Мурашки

Виктория

Воскресенье всегда отведено для церкви и позднего завтрака (слова моей мамы) с семьей. Около десяти утра каждое воскресенье Кира находит какой-нибудь хитрый предлог, чтобы сказать моим родителям, что ей не нужно идти с нами в церковь. Она утверждает, что ее пугает, когда наш пастор говорит о грехе и о том, как просить прощения.

— Клянусь, он смотрит прямо на меня, когда говорит о грехе. — Кира делает вид, что ее пробирает озноб, как будто мысль о том, что пастор Майкл смотрит на нее, пугает ее. — Как будто он все видит и все знает. У меня мурашки по коже. — Она снова вздрагивает.

— Ты так полна дерьма, — говорю я ей, просовывая руки в рукава рубашки и натягивая ее через голову. — Это твоя совесть вызывает у тебя мурашки. Тебе нужно быть в церкви. Ты могла бы чему-то научиться.

— Не надо проповедовать — фыркает она. — То, что церковь — это твое дело, не значит, что это мое. Мне нравится моя жизнь такой, какая она есть. Кроме того, я не смогу прожить ни дня, не согрешив, так зачем беспокоиться?

Стоя перед длинным зеркалом на задней стенке шкафа, я расчесываю пальцами распущенные локоны на кончиках волос и наношу немного блеска на губы.

— Все грешат, Кира. Никто не ожидает, что ты будешь идеальной. — Я наблюдаю за ее реакцией в зеркале. В ее выражении лица заметно безразличие. И добавляю: — Дело не в этом. Речь идет о доверии…

— Оставь это. — Она закатывает глаза и усмехается, как будто она умна. — Кроме того, еще слишком рано. Моя подушка зовет меня. Девушке нужно выспаться. — Она забирает ключи из комода и закрывает глаза, чтобы посмотреть на подъездную дорожку. — Интересно, завез ли этот придурок мою машину сегодня утром, как я его просила? — Она отворачивается от окна.

— Твой парень такой хороший слушатель. Если бы я только могла так легко обучать всех парней, — восклицает она, выходя за дверь.

Оглянувшись, я вижу машину Киры, припаркованную на подъездной дорожке. Я опускаюсь на край кровати. Мой парень крутится вокруг мизинца Киры. Я выдыхаю долгий вздох. Что я собираюсь с этим делать?

Писание питает дух

Виктория

Каждое воскресенье послание нашего пастора, кажется, обращено непосредственно ко мне, как будто он готовил его с учетом моих пожеланий. Отвечает на вопросы, которые у меня есть, но я не произношу их вслух. В это воскресенье речь шла о том, почему в нашу жизнь приходят бури. Ответ: иногда нас нужно сделать уязвимыми, прежде чем мы увидим, что в этом есть потребность. Чувство вины оседает в моем желудке, как тяжелый камень, когда я понимаю, что никогда не молюсь, если мне что-то не нужно.

— Возрадуйтесь, братья мои, всякому многоразличному испытанию, потому что вы знаете, что испытание вашей веры производит в вас стойкость. Настойчивость должна совершить свое дело, чтобы вы были зрелы и совершенны, ни в чем не имели недостатка. (Иакова 1:2–4)

— Тебе нужно взять с собой свою двоюродную кузину, — говорит пастор Майкл после службы, пожимая мне руку, его вторая рука ложится мне на плечо. Его глаза задумчивы за стеклом в проволочной оправе. Он улыбается, решительно.

У меня почти возникает искушение сказать ему, что Кира чувствует, будто он выделяет ее. Пастор Майкл рассмеется и, возможно, скажет, что Бог выделяет ее. Все видят, что Кира нуждается в руководстве своей жизни. Убедить ее в этом — вот задача.

Вместо этого я громко вздыхаю.

— Я знаю. Знаю. Не могу заставить ее взять на себя обязательства. — Его улыбка расширяется.

— Ну, не сдавайся.

— Не буду. — Я иду к открытой двери, догоняя своих родителей.

Идя за ними по освещенной солнцем парковке, я наблюдаю, как отец обнимает маму, притягивая ее к себе. Он единственный человек, которого я знаю, который оказывает на нее положительное влияние. Она кладет голову ему на плечо, и они оба тихонько смеются. Они пробуждают друг в друге самое лучшее.

Когда-нибудь я хочу этого.

— Три, — объявляет моя мама, когда мы заходим в ресторан после церкви. Удивительно, как она может заставить одно слово звучать так отрывисто. Худой мужчина, стоящий у стойки, оглядывает тускло освещенный обеденный зал, сверяется с таблицей рассадки и оглядывается еще раз. Он выглядит каким-то нервным, как будто рассаживать людей — это не его обычная работа; но опять же, это может быть просто моя мама. Она пугает.

— Ожидайте пятнадцать минут, мэм, — заикается он, не встречая ее пристальный взгляд.

— О, Вы, должно быть, шутите!

— Нет, мэм, не шучу.

— Это был не вопрос, — усмехается моя мать. Она отворачивается от мужчины, на ее лице появляется хмурое выражение. — Что теперь, Уильям? — Она направляет всю свою язвительность на моего отца, поскольку именно он предложил нам попробовать новое итальянское бистро, которое недавно открылось в центре города.

Мой отец разряжает обстановку, засунув руки в карманы своего пиджака и лениво прислонившись к стойке. Он из тех людей, которые не против подождать.

— Я слышал, здесь отличная еда, Оливия. Что такое пятнадцать минут? Расслабься. Наслаждайся временем, проведенным с семьей.

Я уже говорила о его врожденной способности убеждать мою маму в чем угодно? Ему стоит только сверкнуть своими ямочками, и она как пушинка в его руках. Я искренне думаю, что она вышла за него замуж из-за этих ямочек.

— О, хорошо… Андерсон, — вздохнула моя мама, записывая нашу фамилию в книгу. — Могу я хотя бы заказать бокал вина, пока мы ждем? — Она перечисляет названия французских вин, хмурясь каждый раз, когда мужчина застенчиво качает головой. Наконец, ей везет, и она заказывает вино, которое действительно есть в меню, и мы уходим, пробираясь к зоне ожидания.

— Надеюсь, еда стоит того. Пока что я не впечатлена, — говорит она.

Мой отец обхватывает ее рукой и целует в лоб. В этот самый момент порыв наружного воздуха обдувает мою юбку, когда дверь открывается. Худой мужчина улыбается вошедшим и достает два меню, приглашая пару пройти в столовую. Уф-ф-ф. Большая ошибка.

— Извините, вы не можете усадить их раньше нас, — восклицает моя мама, делая шаг к мужчине, который отступает назад с испуганным выражением лица. Я вешаю голову.

— Пожалуйста, папа, заставь ее остановиться.

— У них заказ, мэм. — Мужчина кажется ниже ростом, чем был пять минут назад.

— Пф, такое плохо управляемое заведение, как это, не бронирует столики! — Начинает моя мама. Мужчина похож на собаку, которую пнули, и мне его жаль. Мне жаль папу. Моя мать безумна, ей нужно контролировать все и всех.

— Все в порядке, мы с сыном не против подождать, — предлагает женщина. Голос у нее легкий и теплый, приветливый. Я поднимаю взгляд, чтобы сопоставить голос с лицом. Женщине где-то около тридцати лет. У нее каштановые волосы со светлыми прядями, которые говорят о том, что она недавно посетила салон. Она немного крупнее, с широкими бедрами, но без лишнего веса. На ней джинсы и простая футболка.

Мое внимание переключается на парня рядом с ней. Мои глаза встречаются со знакомыми голубыми. Джон Стивенс. Он подавляет смех.

— Привет, Виктория.

Может ли земля, пожалуйста, разверзнуться и проглотить меня целиком? Я никак не могу притвориться, что не видела его. Поверьте, если бы могла, я бы сделала. Я в ужасе. Мама ведет себя как стерва, симпатичный парень, которого я поцеловала, подходит и становится свидетелем этого, даже хуже, со своей матерью. Мой отец толкает меня в бок.

— Разве ты не собираешься познакомить нас со своим другом, дорогая? — Он не останавливается на этом. — Я отец Тори, Уилл, а это моя жена Оливия. — Он пожимает Джону и его маме руки.

О, он знает, как сильно его жена ненавидит, когда он сокращает наши имена. «Уилл звучит не так профессионально, как Уильям», — всегда говорит она. Не так претенциозно — вот что она хочет сказать. Говоря о моей матери, она смотрит на Джона и его маму, как на прокаженных.