Я выплёвываю слова, часто дышу. Я медленно опускаюсь обратно в кресло. Напоминаю себе, что это не о моих обидах.

Это — про Кирюшу. Моё ласковое солнышко, которое я должна защитить. И это в приоритете. А не эмоции.

— Согласованные встречи и роль друга, — недовольно перечисляет Савва. — На три месяца. Звучит разумно.

— Кроме того…

Продолжаю я под тихий смешок мужчины. Вываливаю условия медленно, чтобы мужчине было труднее отказаться.

Когда уже на парочку условий согласился — ещё одну примешь. И так до победного.

— Решения по Кириллу принимаю я, — произношу жёстко, не допуская никаких переговоров. — Всё, что касается моего сына — моё решение. Что есть, покупать, куда вести… Всё.

— Это всё? — сощуривается Савва.

— Пока да.

— Пока? — мужчина усмехается. — Ты же вроде не отстойный юрист, Мара. А условия не продумала?

— Условия будут меняться в зависимости от твоих поступков. Если ещё что-то всплывёт… И, конечно, ты не тянешь никакой цыганский табор к моему сыну. Ни своих родственников, пока что, ни новых пассий, ни…

— Макару и его семье не до меня, там свои приколы у них. Я сейчас свободен.

— И Наташа с…

— Ляля на постоянном лечении. В столице. Никто не станет её привозить для знакомства с Кирюшей. Тем более что это вообще бессмысленно. Я никак с ними не связан. Отношений с Наташей у меня не было. И как я говорил — Ляля не моя дочь.

— Но чужая дочь для тебя стала чуть ли не родной.

Это звучит немного претензией, ну да ладно. Мне просто обидно за Кирюшу. В идеальном мире…

У него был бы любящий отец. Который научит рыбачить, водить машину и как правильно за девочками ухаживать.

— Ты помнишь моего друга? — медленно произносит Савва. — Германа. Он погиб.

— Я слышала, да, — я медленно киваю. — Мы немного общались с его женой… Погоди. Ты хочешь сказать…

— Не хочу. Я обещал унести эту тайну с собой в могилу. Но, видимо, с обещаниями у меня не очень.

— И? Наташа была его любовницей? Потом родилась внебрачная дочь… Но я не понимаю. Ты выглядел так, словно очень беспокоился за эту девочку. Но… Вы с Германом были не «не разлей вода», чтобы так реагировать.

Я действительно не понимаю. У Саввы было много знакомых. Категория «друзья» — для мужчины существовала со скрипом.

Но такие люди были. Вот только туда входил Паша Соколовский и ещё пару ребят. Германа среди них не было.

Немного заносчивый, но очень умный мужчина был. Разрабатывал отечественные чипы для телефонов.

Савва даже инвестором у него не был. Они просто общались иногда. С чего вдруг такая забота?

— Когда мы развелись, — Савва сжимает челюсть. По его щеке рябь идёт. — Многое изменилось. И Герман… Он мне кое с чем помог. Можно сказать, у меня перед ним долг жизни.

— Подробностей не будет? — дыхание обрывает. — Ничего не понимаю. Какие-то тайны мадридского двора…

— Тебе и не нужно в этом копаться. Слишком грязно там всё. Но суть в том, что я к Ляле не имею никакого отношения. Но присматривал за ними. И Ляля действительно стала мне близкой. Особенно когда заболела.

— И ты так стараешься ради её спасения… Некоторые ради родственников столько не делают…

— Оставь эту тему. Главное я тебе сказал, остальное — мелочи.

Скорее — только больше тумана напустил. Герман казался мне примерным семьянином. И чем он так помог Дубинину, чтобы тот его секрет оберегал?

Ещё и так остервенело…

Я пытаюсь сопоставить ниточки, протянуть их в единую картину, но Дубинин отвлекает меня:

— Когда я смогу нормально познакомиться с сыном?

— Не знаю. Я сейчас очень занята, — я показательно лезу в телефон. — Встречи, а ещё…

— Мара, давай без этого. Назови мне день. Я пропустил два года его жизни. Больше пропускать я не намерен.

— Суббота, обед. Я обещала Кирюше пойти на машинки. В парке, где ты нас поджидал.

— Целая неделя ожидания?

— Раньше всё занято.

У меня будет время хоть как-то подготовиться морально. Справиться с внутренней паникой. И подготовить Кирюшу.

Как-то объяснить ему, что тот «дядя, что хватал» — не причинит ему вреда.

Я не хочу этого делать! Обелять Савву, заступаться за него перед сыном. Но лучше я как-то объясню всё Кирюше, чем у него будет стресс.

Дубинин ведь не остановится. Если я не прогнусь, то сам попрёт танком. И ещё больше испугает Кирюшу.

— Договорились.

Уголок губ дёргается, выдавая напряжение Саввы. Я вижу, что он едва сдерживается.

Принимает мои условия. Подстраивается под них, хотя мужчина привык свои правила диктовать. А сейчас — идёт навстречу.

Можно сказать, что это успех. Тот самый ненавистный компромисс.

— Тогда я сообщу точное время в субботу, — киваю самой себе. — Что ж…

— У меня остался вопрос, Мара, — останавливает меня Савва.

— Какой?

— Что у тебя с Балабановым?

— Это тебя не касается!

— Касается. Если мой сын называет его отцом — я должен знать. Если Балабанов участвует в жизни Кирилла — я должен знать. Так что да, Мара, на это придётся ответить. Насколько Балабанов близок с вами?

— Я, пожалуй, воспользуюсь твоей любимой статьёй.

Откуда у меня появляются силы на очередной выпад — я не знаю. Но произношу нараспев, выигрывая себе несколько секунд.

На лице Саввы отражается непонимание, а я быстро обдумываю, что стоит сказать. Как всё объяснить…

Я в своей паутины лжи запуталась настолько, что грудь сдавливает. И разрывать это больно. А ещё страшно.

Я будто Дубинину новое ружьё вручу. Очередной способ сделать мне больно, вывернуть в свою сторону.

— Пятьдесят первая, — хмыкаю я. — Не свидетельствовать против себя.

— А есть грехи? — мужчина вздёргивает бровь.

— А это важно? Ты постоянно уходишь от ответа. Отмахиваешься. Но когда так пытаюсь сделать я, то продолжает давить. Так не получится. Поэтому… Неважно и мелочно.

— Я поверхностно тебе объяснил ситуацию.

— Ага. Как объяснить теорию струн тем, что это о физике.

Я огрызаюсь, поправляю ремешок сумки на плече. Чем дальше я от Саввы, тем сосредоточеннее я могу говорить.

— Мы с Юрой в браке, — объясняю я в стиле Дубинина. — И он, конечно, знает, что Кирилл не его сын. Кирюша не зовёт его папой.

— Хорошо, — мужчина резко выдыхает. — Хорошо.

Савва даже глаза прикрывает от облегчения. Словно это главная новость в мире. Самая сокровенная и нужная. Без которой он жить не мог.

И это злит меня. Так сильно, что кожа вспыхивает. Покалывает от того, что Савва радуется подобному.

Что у Кирюши папы нет.

— Не хорошо, — чеканю я. — Просто Юра часто в разъездах. Всё может поменяться. И тогда…

— Он не станет называть его отцам!

— Станет, Савва. Если Кирюша захочет — он станет называть Юрой отцом. Он живёт с нами. Он был рядом со мной. Ты представить не можешь, как часто Юра помогал мне и моему сыну.

— Нашему.

— Статус «нашего», Дубинин, тебе придётся заслужить. И я сомневаюсь, что у тебя получится.

С этими словами я выхожу из кабинета. Выдохнуть могу, лишь оказавшись в лифте. Когда усаживаюсь в такси — меня уже трясёт.

Я думала, что эмоции накрывали меня в кабинете. Но это не так. Тогда лишь их отголоски вибрировали. А вот теперь вулкан взрывается.

Лава течёт по венам, щиплет до слёз. Самоуверенность Дубинина занозой попадает в сердце, терзая.

Хочет он. Требует! Пытается своё получить, хотя это незаслуженно. Нечестно. Он…

Да он меньше Юры имеет право. Донор — это не повод себя отцом называть.

Конечно, Юра не пытается заменить малышу отца. И ничем мне не обязан. Но он сделал многое, особенно за последние недели. Мне даже просить не пришлось.

А мой муж просто всё разрушил. И плевать ему было на последствия.

Но я пытаюсь успокоиться. Понимаю, что я поступила правильно. Хоть мне от этого и не радостно.