А вот и брошенная машина. Выбиты стёкла, разбиты фары, множество вмятин на кузове. Двери распахнуты. В салон намело снега.

Искренне жаль автомобиль, но сейчас куда важнее спасти пострадавшего из-за него человека. По этой причине иду мимо, хоть и мелькает мысль о том, что в мерседесе могут находиться документы, позволяющие установить личность хозяина.

– Раз-два, вперёд! – завожу мотивационно. Не так-то просто, оказывается, катать на санях кого-то потяжелее ёлочки.

Стиснув челюсти, упрямо шагаю по направлению к Загадаево. За поворотом уже виднеются огоньки домов. Люди вовсю готовятся к предстоящему празднику. Режут салаты, украшают ёлку. Вроде и рукой подать, но как же, чёрт возьми, далеко!

Замёрзла, словно цуцик. Зуб на зуб не попадает. Из-за метели не видно ни зги. Только на мерцающие огоньки и ориентируюсь.

Давай, Миронова, давай! Не помрём мы вот так, по чьей-то прихоти!

Боевой настрой помогает пройти ещё немного. А вот дальше вновь начинаются сложности. Небольшой подъём – и это сейчас прямо-таки катастрофа вселенского масштаба.

Я тащу сани вверх, но потом вслед за ними скатываюсь вниз. Один раз. Второй. Третий. Безуспешно.

Падает пакет. Апельсины разбегаются по сторонам, яркими пятнами выделяясь на белоснежном покрывале.

Всё! Не могу больше!

В какой-то момент сдаюсь. Зарычав от досады, бросаю верёвку и оседаю на снег коленками, упрятанными в толстые штаны-ватники.

Нет больше сил. Мы тут оба, вероятно, погибнем. Не добраться нам до Загадаево...

Реву от отчаяния.

Говорил мне дед, что надо есть больше каши. Не слушала, вот и результат. Вон какая хилая! Ни на что толком не способна!

Шмыгаю носом. Зажмуриваюсь. Поднимаюсь на ноги. Беру «вожжи» в руки. Настырно тяну сани за собой. Чуда не происходит, но, кажись, в эту самую секунду некто свыше решает надо мной сжалиться. Потому что за спиной раздаётся короткий автомобильный гудок.

Подпрыгнув от неожиданности, пугаюсь. Сперва предполагаю, что это местное хулиганьё, но затем успокаиваюсь.

– Миронова! Ты чего, пешком пошла? Дурында! В такую-то пургу!

– Помммогите, дядь Коль! – молю, не веря своему счастью.

– Что стряслось-то? – он удивлённо косится на сани.

– Расскажу, – губы еле двигаются. – Его нннадо в тепло.

– Быстро сама садись в машину! Ой дууура!

Забираюсь в салон старенькой нивы и буквально рождаюсь заново, ведь адов колотун остаётся там, за стеклом.

– Матерь божья, он не жмурик-то хоть? – интересуется дядя Коля, затаскивая в салон незнакомца.

– Нннет.

– Но имел все шансы им стать, судя по всему, – добавляет мужчина задумчиво.

Хлопает дверь. Покидав пакеты и сани в прицеп, он садится за руль.

– Там его мерен на дороге? – спрашивает, нажимая на педаль газа.

– Дда.

– Номера Московские. Как его занесло в нашу глушь?

– Ннне знаю. На него напали. Я из леса видела.

– Оля-Оля, глупая твоя голова! Сказала бы, что денег нема, довёз бы так, по-соседски.

– Как-то неудобно, – говорю я тихо, блаженно прикрывая глаза. Согреваюсь. И нет ощущения лучше.

– А идти в метель с санями наперевес, удобно? – ругается, качая головой.

– Ёлка… там… осталась, – отзываюсь о потере с грустью.

Я игрушки утром достала из подвала. Представляла, как буду наряжать новогоднее деревце.

– Да и леший с ней, с этой ёлкой! Чуть не околела на морозе! Слушай, Оль, пощупай пульс. Вдруг он ну... того уже. Испустил дух и к праотцам отправился.

– Перестаньте! Он жив! – говорю уверенно.

– И куда везём его? На обратку до больницы Ипантеевки мне топлива не хватит.

– Домой к деду.

– К деду так к деду, – соглашается Николай Петрович. – То-то старик обрадуется, – выдаёт с некоторым сомнением.

– Это не ёлка, Оля, – констатирует дедушка, хмуро взирая на «гостя», которого дядя Коля укладывает на кровать.

– Не ёлка. Я всё объясню, – спешу уверить.

– Еду. Метель кругом. Смотрю, внуча твоя сани по дороге тащит, – рассказывает Барышников, тяжело дыша. – Раздетая. Без дублёнки! В такой-то морозище! Совсем очумела!

– Зуля, как хорошо, что вы здесь! – перебиваю дядю Колю.

Ни к чему сейчас все эти подробности. Пусть помолчит уже.

– Его избили. Был в сознании, а сейчас… нет, – поясняю ситуацию.

– Расступились, чего встали! Дышать нечем, – недовольно произносит женщина, подступая ближе.

Дважды повторять не нужно. Николай Петрович исполняет её просьбу незамедлительно, делая два шага влево.

– Они толпой на одного… – шмыгаю носом, едва сдерживая слёзы.

– Вижу.

Видит? Хм.

– Машину хотели отобрать на дороге.

– Машина крутая. Мерен, из последних моделей, – вставляет свои пять копеек дядя Коля. – Новенький. Был, – добавляет тут же, очевидно вспомнив, как автомобиль выглядит сейчас.

– Цыть, – зыркает на него Зуля.

– Живой, чи мёртвый? Выглядит как жмурик.

– Ну дед! – закусываю губу, чтобы не разреветься.

– Живой, – спустя минуту заключает Зулия, поместившая три пальца на радиальную артерию, расположенную у запястья.

Слава Богу!

– Наволочка в крови. Похоже, черепно-мозговая травма. Сотрясение.

– А на шее чё эт у него? – прищуривается дядя Коля.

– Цепь сдёрнули, наверное, – предполагает она. – Раз уж раздели-разули, то и ценное, скорее всего, забрали.

– А мерен чего ж не угнали? – недоумевает Николай Петрович.

– Не смогли, – вмешиваюсь я в их диалог. – Машина немного проехала, а потом заглохла.

– О как! – дядя Коля поднимает указательный палец вверх. – Вот вам на баварском заводе какие финтифлюшки придумывают! Не поехала родимая без хозяина!

– Нападавших это очень разозлило.

– И машину изуродовали, и мажору капитально досталось, – заключает он.

– На совесть постарались, – цокает женщина языком, задирая футболку парня вверх.

Какой кошмар! Я, конечно, предполагала, что пострадало не только лицо, но блин, проступившие на его теле синяки и гематомы очень меня пугают.

– Ольга, отвернись, – грозно командует дед, а потом и вовсе настойчиво прогоняет меня из комнаты под предлогом, что нужно разобрать пакеты.

Ну тоже даёт! Будто я мужских животов никогда не видела!

«Таких не видела», – язвительно нашёптывает внутренний голос.

Переобуваюсь. Отправляюсь на кухню. Стащив через голову влажный от снега свитер, принимаюсь за дело, чтобы хоть как-то отвлечь себя от произошедшего.

Разложив продукты, достаю кастрюли с полки. Ставлю вариться овощи. Подхватываю на руки мяукающего Персика и отхожу к окну, чтобы рассмотреть на стекле оставленные морозом узоры, да понаблюдать за тем, как сыпет крупными хлопьями снег.

– Красиво в этом году. Зима на зиму похожа, – слышу за спиной голос Зули и поворачиваюсь к ней.

– Парень всё также без сознания? – напрямую спрашиваю о том, что беспокоит.

– Очнётся. Отвар принесу, надо будет пить, – снимает со стула своё пальто.

– Поняла.

– У него трещина или перелом ребра, многочисленные гематомы и ушибы. Насколько всё плохо с головой, станет ясно чуть позже.

– Но он ведь не умрёт?

– Нет, туда ему ещё рано, – сообщает она, ловко справляясь с пуговицами.

И это имея ногти такой-то длины! Да я бы вообще ничего делать с ними не смогла. Однозначно. На собственный опыт опираюсь. Подружка как-то приклеила мне подобное чудо, эксперимента и дурачества ради. И знаете что? Я ощущала себя до ужаса беспомощной. Всего сутки отходила и с облегчением выдохнула, когда избавилась от этих когтей Фреди Крюгера.

Нет. Не моё, увы. Но признаю, иногда длинные ногти – это очень даже женственно и красиво.

– Он не успел замёрзнуть?

– Обморожение лёгкой степени. Исключительно благодаря тебе, дорогая.

Нахохлившийся Персик шипит, вырывается из моих рук и пулей удирает из кухни.

Что ещё за странная реакция? Как дикий!

– Животные меня недолюбливают, – выдаёт она, будто прочитав мои мысли.