Как он может заснуть в разгар ссоры?

Солнечный свет, льющийся через окна квартиры, будит меня. Я потягиваюсь, широко зевая, прежде чем подробности прошлой ночи заставляют меня подняться на двуспальной кровати. Меня тошнит, когда я смотрю на Стерлинга.

Он спит на боку лицом ко мне, небритая щека вмята в матрас, подушка сдвинута к изголовью. Белая простыня сползла вниз, показывая узкую талию, бедренную кость и темную линию волос, исчезающую под простыней. У меня пересыхает во рту при виде всей этой загорелой плоти и чернил, виднеющихся на потрясающем теле.

Мой взгляд впивается в его лицо: темные ресницы, полные губы, небрежно уложенные волосы, пирсинг… все это делает этого парня просто невозможным не хотеть. И хотя я знаю, что не должна, я хочу.

Он выглядит спокойным, когда спит. Как мальчик, который никогда не разобьет сердце девушки.

— Спящий тигр не менее опасен, — бормочу я, поднимаясь на колени и приближаясь к Стерлингу. Мои пятки упираются в матрас, когда я сажусь, сгорбившись, и наблюдаю за ним, как будто он — самая очаровательная вещь на планете.

Прямо сейчас он такой и есть. Мои пальцы дергаются, желая погладить его щетинистую щеку. Провести пальцем по его нижней губе. Убрать пряди темных волос с его глаз.

— Не заставляй меня влюбляться в тебя, — шепчу я возле его уха.

Моя рука тянется к руке, лежащей на кровати возле его груди. Подняв его руку, я осторожно переворачиваю ее. Я резко вдыхаю, не ожидав увидеть два шрама на его правом запястье: розовые, рельефные шрамы. Следы от бритвы. Два раза этот парень думал, что смерть лучше жизни. Паническое чувство охватывает меня при мысли о том, что у меня никогда не будет возможности узнать Стерлинга.

Мой взгляд поднимается выше, к следам от уколов на внутренней стороне его руки. Мой взгляд не останавливается на этом. В нижней части его живота возле тазобедренной кости видны следы от уколов, несколько следов свежие, в синяках и воспалении. Я помню, как он споткнулся прошлой ночью с блондинкой. Рвота. Как трудно ему было удержаться на ногах. Смешайте алкоголь с героином, и неудивительно, что парень был не в себе.

Его опущенные ресницы дрогнули, и из его горла вырвался звук. Я тяжело сглатываю, замирая, мои пальцы впиваются в его плоть. Если он проснется и поймает меня, он узнает: я либо сумасшедшая, либо одержимая.

Героин.

Я никогда не употребляла героин; это то, что никогда не приходило мне в голову. Я не знаю никого, кто употребляет. Когда я думаю о людях, употребляющих героин, я думаю о ничтожествах: о тех, кого можно увидеть идущими по обочине улицы, обкурившимися, выпрашивающими пару долларов на парковке или рыскающими по помойке в поисках чего-нибудь, что можно заложить. Думаю, наркоманом может стать каждый.

Стерлинг замирает, и я опускаю его руку на кровать, отползаю назад, маленькими, медленными движениями, чтобы не помять матрас.

У меня два варианта: позвонить родителям и попросить билет на самолет домой или остаться.

Ложь

Виктория

Оглянувшись через плечо с того места, где я стою перед плитой, я вижу, как Стерлинг откидывает простыни и садится на край кровати: голая кожа и чернила бросаются мне в глаза. Он вытирает лицо обеими руками, выдыхая длинный вдох, когда тянется за парой джинсов, брошенных на пол. Я возвращаю свое внимание на шипящую сковороду, притворяясь, что мне неинтересно все, что происходит позади меня.

— Вау! — говорит он. — Ой! Что это за стук сегодня утром? Это необходимо? — Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, лопаточка в моей руке. Он лениво прислонился к другой стороне барной стойки. Положив локти на гранитную столешницу, он зарывает обе руки в волосы, надавливая на кожу головы.

— Я готовлю тебе завтрак, — заявляю я.

— Я не голоден.

— Тебе нужно поесть.

— Я повторяю… Я не голоден.

Лопаткой я выгребаю половину яичницы из сковороды на тарелку перед Стерлингом. Я не очень люблю дуться, но решила, что стоит попробовать. Выпятив нижнюю губу, я пытаюсь хныкать, как одна из девушек, с которыми его видела.

— Ладно, если ты хочешь быть грубой и не есть то, что я для тебя приготовила, тогда как хочешь. — Темная бровь поднимается вверх. Хорошо. Над моим надутым лицом нужно поработать.

Он вздохнул и потащил тарелку к себе, сев на табурет.

— Поскольку очевидно, что ты обидишься, если я не поем, тогда попытаюсь заставить себя съесть что-нибудь. — Он тыкает вилкой в еду на тарелке. — Что именно я ем?

— Это омлет с беконом и шпинатом.

— Сколько шпината ты туда положила?

— Много.

— Дерьмо. Это действительно воняет. — Его лицо бледнеет, и он издает звук, похожий на отрыжку. — Не сочти за оскорбление, если это всплывет.

— Не буду, — говорю я, опираясь бедром о барную стойку с собственной тарелкой в руке.

Кулак бьет во входную дверь, и я подпрыгиваю с вилкой полной омлета, висящей у моего рта. Выражение лица Стерлинга становится каменным, как будто он уже знает, кто это. Он бросает еду и открывает дверь, не приглашая войти, кто бы там ни был в коридоре.

— Сегодня утром звонили из офиса. Угадайте с одного раза, кто не явился на работу? — Я ставлю свою тарелку на стойку при звуке голоса его отца. У меня свело живот, зная, что он имеет полное право заставить меня уйти, если захочет. Я подозреваю, что это его квартира.

— Я болен, — саркастически отвечает Стерлинг.

— У тебя похмелье, а не тошнота. Разница есть. Мой вопрос в том… ты собираешься продолжать быть долбоебом всю свою жизнь? Потому что это становится очень старым… необходимость поддерживать твою задницу.

— Я думал, ты останешься в Колорадо-Спрингс на пару дней, — Стерлинг пытается закрыть дверь, но рука останавливает его.

— Да, но ты постарался хорошенько все испортить перед отъездом. Колтон думает, что ты соблазнил его девушку, и поэтому мы с твоим братом нежелательны в его доме. Даю парню неделю, и он появится у меня на пороге.

— Похоже, ты в этом уверен.

— О нет, я здесь не для того, чтобы говорить о Колтоне. Оставь это мне. — Дядя Бентли толкает дверь шире, настаивая на том, что он войдет. Он игнорирует хмурый взгляд своего сына и смотрит на меня. — Может, объяснишь, какого черта ты решил привести ее сюда? Если ты забыл, я оплачиваю здешние счета, и она здесь не останется. Марш в аэропорт, купи ей билет и посади ее на первый же самолет домой. Ее мать собирается предъявить обвинения тебе, придурку.

— За что?

— За похищение!

— Мне восемнадцать, — перебиваю я. — Это не похищение, если я пойду добровольно.

— Ты слышал ее. — Стерлинг скрещивает руки на груди, его челюсть сжата. — Она здесь по своей воле. Скажи это ее матери.

— Ты, мать твою, обрюхатил ее, не так ли… ты тупое дерьмо! — Дядя Бентли потянулся к бумажнику в заднем кармане, демонстративно вытаскивая хрустящие купюры. — Сколько нужно, чтобы убрать беспорядок, который ты устроил на этот раз? Пятьсот? — он делает паузу. — Тысячу? Как насчет того, чтобы это стоило вашего времени… две тысячи? Этого хватит? — Он ударяет кулаком, полным денег, в центр груди своего сына. — Вот, бери! Или тебе нужно больше?

Взгляд Стерлинга падает на руку, на деньги. Его брови сходятся вместе. Затем он выхватывает деньги из руки отца.

— Этого достаточно. — Он крепко сжимает деньги в руке.

Мой рот открывается. Нет, это не так! Он не просто взял деньги у своего отца за фиктивную беременность. Зачем ему это делать? Почему он думает, что это нормально, что его отец думает, что я беременна, и, что еще хуже, почему он позволяет ему думать, что я не захочу оставить своего ребенка. Моего ребенка? Какого черта!

Я трясу головой, чтобы прояснить ситуацию. Мои пальцы обвиваются вокруг края шкафа, представляя, что это шея Стерлинга. Я хочу сломать ее.

Его отец издает глубокий горловой звук, бросает на меня взгляд, способный убить, а затем триумфально шагает к двери. Я — отбросы на подошве его начищенных парадных туфель.