Персик подрывается и шустро удирает.

Вскочив, и я отползаю назад, к изголовью кровати. Спросонья не додумываюсь сразу включить ночник. С минуту соображаю, а когда наконец делаю это, вижу в своей комнате следующее: по пояс голый Богдан, злой и разъярённый, бьёт немца кулаком по лицу. Отчего тот теряет равновесие, падает и мешком сползает по стене.

– Ах ты ж гнида похотливая!

На отчима обрушивается один удар за другим.

Лёжа на полу, Адольф мычит что-то нечленораздельное и беспомощно прикрывает голову руками, предпринимая попытку защититься.

Принюхиваюсь. Запах алкоголя режет нос.

– Богдан, не надо, хватит! – предчувствуя беду, считаю своим долгом вмешаться.

Едва спрыгиваю с кровати, как на пороге моей комнаты оказывается мама. Ночнушка. Бигуди. Прищур.

Видимо, мы её разбудили.

– В чём дело? О, Боже! Адик! Немедленно прекратите! – верещит на весь дом сиреной, пока её возлюблённого вышвыривают в коридор. – Не бей его, сволочь! Адик! Адик! – истерично кричит, глядя на пьяного мужа, неспособного даже подняться. – Отпусти его, парень! Не трогай его! Брысь!

Богдан никого не слушает. Продолжает дубасить Адольфа, явно смирившегося со своей участью.

– Аааа! Что ж творится-то! Что творится! – мать бежит к окну и настежь его открывает. – Помогите, люди добрые! Убивают! Ой убивают! – вопит она громко.

– Богдан, остановись, не надо, – что есть сил висну на его руке. – Пожалуйста, прошу тебя. Слышишь?

Отчим в крови. Мечущаяся по коридору мать бьётся в истерике.

Мне жутко страшно. Наверное, именно это Богдан читает в моих глазах, когда поворачивается.

– Не надо, – дрожа, шепчу одними губами.

– Ааадик. ААААДИК, тебе больно? – мать бросается к мужу, падая на колени. – Ох! Бедный мой! Милый мой! Какой кошмар! Какое безобразие! Я счас же звоню в полицию, Ольга! – оборачиваясь через плечо, сообщает грозно. – Посадят твоего москвича надолго!

– Мам!

– А если увечья какие серьёзные нанёс, так век не расплатится! Пожизненно платить нам будет! – угрожает, тыча в Сухорукова пальцем.

– А вы и рады такому раскладу, – ухмыляется тот. – Одно бабло у вас на уме.

– Адик, полежи-ка, вот платок, возьми, – переходит на немецкий, потом опять на русский. – Щас-щас! Полицию приглашу сюда. Разберёёёмся. Побои снимем! – поднимается и идёт, судя по всему, к телефону.

– Не забудьте указать, мамаша, что муж ваш домогался до вашей дочери, – бросает Богдан ей в спину.

– Чего?

Тормозит, как вкопанная. Медленно разворачивается. Глаза по пять рублей. В них чистое, неподдельное изумление.

– Это что ещё за ересь такая? – издаёт нервный смешок.

– Он трогал спящую Олю. Совсем не по-отечески.

– Нет.

– За это, собственно, и получил звездюлей. Я сам всё это видел, ведь в комнату вошёл практически следом.

– Глупости! Вы порочите честное имя моего мужа! – голосит, оскорбившись.

– Это правда, мам, – подтверждаю слова Богдана.

– Какая бессовестная ложь! Как не стыдно! – отрицает услышанное.

– Верите или нет, а этого, – Сухоруков кивает в сторону немца, – в доме не будет. Теперь ясно, почему Степаныч ненавидит этого фрица. Раньше всех его спалил, – решительно направляется к отчиму. Хватает его, вынуждая подняться на ноги, и буквально пинками выкидывает из дома.

– Не трогай его, москаль! Не смей!

Но остановить парня не представляется возможным. Он очень зол. Наверное, вот таким сердитым я Богдана ещё никогда не видела. Аж не по себе.

– Ну-ка отойди от него!

Босая стою на крыльце. Наблюдаю за тем, как мать ревёт над стонущим мужем, брошенным лицом в снег.

– Зайди в дом. Заболеешь, – говорит мне Богдан, поднимаясь по ступенькам.

– Оля, что за произвол? Кем он себя здесь возомнил? – рыдая, возмущается родительница.

– Так ты не веришь мне? – только и могу спросить в ответ.

– Не верю! Конечно, я тебе не верю! – уверенно выдаёт она. – Придумать такое! Совсем спятила, Оль? Адольф, как ты? Где болит? Скорую вызываем?

– Даже сейчас ты выбираешь его, – разочарованно подытоживаю глядя на то, как она над ним трясётся. – Лучше вам уехать, мам. Завтра же.

– Командовать удумала? Никуда я не поеду, пока квартиру мне мою не отпишите!

– Идём, Оль. Ты замёрзла, – Богдан насильно уводит меня в дом. Провожает до гостевой комнаты, укутывает одеялом и чуть позже даже приносит горячий чай. Мой любимый. Ромашковый.

– Спасибо.

– Согрелась? – садится рядом.

– Да. Что там сейчас происходит? – нехотя интересуюсь. Честно сказать, после всего… меня не особо волнует состояние наших «гостей». – Вы опять ругались? Я слышала шум и голоса.

– Твоя мать снова угрожала мне тем, что посадит за решётку, – отзывается он предельно спокойно.

– Скорую вызывали?

– Она пыталась, но ей отказали. Вроде как сосед ваш в травмпункт их повёз.

– Понятно.

В комнату робко заглядывает пушистый трусишка. Мяукнув, чешет ко мне и запрыгивает на кровать.

– Богдан, что если они и правда обратятся в полицию? – устало потираю переносицу.

– Пусть обращаются на здоровье. И пусть скажут спасибо за то, что я не применил по назначению ружьё твоего деда, – добавляет он на полном серьёзе.

Смотрим друг на друга.

– У тебя будут проблемы, – бормочу я расстроенно.

– Оль, не думай об этом, ладно? Ложись поспи. Три часа ночи.

– Какое уж тут поспи? – вздыхаю вымученно и ставлю пустую кружку на тумбочку.

Мало того, что за квартиру с матерью накануне поскандалили. Так теперь ещё и это…

– Всё давай, хватит тревожиться и дёргаться. Укладываемся, – поднимается с постели, идёт к двери. Щёлкнув выключателем, возвращается.

Гаснет свет.

Где-то тут я и осознаю, что нахожусь не у себя в комнате.

– Двигайся, Оль, – выдаёт невозмутимо.

– Ты что, тоже здесь спать собираешься? – спрашиваю озадаченно, отползая к стеночке.

– Одну тебя я точно не оставлю.

– Но…

– Миронова, ложись уже, а… – Приставать не буду.

Кровать прогибается под его весом. Он ложится рядом на спину и я, несмотря на данное им обещание, начинаю очень сильно нервничать. Мы же, как никак, спим с ним в одной постели…

– Богдан, – мне с трудом удаётся выдержать несколько минут тишины. – Спасибо тебе.

– За что?

– За всё, – в полутьме очерчиваю взглядом его профиль.

Я и правда очень благодарна. По большому счёту, зачем ему было срываться из Москвы в Загадаево? Брать чужую машину, тратить своё время и выходные.

Опять же конфликт с родителями вспоминается. То, что отказался жениться на Эле. Ушёл из дома, лишившись того, к чему привык.

Неужели всё это и впрямь ради меня?

– Будешь так на меня смотреть, нарушу своё обещание, – предупреждает вдруг, подловив меня на том, что я его бесстыдно разглядываю.

– Спокойной ночи, – поворачиваюсь на другой бок и утыкаюсь пылающей щекой в подушку.

PS Уже утром я проснусь в объятиях Богдана, неосознанно прижимающего моё тело к себе.

И да, увы, утро не будет добрым, ведь в шесть утра мама пришлёт мне на телефон гневное сообщение.

«У Адольфа сотрясение мозга, сломан нос и три ребра. Или отписываешь мне квартиру, или твой столичный хахаль загремит в тюрьму. Клянусь, Оля, я не шучу!»

Богдан

– Дед! – восклицает девчонка. Бежит к Корнею и, чуть не плача, бросается к нему на шею. – Я так по тебе соскучилась!

– Придушишь, Ольга! Ослабь хватку, дышать нечем! Кислород кончается! – по традиции ворчит тот в ответ.

Оля вынужденно отодвигается, но тут же незамедлительно берёт его за руку и трогательно её целует.

Испереживалась вчера вся. Изнервничалась.

– Что за толпа? На черта ты привела мне в палату энту делегацию? – хмуро косится в нашу сторону. – Немощного деда показать? Не нужны они мне здесь. Пусть уйдут.

Как всегда, гостеприимство не про него…