Своих родителей Инга не знала. Старый Август уверял, что её мать была артисткой цирка, а об отце он ничего не знал. По его скудным рассказам мать её прибилась к их балаганчику, когда была уже на последнем сроке беременности и разрешившись от неё, благополучно перешла в лучший мир, подарив этому миру прекрасную девочку, которую старик Август назвал Инга — в честь уже своей матери.

Те времена…. О, старый клоун всегда произносил словосочетание «те времена» с особым вкусом. «Те времена»! Когда он был молодой и имел немалый успех у женщин. Когда их балаганчик имел значительный успех у публики и здесь жила весёлая и дружная компания артистов. Когда они могли позволить себе, чуть не каждый вечер есть мясо и свежие булки, и пить пиво, сваренное в лучших пивоварнях Мариенгофа. Впрочем, те времена давно прошли и сейчас в старом балаганчике, который из— за сломанной передней оси даже не мог ездить, жили только двое Инга и старик Август.

У Инги имелись подозрения, что именно Август и является её настоящим отцом. Подозрения сии, впрочем, были не беспочвенными.

Инга несколько минут лежала на своей в меру жесткой постели и глядела в потолок. Она потянулась и встала. Наскоро умылась холодной водой и скинув одежду стала рассматривать себя в большое, старое и треснутое посередине, но всё ещё отражающее зеркало висящие на стене между большим барабаном, который больше не бил, потому— что кто— то сел на него и прорвал кожаную мембрану и старой вешалкой с костюмами из мадеполама и пикея.

Она была не высока ростом и светловолоса. Как утверждал Август точная копия своей матери.

Инга осмотрела свое молодое и красивое тело, ещё не знавшее мужской ласки. Красивые и очень сильные ноги. Руки с заметными очертаниями мускулов. Плоский живот и небольшой ямочкой пупка. Маленькие, аккуратные груди, подтянутые, увенчанные вишенками сосков.

Остриженные до плеч волосы цвета спелой пшеницы и зеленые глаза.

За тканевой перегородкой заворочался Август, и Инга неожиданно устыдилась своей наготы. Она уже ощущала себя женщиной. Она проворно натянула на себя трико черно— белого цвета и стала надевать баретки.

— Ох — хо — хо! — протяжно зевнул старый клоун. — Ой! …

— Доброе утро! — весело сказала Инга, хотя на душе у неё было совсем не до веселья. Денег не было не копья. Еды, впрочем, тоже. Снова целый день развлекать туповатую публику и подвергать свою жизнь опасности ходя по натянутой на высоте трехэтажного дома леске, чтобы принести домой жалкую горсточку медяков, на которые едва можно было бы купить кусок засохшего сыра и плохо пропеченную в середине булку хлеба.

Право слово, в такие моменты она завидовала шлюхам, которые за пару обслуженных мужчин получали больше, чем она за неделю. Впрочем, она ещё не так низко пала.

На подмостки она вышла ещё в восемь лет и с тех пор этот тяжелый труд был её смыслом жизни.

Она сама не знала, почему выбрала именно профессию канатоходки. Просто так совпало и всё. Хотя Август говорил, что совпадений не бывает.

— Будь осторожней сегодня! — произнес Август. Погладив её ласково по голове. Инга как всегда склонила голову и потянулась словно кошка, ждущая, когда её снова приласкают. Старик рассмеялся.

— Как всегда! — ответила она.

— Горожане нынче с ума сошли! Обвиняют нас в похищении детей и грозятся сжечь Квартал Артистов. И всё из— за этого Балагана Дьявола. — недовольно произнес старик.

— Я уверена, что это всё слухи… — начала было Инга, но Август прервал её.

— Не слухи. Балаган Дьявола существует. Я тогда был молод, когда видел его своими глазами. — Инга знала, что сейчас старик начнет рассказывать о «тех временах» и хотела было уже улизнуть под каким— нибудь благовидным предлогом, зачем бередить свою душу воспоминаниями, о временах, которые давно прошли? Август удержал её.

— Мне было столько сколько тебе сейчас. Это было в ночь на первое октября. Я был немного подвыпивши и возвращался со свидания с одной мамзелью из Квартала Шлюх. Да, я немного грешил в молодости, тем, что иногда посещал их милые сердцу учреждения и пользовался услугами женщин низкого поведения.

Прошло тридцать пять лет, но я помню ту ночь как будто это было вчера. Надо мной потом смеялись— мол чего с пьяных глаз— то не померещиться, но я готов поклясться могилой моего отца и моей матери, что это было также реальное, как то, что мы с тобой сейчас разговариваем.

Ночь была темна. Только луна своим бледным ликом освещала старую площадь Квартала Артистов. И посреди площади я увидел балаганчик.

Он был новый. Что уже необычно для наших мест. Я знал все балаганчики, которые стояли в нашем квартале. А этот, он какой— то чужой, не наш… Красивый такой. Только что выкрашенный в рыжий и черный цвета. Это меня как— то сразу цапануло. А ещё на его стенке я увидел изображение клоунской маски. Такие в Италии на карнавалах носят. Обычная клоунская маска, белая, в дурацком трехвостом колпаке с позвонцами.

Было в ней что — то, чего я испугался. Это звучит очень глупо— ведь я и сам клоун, чего мне клоунов — то бояться. Но я испугался. Этот клоун был злым. В его улыбке было что — то пугающее, будто не улыбка, а звериный оскал. Дьявольство какое — то.

И вдруг я увидел фигуру. Это была женщина. В трико медного цвета. В колпаке, как у клоуна на этом балаганчике. Она что— то несла. Я вмиг протрезвел. Она несла ребёнка. На руках. Маленького такого.

Я подумал, может сын её. Но что — то мне изнутри подсказало. Словно чей голос. Я, о Боже, я чуть не обмочился от страха тогда.

Это был не её ребёнок. Она подошла к балагану. И дверь распахнулась, беззвучно, а оттуда шел свет. Он был кроваво — красный. И я увидел руки. Они тянулись прямо из балагана. Из дверного проема. Они были слишком большие и длинные. Гротескные. Всё, этот поганый балаган, эта женщина, эти руки — всё какое — то неестественное. Ненастоящее. Но реальное.

И эти руки, они приняли ребёнка. Я что — то крикнул, должно быть «эй», или что — то в этом роде. Этого я не припоминаю. И она, эта дьяволица в человеческом обличье обернулась. На лице у неё была маска. Я сделал шаг к ней, а она взяла и сняла её.

Старик неожиданно смолк.

— И что? … — спросила Инга. — Что было дальше?

— Дальше… Дальше… — старик крупно заморгал. — Я упал в обморок. Понятия не имею, что там было под этой поганой маской. Но я просто упал в обморок. Не зная уж сколько, я пролежал в отключке, десять минут или два часа. Но когда очухался — они просто исчезли. Только луна по— прежнему таращилась на нас грешных со своих небес.

Старик мелко жевал губами. Инга странно смотрела на него и думала: «старик — то совсем плох».

— Знаешь. — неожиданно, сказал Август, он виновато посмотрел на Ингу. — Мне бы выпить. Хоть небольшой шкалик.

Инга вздохнула. Не то чтобы Август грешил этим. Но иногда ему это было нужно.

— Ну так что… — заискивающе произнес Август.

Инга снова вздохнула. Какой шкалик — денег нет на хлеб. Но ответила.

— Хорошо.

Старик виновато улыбнулся. Инга уложила его в постель.

— Тебе нужно отдохнуть. Спи.

Тот покорно задремал. Инга замкнула дверь на ключ. Это было излишней предосторожностью — у них нечего было красть. Она судорожно потерла виски. Нужно раздобыть денег. За два дня она поела только один раз. Сил почти не было. Она вдруг отчетливо поняла, что не сможет сегодня выступать. Она слишком слаба. Она не удержится на канате.

Инга оглядела свой дрянной сценический костюм и досада охватила её. Она вновь отомкнула дверь и словно вор прокралась мимо что— то бормочущего во сне клоуна. Быстро переоделась. Натянув неприметное бельё. Ботфорты на ноги и грязно — серую куртку. Волосы она собрала в пучок и спрятала за шляпу с обвисшими краями.

Она отогнула край постели и достала оттуда нож. Об нём Август и не догадывался. Инга тяжело вздохнула.

Затворив за собой дверь, она направилась к Центру, стараясь раствориться в толпе зевак, что торопились поглядеть на представление.