– Вот ведь мразь!

– Идём, оставь его, – буквально силой вынуждаю вернуться в кофейню.

Там растерянная Аська прибирается за стойкой, а Сенька, сидящая на стуле, прижимает к щеке пачку сливочного масла.

– Пойду руки вымою.

Эмиль направляется в туалет.

Люди по прежнему косятся в сторону Сеньки и она, не выдержав всеобщего внимания, вскоре покидает кофейню, забрав из служебного помещения свои вещи.

Собственно, пять минут спустя мы тоже оттуда уезжаем.

Сенькин отец к тому моменту всё ещё «отдыхает» на асфальте, а сама Сенька бредёт по улице, склонив голову.

– Может, подвезём её? – предлагаю, глядя на девчонку.

Она не ревёт, нет, но мне так жаль её становится.

– Лучше её сейчас не трогать. По себе знаю, – отзывается друг.

– Давай хоть подождём, пока в метро зайдёт. Вдруг этот хмырь за ней увяжется.

– Да он вряд ли в состоянии.

– Ну мало ли…

Проехав метров триста, друг всё-таки щёлкает лепестком поворотника и останавливается возле какой-то пиццерии.

– Что? – поворачивается, ощутив на себе мой пристальный взгляд.

– Ты вступился за неё.

Нонсенс, товарищи.

– У меня, по-твоему, был выбор? – спрашивает он мрачно.

Киваю и отворачиваюсь к окну.

Эмиль прав. Ненависть ненавистью, но когда происходит нечто подобное, оставаться в стороне просто не представляется возможным...

Оля

– Щас, деда, подожди. Нужно высыпать гречку из пакетов, сварилась уже, – прижимаю телефон плечом к уху.

– Чё? Вы там совсем в этой своей Москве ополоумели? Гречку в пакете варите? – удивлённо спрашивает он, слегка озадачившись.

– Это такая специальная, дед. Отборная, чистая. Порционная. Очень удобно.

Достаю пакеты с гречкой. Жду, пока стечёт вода, разрезаю их, высыпаю готовую кашу в кастрюлю и добавляю туда кусочек сливочного масла.

– Специальная. Отборная. Чистая… Гречка, она и в Африке гречка, – ворчит он.

– Помнишь, как ты заставлял меня перебирать её? – смеюсь. Кладу телефон на стол и переключаюсь на громкую связь.

– Помню. Ты с таким лицом сидела…

– Ну так правильно! Это сущее наказание, выбирать те чёрные штуки.

– Для таких непосед, как ты, да. Оль, а у тебя что проблема с деньгами?

– С чего ты взял?

– Ну так бомжуете, на голую гречку перешли. Плохи дела.

– Не выдумывай. Вон у меня печень твоя любимая в сметане тушится. Слышишь, шкварчит?

– Смотри мне. Не молчи, если что. Копейку какую-никакую всегда подкину.

– Всё в порядке, не переживай. Нас же трое. Помогаем друг дружке.

– Это правильно. Молодцы.

В кои-то веки хвалит.

– Как ты себя чувствуешь, дед?

– Нормально. Не как человек, которому надо примерять гроб.

– Не хочу про это даже слышать! – строго-настрого предупреждаю. – Ты все таблетки пьёшь, которые врач прописал?

– Контролить меня удумала, что ли? Мож ещё отчитываться когда мазь от геморроя применяю?

– Дед…

– Да пью я, пью.

– Не обманываешь? – выражаю некоторое сомнение на этот счёт. Потому что аптечные лекарства дед не шибко любит.

– Олён, этот Айболит мне такого понарассказывал... Думаешь, хочу лежать овощем и ходить под себя?

– Хм. Думаю, не хочешь.

– Нет, не хочу. Так что угомонись, все колёса принимаю по бамажке.

– Главное, не спутай количество.

– За дурака-то не держи!

– А кто однажды флакон сиропа от кашля выпил за один приём? – напоминаю язвительно.

– Ну так помогло же, чё.

– Нельзя так делать! Тебя чудом пронесло.

– Пронесло конкретно. Весь вечер сидел на горшке.

– И благо, что обошлось лишь этим.

– Зато кашель прошёл.

– Деда-деда…

Ну вот что тут скажешь?

– Чем занят? Телевизор работает? – помешиваю деревянной ложкой содержимое сковороды.

– Ага. Смотрю передачу про оленей. Ты вот знала, что ихние дети через час после рождения уже встают на копыта и могут пройти километр.

– Не-а, не знала.

– Ещё олени рога периодически сбрасывают. Знала?

– Нет.

– Теперь знаешь. Кстати, про оленей... Чё там ухажёр твой московский? Не обижает тебя? – тон его голоса становится запредельно серьёзным.

– Нет, деда, не обижает.

– Точно?

– Точно.

Какое-то время напряжённо молчит.

– Ты здесь?

– Здесь. Цветы дарит? – спрашивает с наездом.

– Да, постоянно, – бросаю взгляд на букет мелких нежно-розовых розочек и улыбаюсь.

– Козлина.

– Дед…

– Провожает?

– Почти всегда, когда может.

– Что значит, когда может!

– Он ведь работает. Иногда не приходит на занятия в университет.

– Быстрее выпрут, – недовольно брюзжит себе под нос.

– Не выпрут. Богдан на хорошем счету у преподавателей. Он учится и всё сдаёт сам.

– Сам с усами. В кино водит? – упрямо продолжает свой допрос.

– Да.

– На последние ряды не садись. Полезет целоваться.

Смеюсь.

– Нечего гоготать, Ольга! Это ж как пить дать! Я и сам в молодости всегда так делал.

– Дед… – журю интонацией.

– С бабкой твоей невыносимой впервые там губами приложились.

– Ты не рассказывал...

– Семнадцать мгновений весны смотрели.

– А мы на прошлой неделе ходили в Москвариум. Знаешь, как там здорово? Дельфины, акулы, нерпы, скаты, – вдохновлённо перечисляю.

– Оль, ну ты чё рыб не видела? Я всё детство таскал тебя с собой на рыбалку. Окуня вытащили какого, помнишь?

– Это другое. Там так красиво… – губы снова непроизвольно растягиваются в улыбке. – Дед, а ещё мы летали в аэродинамической трубе. Так здорово! На тебя спецкостюм одевают, инструктор показывает, как держать ноги в полёте. Взмываешь вверх и под куполом паришь. Так круто!

– Аэродинамическая труба. Жуть какая. Засосёт ещё куда-нибудь. У твоего мажора совсем мозгов нет? Такую херь придумать.

– Ну дед! Он так старается. Постоянно что-то придумывает. Москву мне показывает. Мы много гуляем.

– Шапку и тёплые колготы не забывай носить. Заболеешь ещё, с прогулками этими.

– Тепло одеваюсь, не переживай.

– И это, Оль… Голову там совсем не теряй. А то вон расплылась вся, про Москаля своего рассказывая.

– Перестань.

– А коли не устоишь, – прочищает горло, – о будущем своём думай. В полёте всегда необходим скафандр. Ты понимаешь о чём я?

– Боже, дед, пожалуйста, остановись!

Ощущаю, как адски начинает жарить щёки.

– Оля, это важно. Иначе всё потом вылетит в эту… как её… аэродинамическую трубу. И медаль, и МГУ твой.

– Так, всё. Слышу, пришла Сенька.

Я не вру. Дверь на самом деле хлопнула.

– Будем ужинать. Потом созвонимся, ладно? Береги себя. Пока, люблю тебя, – сбрасываю вызов.

Пипец! В полёте необходим скафандр!

Качаю головой, наливаю себе водички в стакан и выпиваю его залпом.

Ну даёт…

– Сееень?

Чего эт она сюда не идёт?

Выключаю плиту, отставляю сковороду на другую конфорку и иду в нашу комнату.

Там и застаю подругу. Переодевается в темноте. А ещё шмыгает носом. Плачет?

Сеня плачет???

– Эй, что случилось? – спрашиваю обеспокоенно, шагнув за порог. – Сенька…

С ней крайне редко происходит нечто подобное. Так что это меня, мягко говоря, настораживает.

– В кофейню заявился мой папаша, – рассказывает она тихо.

– Зачем? Приехал проведать?

Она усмехается, натягивая на себя пижамные штаны.

– Не смеши, наивняк ты, Оль. Ему понадобились бабки. Он должен кому-то круглую сумму. Занимал то ли на выпивку, то ли ещё на что. Не удивлюсь, если опять подсели с матерью на какую-то дрянь.

– Кошмар. И у него хватило наглости, просить деньги у тебя?

– Если бы только просить, – она выходит на свет, и я приоткрываю рот.

– Сень…

– Он попытался забрать их из кассы. Можешь себе представить, до чего опустился?

– Он тебя ударил? – в шоке смотрю на опухшую красно-синюю скулу.