И это зудело. Закручивало теории, пока не рвануло правдой.

У меня есть сын. Мара — не предательница. А я просто ублюдок.

Я могу сколько угодно оправдывать себя, что в клинику не тянул. Силой не заставлял сделать аборт. Но моя вина есть. И если бы Мара пошла в клинику, на что у неё было право…

Как бы ты это схавал, Дубинин?

Мне звонит знакомый юрист, я сбрасываю. Не готов сейчас ни с кем общаться. У меня день тишины.

Мысли достаточно громко орут в черепной коробке.

Мы с Марьям договаривались на обед, а уже рабочий день почти заканчивается. Она не появилась.

И зачем это, девочка?

Зачем проблемы создавать, когда всё мирно решить можно было?

Чего она добивается?

Гипнотизирую письмо семейному адвокату. Который такие иски быстро организовывает. Как на конвейере работает, сделает мне всё нужное без проблем.

А дальше заседания, свидетели, тесты…

Мара-Мара, что ж ты так?

Я чертовски облажался, я знаю. Нет такого слова, чтобы описало всю степень моей ошибки. Но сейчас глупит именно она.

При должном подходе — я смогу добиться того, что сын вообще со мной жить будет. И какой в этом прок для неё?

А при этом письмо не отправляю. Оттягиваю. Не хочу. Навоевался я уже. С самим собой, с ней, с остальными.

В другом случае просто бы поднял белый флаг. Но не могу допустить. Сейчас, зная всё, у меня лишь вибрирует внутри. Заряжает батарейку дикой энергией. Воевать, рвать, прогибать. Добиваться своего.

Просто не с матерью моего ребёнка воевать же.

Но Мара не появилась. Не предупредила, не перенесла встречу. Просто проигнорировала.

Или она просто поняла, что я не пойду в суд. Взвесив всё, разумно обдумав, не пойду? Решила проверить?

— Твоя секретарша — абсолютно непрофессиональная, — заявляет рыжий вихрь, влетающий в мой кабинет. — Её нет на месте, я ждала долго.

Ничего не отвечаю. Взглядом врезаюсь. Изучаю. Позволяю себе пройтись взглядом по ней. Цепляюсь.

Мара как чертово солнце. Смотреть нельзя, а при этом — оторваться невозможно. Остаётся сгорать.

— Ты опоздала, — произношу жёстко. Пришла ведь!

— Да, — кивает, немного теряясь. — У меня были свои причины. Это неважно. Ну, я здесь. И я готова обсудить условия. Но это «бери или свали», Дубинин. Я озвучиваю свои условия, а ты — либо соглашаешься, либо проваливаешь. Переговоров не будет.

Я широко усмехаюсь, откидываясь на спинку кресла.

Какая же ты стала, девочка.

Восхитительная.

Я киваю, подталкивая девушку говорить. Хочется её выслушать. Хотя заранее знаю, что нужные мне условия — я получу.

Воевать с матерью моего ребёнка я не буду. Не хочу.

Но это же Мара.

Та, с которой препирания и война — чертовски притягательное занятие.

Я ненавижу опаздывать. Особенно на такие важные встречи. А в ситуации с Дубининым — фундаментальная встреча. Решающая.

Я всю ночь не спала. Ворочалась, продумывала, как это будет. А стоит сесть напротив Саввы, как всё из головы вылетает.

Потому что взгляд у него совсем другой. Непривычный. Из забытого прошлого.

Более мягкий и спокойный. Всё такой же изучающий, но больше не колит до крови. Почему-то именно это разбивает мою броню.

Я готовилась к битве. А не к этому. Почти спокойному разговору.

— Кирюша капризничал, — произношу я зачем-то. Вместо того чтобы просто озвучить свои требования. — Не захотел в садик, и меня не отпускал. А ещё он умудрился сбить коленки. Поэтому… Я задержалась.

Я не должна оправдываться. Но всё же делаю это. Словно тогда снижу накал в комнате. И Дубинин охотнее примет мои условия.

— Сильно упал? — мужчина мгновенно хмурится. — Опять в больницу ездили?

— Нет. Нет, совсем нет. Просто запнулся. Он часто так. Даже когда за руку держишь. Он бывает неуклюжим.

— И в кого это он?

Савва хмыкает, намекая на меня. А при этом немного улыбается. Ему словно нравится узнавать что-то о сыне.

Во мне же, наоборот, протест назревает. Закрыть, не говорить больше ничего. Савва не имеет права даже имени его знать!

Но…

Ни к чему хорошему это не приведёт.

Мой отец часто говорил, что лучше неудовлетворяющий результат, чем совсем никакого.

Компромисс — когда оба недовольны.

— Видиться с Киром ты будешь только в моём присутствии, — произношу я. — Ты не пытаешься с ним увидеться в другое время. Не лезешь в нашу жизнь. Встречи обсуждённые заранее и согласованные.

— Так, — медленно тянет Савва, кивает. — Это всё?

— Нет. Ты не станешь подавать в суд на восстановления отцовства. Не сейчас, по крайней мере.

Надеюсь — никогда. Но глупо было бы рассчитывать, что Савва совсем откажется от статуса. Может заупрямиться лишь из принципа.

— Я не хочу, чтобы ты потом пропал, — рвано вздыхаю, незаметно заламываю пальцы под столом. — Или передумал. И снова бросил…

— Больше этого не повторится, — жёстко рубит. — Я ошибся, но большего это не будет. Я никогда не откажусь от своего ребёнка.

— Ты уже отказался. И неважно при каких обстоятельствах. Ты не решил, что это чудо. Что врачи ошиблись. Ты вывалил вину на меня. Ты меня уничтожил, чтобы своё эго спасти.

Я произношу это хрипло. Нижняя губа начинает дрожать. Я до пульсирующей боли прикусываю кончик языка. Но это не помогает.

Меня словно перемалывает. Обида и боль вонзаются крюками в моё тело, раздираю. В ошмётки превращают душу.

Измена. Разлюбил. Передумал.

Это всё было куда проще и нормальнее, чем то, что сделал Савва. По крайней мере, это было бы честнее.

Его вина, он её признал и всё. Но нет. На самом деле своими жестокими словами — Савва по мне бил. Наказывал без суда и следствия. И это уничтожает два года спустя.

Потому что я не понимаю причин.

Не представляю, как можно было так поступить.

— Если бы мне прислали фотографии, где ты с кем-то — я бы к тебе пошла, — хриплю я. Пальцами обхватываю шею, там раздирает криком голосовые связки. — Я бы с тобой обсудила. Узнала. Потребовала бы доказательств верности, но у тебя! А ты просто всё перечеркнул.

— Я знаю, что совершил ошибку. И в тот момент… Это был самый логичный вывод. Которым я не горжусь. Но у меня были поводы сомневаться. Больше я такого не допущу.

— Это вопрос доверия, Савва. Завтра что-то поменяется. Ты ещё что-то решишь, надумаешь, поверишь кому-то… И уйдёшь. Оставляя после себя очередную разруху. Я с этим справлюсь. Мне плевать. Но Кирюшу я не позволю обидеть. Поэтому…

— Никаких официальных документов? — прищуривается мужчина. — Я согласен временно. С оговорёнными строками.

— Хотя бы полгода.

— Три месяца.

— Ладно.

Я быстро киваю. Я думала, что Савва включит режим барана. Упрётся и не даст больше месяца. А это… Это хороший срок, можно что-то придумать.

Мужчина чуть усмехается, расслабляясь в кресле. Понимает, что сам помог мне в этом.

— И ты не говоришь сыну, что ты его отец, — продолжаю я. — До получения документов. Он начнёт привыкать, а потом… Ты будешь другом, не отцом.

— Мара, я его отец!

— А я — мать!

Я подскакиваю, упираясь ладонями в стол. Гневно смотрю на мужчину, начиная закипать.

Вот такой он, Дубинин. Легко забрасывает спичку в костёр моих эмоций. Поджигает, не позволяя удержать контроль над собой.

И весь запланированный диалог рушится.

— Я его мать, — произношу я рвано. — Я, Савв. Я его воспитывала. Вынашивала. Была рядом, когда резались зубки. Когда он начал бегать и пытался лоб рассечь при первой возможности. Каждую бессонную ночь, все капризы, все моменты — с ним была рядом я. Ты от этого отказался.

— Мара, — мужчина пытается остановить меня строгим тоном, но на меня это больше не работает.

— Отказался, Дубинин. Неважно, какие у тебя были мотивы. Диагнозы, мысли, причины… Ты отказался. Ты это пропустил. Поэтому сейчас ты примешь мои условия.

— Или?

— Без «или». Ты хочешь убедить меня, что сын важен? Вдруг воспылал к нему любовью? Тогда докажи это. Покажи, что хочешь лучшего для Кирюши. А не для самого себя.