Лоуренс допил вторую бутылку пива, бросив ее к первой, в металлический мусорный бак, и утер воротом некогда светлой рубашки мокрое от пота лицо. Сколько времени он уже бродит около дома, а конца работы по-прежнему не видно. Вот сейчас мужчина сделает еще одно важное дело – освободит водосток от забившейся в него грязи, дожди обещаются еще не скоро, он Лоуренс знал, что сделанное порадует Кэрри, а там можно будет передохнуть, завалиться на диван в потных, покрывшихся пылью, вещах и посмотреть телевизор, разогрев в микроволновке вчерашнюю лазанью. Главное не забыть позже убрать все следы своего разгильдяйства до возвращения семьи.

Раздвижная лестница покачивалась, но иного, более безопасного способа подобраться к крыше не было, так что Лоуренс закатал рукава рубашки, подставил небольшой камень, найденный поблизости под одну из ножек, и забрался наверх, держа наготове инструменты в одной руке. Балансируя на ступеньке, мужчина старательно счищал щеткой мусор, пока не услышал за спиной громкий хлопок входной двери соседей, мужские и женские крики. Семья Рейнольдс давно жила в Маунтин-Хоме, но практически не пересекалась с соседями по правую сторону, лишь изредка встретившись случайно на лужайке у дома, или в ближайшем магазине могли обменяться краткими любезностями, но чаще всего «белые» здесь старались избегать тех, кто не похож на них самих.

Через миг лестница под Лоуренсом покачнулась, он оперся локтем о трубу, чтобы удержаться на месте, и не сразу понял, что причиной тому послужил вовсе не ветер. Когда взгляд мужчины упал на землю, он заметил, что у самой первой ступени сидит рослый щуплый мальчик, прижав колени к груди, и без особого интереса копается палкой в траве. Он выглядел достаточно взрослым внешне, но его поведение говорило об обратном, что натолкнуло бывшего морпеха на мысль об особенностях развития ребёнка. Лоуренс Рейнольдс насколько мог, повернул голову, увидев в окне первого этажа все ту же ругающуюся пару, гневно размахивающую руками, и вдруг вспомнил фамилию семьи, живущей рядом – Кларк. «Мальчонка явно не переносит скандалов», - решил Лоуренс, а после про себя добавил, что прекрасно может его понять.

- Эй, если сделать три шага влево, то заметишь палку, похожую на крюк пирата.

Делая вид, что не наблюдает за сыном Кларков, Лоуренс все же заметил, как сначала с недоверием парень задрал голову вверх, а потом посмотрел в указанную сторону, выуживая из кустов ту самую палку, с восторженной улыбкой. Мужчина тоже улыбнулся, по-прежнему не подавая вида, продолжая чистить сток.

- Тебя же, кажется, Эдвин зовут, да?

- Да, сэр. Эдвин Кларк.

Значит, память Лоуренса не подвела, но не успел он задать следующий вопрос, как сотовый в переднем кармане джинсов издал продолжительный приглушенный писк. С трудом достав телефон, и увидев, что звонит супруга, он приложил трубку к уху, зажав плечом.

- Ну что, как проводите время? Надеюсь, вы захватите мне кусочек праздничного торта?

- Мистер Лоуренс Рейнольдс?

Грубый голос незнакомого мужчины прозвучал на том конце, заставив Лоуренса замереть со щеткой в руках, и не сразу ответить на поставленный вопрос.

- Да, это я. А кто вы такой, и где Кэрри?

- Я сожалею, мистер Рейнольдс, что приходится сообщать такое по телефону, но боюсь, у нас нет иного выхода. Произошла авария, тела вашей жены и сына найдены в плохом состоянии на пересечении...

Дальнейшие слова Лоуренс уже не слышал, сотовый телефон выскользнул из ладони, дрожащие ноги подкосило, и мужчина понял, что уже лежит на земле, глядя в безоблачное небо, насмехающееся над его горем. И только спустя мгновение боль разлилась волной по всему телу, унося с собой сознание, а где-то совсем рядом едва слышен крик соседского мальчика.

За 5 лет до катастрофы. 2025 год.

Сиэтл, штат Вашингтон.

Ничто не сравнится с охотой на Человека.

Тот, кто узнал и полюбил её, больше не обращает внимания ни на что другое.

(Э. Хемингуэй)

В типичных американских фильмах принято показывать похороны излишне драматичными, с размахом, если можно так выразиться. Обязательно идет дождь, размывая дороги, горы цветов возложены вокруг гроба, будто покойнику не все равно как и в чем его провожают в последний путь, на стриженом газоне стоят толпы близких и едва знакомых коллег по работе, священник с хмурым одутловатым лицом читает проповедь, которая предназначалась для совершенно иного повода, но времени на подготовку не хватило из-за внезапно случившегося горя в столь обеспеченной семье, что язык бы не повернулся отказать или попросить отсрочку. И, конечно же, огромная фотография усопшего, будто без нее можно было забыть, зачем все собрались на задворках церкви, будто возможно стереть из памяти жизнь и смерть близкого человека.

Осмотревшись по сторонам и хмыкнув про себя, Эндрю заметил, что и сам сейчас является персонажем подобного фильма. Все было в точности так, как показывают по ту сторону экрана, даже дождь явился строго по расписанию, чтобы уважить добрую память Хуана Гастмана. Все то, что собой представлял этот не простой человек, его долгая тяжелая жизнь, хорошие и плохие дни, воспоминания, теперь навеки заключены в деревянный лакированный короб, стоящий на механическом лифте в ожидании, когда телу внутри отпустят все грехи и будет позволено проститься с жизнью земной.

В голове и сердце тяжелой пылью осела пустота. Эндрю и вовсе не хотелось быть здесь, среди подхалимов, лжецов и льстецов, желающих ухватить кусок оставленного по завещанию имущества, долю акций или же просто мелькнуть перед глазами Ксавьера ради личной выгоды. Куда приятнее было бы закрыться в кабинете деда и предаваться общим, пока не растаявшим окончательно и не затерявшимся в памяти от времени событиям.

Безучастно рассматривая присутствующих в безликих черных одеждах, Эндрю Гастман в глубине души радовался, что Хуан умер сейчас, а не гораздо позже, когда мир изменится настолько, что приспособиться к нему сможет лишь сильнейший. Он собственными руками запустил механизм, расшатал болты и гайки, рассыпал незаметно от всех семена, осталось подождать, когда те прорастут, а их мощные корни взбороздят судьбы, перекроив историю мироздания. Как бы не старался контролировать сына Ксавьер, все равно остался слеп и глух к действиям Эндрю; победоносно отметив данный факт, парень взглянул на отца, поймав его угрюмый взгляд из-под кустистых черных бровей на себе.

- Эндрю Александр Гастман, не желаете проститься с дедушкой?

Раздался вдруг голос священника, привлекая всеобщее внимание к Эндрю. Видимо, он так увлекся размышлениями, что упустил главное действо, ради которого им и приходилось топтаться под дождем на одном месте, впустую меся грязь.

- Все, что я хотел, сэр, я сказал ему при жизни.

Сделав явный акцент на слове «сэр», Эндрю деланно поклонился отцу, положив ладонь на грудь, и игнорируя гневный взгляд Ксавьера и шепотки всех присутствующих, неспешным шагом направился в противоположную сторону от вырытой могилы. Какой смысл притворяться теперь, когда единственный островок здравомыслия, бывший мостом нейтралитета между отцом и сыном, канул в лету? Какой смысл надеяться, что отец разделит с ним корпорацию, ведь совершенно ясно, что Ксавьер слишком глубоко впился зубами в этот мясной пирог, и не отпустит, пока его самого не свалит с ног какая-нибудь неизлечимая болезнь, а до тех пор Эндрю придется всегда плестись в хвосте, под тенью отца. Даже если бы старик указал в завещании внука единственным наследником всего, что имел, то Ксавьер Гастман нашел бы множество обходных путей, вне всяких сомнений.

Отдаленно слышались слова проповеди, обращенные к гостям и самому Господу; Эндрю вдруг поддавшись незнакомому прежде порыву, остановился, воздел руки к небу, подставляя лицо ледяным бодрящим каплям, и мысленно воскликнул: «Давай же, восхваленный боже, останови меня, вот он я, весь пред тобой! Спаси своих любимых овец, пока еще есть возможность! Где же ты?!». Но чем дольше в ответ звучала тишина, тем громче клокотал в груди низкий бархатный смех Эндрю Гастмана.