнулась, когда увидела в конце свою подпись, которую не ставила. У них с отцом ведь был одинаковый почерк, один в один. В школьные годы Эр специально его оттачивала под отцовские угловатые J. Он — идеально отточил ее R.

У Роуз тогда была совсем простая подпись. Идиотически лёгкая — всего две печатные буквы и никаких витиеваток — RJ.

Эти RJ — первое, от чего ей стало по-настоящему дурно в тот день. Острые углы букв стали костьми в ее горле, перекрыв кислород. Взгляд вцепился в две буквы, как пальцы в копию нового контракта, и все мышцы в теле потеряли способность двигаться.

Роуз, усмехаясь, вспоминала, что ей даже на секунду показалось, будто бы она спит, а все происходящее просто сон, сыгранный на ее страхе перед будущим, никак больше не связанным с тем, что она знала в совершенстве. Тогда они с Али ещё решали, что им делать дальше; Эр почти уговорила ее остаться в Штатах и пойти преподавать в ВМА^[2].

Они бы поженились, забрали бы сюда Софи, купили бы дом рядом с океаном. Роуз позвонила бы бывшей преподавательнице в студию, как и собиралась, в тот же день. В самолёте из Германии в Штаты Роуз все время улыбалась, пока Али спала на ее плече, и ее весь полёт грели картинки: вот они играют в мяч на пляже с маленькой Софи, вот Эр готовит кофе для Али утром, вот Али вешает над камином их семейное фото, где они ставят цветные отпечатки на белые футболки, и где целуют улыбающуюся малышку в обе щеки, каждая со своей стороны.

В кабинете ее отца, ещё даже не услышав, что эти двое от нее хотели, у Роуз треснуло сердце.

Оно треснуло почти со звуком.

Как яичная скорлупа.

Эммингс закурил, откинувшись в кресле ее отца, словно «БМВ» — его детище, и озвучил ей варианты.

Эту бумажку никто ещё не видел, офицер, и не увидит, если захотите, все зависит только от вас.

Мы формируем дивизии в Кайен, Иран, и вас сразу же направят туда, вы же хотели воевать, служить людям, защищать их — а Ирану, знаете ли, их женщинам и детишкам нужна наша защита, как никогда. Талибанским выродкам не живётся в своем болоте, сказал он.