– Да.

Качаю головой.

– И ты считаешь, что так должно быть? – выгибаю бровь. – Извини, конечно, что спрашиваю. Мне просто любопытно.

– Любопытно что?

Вздыхаю. Сцепив пальцы в замок, отвечаю:

– Как можно делить своего человека с кем-то ещё, если любишь?

– Ключевое слово «если», – останавливается на светофоре.

– Пусть не было любви, но как насчёт элементарного уважения друг к другу?

Нет, пожалуй, это за гранью моего понимания…

– Оль, – трогается с места, смотрит в левое зеркало и перестраивается в другую полосу. – Давай объясню тебе один раз, и больше мы к этой теме возвращаться не будем.

– Ты не обязан объясняться, – спешу заверить. – Это ваше личное.

– Мы с Элей периодически проводили время вместе, но меня никогда не тревожил тот факт, что она может зависнуть с кем-то ещё.

– То есть?

– Я гулял, да. Не скрываю. Но и Разумовская – далеко не ангел. Бывало, путалась не по трезвости с кем-то из общих знакомых. Это я не к тому, чтобы как-то себя оправдать. И нет, я не считаю это нормой, просто у нас было так. Обоих до поры до времени этот расклад устраивал.

– Ясно. И отвратительно.

Сугубо моё мнение.

– Всё познаётся в сравнении, Оль. Например, сейчас я чётко осознаю, что делить с кем-то своего человека, как ты выразилась, уже не смог бы.

– Странно, что за метаморфозы произошли с тобой, – тихо говорю, уставившись на снегопад, развернувшийся за стеклом.

Есть ощущение, что я хожу по тонкому льду, рискуя под него провалиться, но остановиться, увы, не получается.

– Я имею ввиду…

– Влюбился я, по ходу, Оль, – выдаёт он, перебивая.

– Хм.

– Там не то что делить… Всех хочется отогнать от неё, – размышляет он вслух. – Хочется выбить зубы назойливому другу. Хочется, чтобы улыбалась только мне одному. Доверяла. Позволяла держать за руку и называть своей.

Пока он говорит всё это, я не дышу, клянусь.

В груди тепло вязкой, тягучей патокой разливается. Сердце колотится как дурное.

– Ты извинился перед Антоном? Он мне рассказал…

– Я погорячился. Перегнул.

– Перегнул – слишком мягкая формулировка. Хорошо, что ты это понял. Разбил ему нос прямо в день рождения! – меняю тон на осуждающий, ведь тот его поступок до сих пор не укладывается в голове.

– У тебя с ним реально ничего? – уточняет вдруг, и мы сталкиваемся в темноте глазами.

– Ничего, разумеется!

– Вы собирались в кино… – приводит якобы веский довод, указывающий на обратное.

– И что? У Антона нет друзей в Москве. Он попросил составить ему компанию.

– А мой полузащитник? Куда тебя звал?

– На вечеринку, но я не пошла.

– Он тебе нравится?

– Нет.

– А Ершов?

– Что Ершов?

– Во вторник что от тебя хотел? Я видел вас у гардероба. Вы разговаривали.

– Это преступление, что ли? И вообще, что за допрос? – недовольно ворчу, отворачиваясь к окну.

– Миронова…

– Покататься на его спорткаре предлагал.

– И чё ты не согласилась? – чеканит после паузы.

– Я, по-твоему, похожа на круглую идиотку? – начинаю злиться.

– Почему?

– Репутация Ершова бежит впереди него. Сколько первокурсниц «покатал» уже?

– То есть дело только в его репутации? – прищуривается.

– Не только, – отвечаю раздражённо.

Признаваться в том, что мне нравится другой парень, не намерена. Ещё чего! Обойдётся!

– Я поговорю с ним.

– Это ещё зачем?! – пищу возмущённо.

– Затем, что надо, – цедит сквозь зубы.

– Это лишнее. Наберу-ка я деда, – достаю телефон, чтобы таким образом прервать наш неудобный диалог.

Звоню.

Слушаю длинные гудки.

Набираю следом мать.

Она тоже не поднимает трубку.

Что там у них творится? Душа не на месте.

– Не отвечают?

– Нет. Сколько нам ещё ехать? – гипнотизирую экран смартфона, надеясь на то, что кто-то из родных удосужится мне перезвонить.

– Сейчас по платке двинем. Думаю, максимум час – и мы там, – сворачивает согласно указателю.

Богдан

Всю дорогу до Загадаево Оля напряжена и взволнована. Очень переживает за деда. Дозвониться до него не может, поэтому нервничать с каждой минутой начинает всё сильнее.

– Почему никто из них не берёт трубку? – едва не плачет, когда сворачиваем на уже знакомую улицу.

Пожимаю плечом. Озвучивать свои предположения точно не стоит. Я всё же и сам надеюсь на то, что с Корнеем всё хорошо. Не хочется о плохом думать…

Паркуемся у дома Мироновых, калитка соседнего тут же открывается, и оттуда показывается старушенция.

– О, Ольга… Приехала?

– Здравствуйте.

– Добрый вечер, – тоже здороваюсь.

– Здрасьте вам! – разглядывает меня, сощурив один глаз. – Оль… А эт жених твой московский чё ли?

Девчонка молчит. Открывает калитку и заходит во двор. Я иду за ней следом.

– А мать-то чаго явилась с этим своим фрицем? Хату, поговаривают, забрать у деда намеревается? – доносится нам в спину вперемежку с собачим лаем.

Оля никак не реагирует на её вопросы. Поднимается на крыльцо, достаёт ключи из кармана, но дверь открыть не успевает. Та внезапно распахивается сама.

– Оленька…

На пороге стоит женщина, на которую Оля очень похожа. Невысокого роста, стройная. Светлые волосы, бледная кожа.

– Доченька! – бросается вперёд, обнимает, целует в щёки своего ребёнка. – Привет, моя радость!

Оля на её порыв не отзывается. Стоит, терпит объятия, однако сама особого восторга от встречи с матерью не выказывает.

– Заходи… те.

Меня замечают тоже.

– Добрый вечер.

– Добрый, – мать Ольги внимательно меня разглядывает. – А вы…

– Богдан. Друг Ольги.

– Ясно.

– Где дед? С ним всё в порядке? Вы почему на звонки не отвечаете? – возмущается Миронова-младшая, когда проходим в дом.

– Дедушка… в больнице.

– В больнице? – в голосе Оли чувствуется конкретный испуг.

– Ты не волнуйся, дорогая, – женщина гладит девчонку по спине. – С ним всё хорошо.

– Как же хорошо, если в больницу забрали…

– Врач порекомендовал. Надо прокапаться. Через пару дней его отпустят домой. Не переживай.

– К нему можно? Сейчас. Я хочу поехать в больницу.

– Уже поздно, солнце. Если только завтра…

– Вдруг разрешат?

– Ну нет, не думаю. Да и потом дедушке нужен покой.

Оля расстроенно вздыхает и совсем сникает.

– Раздевайтесь, снимайте обувь. Сейчас тапочки достану. Где они у нас… – женщина несколько растерянно осматривает окружающее пространство. Явно не имея понятия о том, где и что лежит. – Тут?

– Не там. Я сама достану, мам, – Оля открывает дверцу нижней тумбочки.

– Guten abend! – звучит на немецком.

В прихожей появляется муж матери. Тот самый немец, которого, мягко говоря, недолюбливает Корней.

– Helga!

Что несёт дальше – не понимаю. В школе я учил испанский.

Рыжий усач, улыбаясь, подходит к Оле. Явно с намерением обнять.

Не знаю как объяснить, но мгновенно считываю её нежелание с ним контактировать. Быстро сориентировавшись, выхожу вперёд, таким образом заслонив девчонку собой.

Мой жест всем понятен.

В прихожей повисает неловкая пауза.

– Ich heiße Adolf, – наконец произносит немец, отрывая взгляд от дочери жены.

Протягивает ладонь, пристально на меня глядя. И, кстати, скрыть досаду ему удаётся не сразу.

– Богдан, – обмениваемся более чем сдержанным рукопожатием. Силы я при этом не жалею.

– Es freut mich, Sie kennenzulernen.

– Адольфу приятно познакомиться с Вами, Богдан, – мать Оли по собственной инициативе выступает в роли переводчика. – А я Наталья. Мама Олечки, – добавляет спохватившись.

– Рад знакомству.

– Взаимно.

– Миииу! – по коридору несётся шерстяная тушка.

– Персик… – Оля наклоняется и берёт на руки орущего котяру. – Моя рыба! Какой ты толстенький стал! Закормил тебя деда, да?