Он сел на своё место и перевёл дух.
– Эта технология уже сделала из обезьяны человека… И не за миллионы лет, а за считанные месяцы. Мартышка музицирует и в шахматы играет! Представьте, что с человеком будет.
Тут Даниэль намекнул Амиру на то, что мистификация несколько затянулась… В ответ Амир пообещал представить все возможные доказательства правдивости своих слов, естественно, кроме тех, которые могут открыть технические подробности самой технологии переноса. При этом казалось, он был огорчён выказанным ему недоверием.
– Хлопни, брат! – Бронфельд протянул ему стакан.
Амир стакан принял, но пить не стал, поставил на стол.
– Мне хватит.
– А мы с Даниэлем хлопнем. За Homo Immortalis! Хай живе́!
Араб встал и заявил, что ему пора. Хозяин запротестовал:
– Да ты что, Амирчик, останься ещё! Обиделся, что ли? Даниэль напился, плетёт не весть что…
– Я не обиделся, мне действительно нужно идти.
Оставшись наедине, Малыш и Писатель продолжили пить.
Как оказалось, у биочипа была ещё и такая функция: контролировать состояние агента, находящегося под воздействием веществ, изменяющих сознание. Стажёр Малыш не был трезв, но и слишком пьян не был.
Бронфельд же совсем расслабился и вещал, брызжа слюной:
– Некоторые упрекают меня в излишней краткости. А я считаю, что современная литература должна быть лаконичной. Это не то, что раньше, когда ещё даже телевизоров не было, не говоря уже об Интернете, людям делать нечего было, они и читали бесконечные эпические романы. Их авторам за объём платили – чего не растекаться мыслею по древу? А сейчас опять минимализм в моде. Как в пещере: докуда света от костра хватает, дотуда и рисуем. Да-а. За объём авторам платили. За слово или за строчку. А как Толстой написал такое дикое количество бу́кав, по-твоему? Девяносто томов наследия, сорок шесть тысяч страниц. Это который Лев… А ты знаешь, что и Алексей, и Лев оба были графья́ми… подожди… гра́фами. И оба о-очень много писали. Что «Война и мир», что «Хождение по мукам»… ни одну не дочитал… Я их называю ГРАФ-оманы!
Он хохотнул, вытер рот рукой и потянулся за стаканом, видимо желая восполнить потерю жидкости.
Тут Даниэль совершил ошибку. Он не выдержал и, вместо того чтобы слушать и поддакивать, возразил угрюмо:
– Да при чём здесь гонорары? Толсты́м, причём обоим – и тому, который Лев, и тому, который Алексей, – я тебя уверяю, было плевать на деньги. Что-то другое их писать заставляло. Не то, что тебя…
Только обнаружив на себе хоть и мутный, но очень подозрительный взгляд писателя, Малыш понял, что сболтнул лишнее.
– Ты всё врёшь! – мрачно и торжественно объявил Бронфельд. – Тебе же не нравятся мои книги! Учиться он у меня хочет… Враньё! Что ты на самом деле от меня хочешь?
Малыш очень гордился потом тем, как быстро он нашёлся с ответом:
– Да! Не нравятся. Не представляешь, какой пыткой для меня было их читать, чтобы потом было что обсудить с их автором – самодовольным говноделом. Но кроме самодовольства у этого говнодела есть ещё кое-что. Это именно то, чему я хочу научиться. Хватка. Успех. Я не хочу терять годы на то, что никогда не продастся. Мне дорого время, которое я мог бы потратить на что-то более полезное, чем написание книг, которые никогда никто не купит… Кроме того, я надеялся, что ты выведешь меня на издательства, замолвишь словечко за своего ученика…
Бронфельд рассмеялся. Некрасиво. Отклячив нижнюю губу и нарочи́то сотрясаясь всем телом. Отсмеявшись, сказал:
– Писатель – самая авантюрная профессия, в ней никогда не знаешь, когда и сколько тебе заплатят. А вы, молодой человек, – циник, оказывается, и прагматик. Я таким не был… Когда я писал свою первую книгу, я ни о чём таком не думал. Ну как не думал… Надеялся на чудо. И оно случилось. Появился этот араб, как джин из лампы, и нашёл мне издателя. Наверное, он и тебе поможет. Я вижу, ты ему нравишься.
Он снова наплескал виски в стаканы.
– Ле хаим!.. Я расскажу тебе то, о чём никто не знает. Помнишь, я говорил сегодня про двенадцать книг, которые должен издательству. Так вот чем меньше у меня остаётся денег, тем быстрее мне приходится писать. Сначала я старался. Но потом подсчитал. Первую книгу я писал год. Ещё на одиннадцать лет полученных денег мне не хватит… Но как я ни старался, быстрее, чем за полгода, я вторую книгу дописать не смог. Это было уже совсем не то, что первая, но ещё не халтура. Третья вышла за четыре месяца. Постепенно я совершенно оборзел. Я теперь не читаю написанное даже второй раз – сразу отдаю реда́кторам. Сейчас я делаю, ты не поверишь, роман в три месяца. Бывают моменты, когда чувствую себя гением – раз я могу писать так быстро и мои книги покупают – значит, я достиг литературного дзэна. Но когда закончится этот марафон, я хочу написать книгу для себя…
По мере усугубления алкогольной интоксикации речь его становилась всё более эмоциональной и всё менее связанной. К Малышу он теперь почему-то обращался на «Вы».
– И простите мне мой идиотский пафос, Даниэль. Все эти глубокомысленные изречения о судьбах литературы… Это стёб был на самом деле. Я просто думал, что вы дурачок, который божий дар от яичницы не отличает. На самом деле, если вам не нравятся мои книги, значит у вас со вкусом всё в порядке. А эти, – он вяло махнул рукой в сторону окна. – Они не видят фальши, они всеядны…
Даниэль в шутку предложил ему выпить на брудершафт.
– Давайте. Но только фор-р-рмально, – Бронфельд погрозил пальцем, пытаясь сфокусировать взгляд где-то на щеке собутыльника. —Всякие там поцелуи ни к чему. Чёрт вас, молодёжь, знает… Чокнемся, и всё.
Выпили. Вдруг Бронфельд звонко хлопнул себя по лбу. И зигзагом ушёл в свой рабочий угол. Вернулся с пухлой папкой.
– Вот! Моя тринадцатая книга. Держи! Я пишу её уже два года. В свободное от работы время, – он то ли икнул, то ли хихикнул. – Рабочее название – «Это я – Лёвушка».
Писатель неверной рукой разлил остатки виски. Заглотил свою порцию и почти немедленно уронил голову на грудь. Глаза его закатились, нижняя губа поползла вниз. Максим уже подумал, что он уснул. Но вдруг Бронфельд взметнулся и забормотал:
– А он ещё и говорит мне, что писать теперь… С библией – это его идея. Араб… а туда же… И в «Лёвушку» лезет…
И снова опал. Теперь окончательно. Максим хотел так его и оставить, но сжалился и отволок в спальню. Сам отправился к рабочему уголку.
Домашний компьютер Бронфельда не был выключен, находился в режиме сна. Начинающий шпион уже обрадовался удаче, но вход в систему оказался запаролен.
– Буратино, ты можешь подобрать пароль? – тихо спросил Малыш.
– Нет. Компьютер не подключён к Сети, – ответил Буратино.
На столе лежала пара листов с какими-то схемами, помеченными неинтерпретируемыми аббревиатурами и обрывками фраз, на обратной стороне – отпечатанный на принтере текст с правками от руки.
Со схемами разобраться было невозможно, судя по различимым словам, это было что-то вроде плана будущей книги.
Текст был, по всей видимости, выдержками из неё же, которые идеолог новой религии правил красной гелиевой ручкой.
На первом листе Малыш прочитал следующее:
НОВЕЙШИЙ ЗАВЕТ
О сотворении Мира.
Сначала был хаос. И ничего кроме хаоса. И носились в пустоте частицы хаоса без цели и смысла. Но, соударяясь, рождали они свет и тепло. И новые частицы рождались в горниле огненном. (Последнее предложение было перечёркнуто красным).
Материя стремится к порядку, ибо таково её свойство. Из взаимодействия частиц явились тогда и вода, и твердь, и воздух.
Миллиарды лет бежала материя хаоса, и поплыли наконец в воде гады, и поползли по тверди твари, и полетели по воздуху птицы.
И прошли ещё миллиарды лет. Материя всё так же стремилась к порядку. И появился наконец человек.
И был человек умнее всех и потому сильнее всех: и гадов подводных, и тварей земных, и птиц небесных – и потому употреблял их в пищу.
Но многотруден был путь человечий, опасен и краток. И не успевал человек ничего. И хватало его жизни на то лишь, дабы дом возвести, в котором смерть принять ему, и вырастить дерево, дабы было из чего сколотить гроб ему, и сына вырастить, дабы было, кому хоронить его. (Все «Дабы» перечёркнуты, и везде от руки написано «чтобы»). А сыну далее влачить жизнь, пустую и бессмысленную, и так же безропотно принять смерть скорую.
Непонятна и малорадостна была жизнь. Полна страдания и страха. И придумал человек себе Бога, дабы объять необъятное, объяснить сущее и прогнать страх. И жизнь вечную себе придумал. Но после смерти. И хоть и было это абсурдно, но давало надежду. Иллюзорную и праздную.
И пока жил человек, другие умирали круг него. И родные, и близкие его умирали. А потом и сам он умирал. Но не хотел ничего менять человек. И лишь молил Бога своего о жизни вечной для близких своих и для себя. Но после смерти. И нет, и не было, и не будет на свете ничего глупее и печальнее этого.
И тысячи лет прошли, и появились наконец люди, не желающие умирать. И тогда началась новая история. История нового человека – Homo Immortalis.
