— Очень.

— Какой она была? — Он делает паузу. — Что не так? Ты как-то странно на меня смотришь…

— Никто никогда не пытался заставить меня говорить о ней. Все всегда пытаются заставить меня не говорить о ней… особенно моя мама.

— Может быть, твоей матери все еще больно. — Раздается смех.

— Не думаю, что что-то может причинить боль моей маме. Она самый несимпатичный человек из всех, кого я знаю. Я не думаю, что у нее есть какие-то чувства по поводу чего-либо.

Он качает головой.

— Правда? Я этого не понимаю. Она казалась слишком эмоциональной. Интенсивной. Ты не можешь ненавидеть кого-то так страстно, как она ненавидит меня, и не знать о чувствах.

— Она не ненавидит тебя… ты ей не нравишься.

Он усмехается.

— Рад, что ты это прояснила. Серьезно, тебе стоит дать ей передышку. Возможно, ты потеряла свою бабушку, но не забывай, что она также потеряла свою мать.

— Как это все превратилось в разговор обо мне?

— Я не знаю… похоже, это твоя любимая тема. — Он ухмыляется, когда говорит это, самая очаровательная ухмылка, которую когда-либо видела, и я тоже не могу удержаться от улыбки. Одна из его рук скользит по пледу, накрывая мою руку на матрасе, его пальцы смешиваются с моими. Тепло распространяется по всему моему телу. Это маленький жест, но это начало. Я прочищаю горло:

— Следующий вопрос. Где ты видишь себя через пять лет? — Он немного задумывается.

— Хм, думаю, я вижу себя издающим свою первую книгу. Конечно, она будет иметь огромный успех. Я буду путешествовать и раздавать автографы. Твоя очередь. Где ты видишь себя через пять лет?

— Я вижу себя замужем. Дети были бы кстати.

— И это все? Твоя единственная цель — выйти замуж за какого-нибудь парня?

— Да. Конечно, я хочу и других вещей, но в основном хочу того, что есть у моих родителей. По отдельности они беспорядочны, а вместе они имеют смысл. Все остальное будет проще, если у меня будет кто-то, с кем я смогу это разделить, ну, знаешь, чтобы принимать решения вместе, как пара.

Мои глаза поднимаются к его лицу, я уверена, что увижу признаки того, что он на грани смеха, но вместо этого он, кажется, глубоко задумался. Он почесывает челюсть.

— Это довольно круто. Я за настоящую любовь, но хотел бы достичь нескольких вещей, прежде чем привязываться к жене. — Это не тот ответ, которого я ожидала.

— Ты видишь себя замужем за Колтоном? — спросил он, его взгляд впился в мой.

— Этого нет в анкете, — вырывается у меня, задыхаясь от смеха. — Нет. Я не вижу себя замужем за Колтоном.

— Знаю. Это казалось идеальным временем, чтобы указать на то, что твой парень — придурок. Я никогда не понимал, почему ты с ним.

Я прочитала следующий вопрос.

— Если бы ты загадал одно желание, что бы это было? — Он поднимает бровь. Я размахиваю листком. — Оно здесь. Номер четыре. Посмотри, если не веришь.

Он откидывает голову назад, его взгляд устремлен в потолок.

— Если бы у меня было одно желание, чтобы это было… посмотрим. — Я вижу движение его языка по внутренней стороне щеки, пока он размышляет, затем его взгляд останавливается на моем лице. Я тяжело сглатываю, когда он придвигается ближе. Теплое дыхание касается изгиба моей шеи, но его губы нигде не касаются моей кожи. — Хм, я все еще думаю… — Он откидывает мои волосы с плеча, обнажая шею. — Одно желание? Это все, что я получу?

Я киваю, потому что, честно говоря, у меня так пересохло во рту, что я сомневаюсь, что смогу говорить, даже если попытаюсь.

— Я бы хотел, чтобы ты больше не встречалась с Колтоном Бентли. — Он опускается обратно на свое место, оставляя мои внутренности скрученными в узел. Наступает тишина, долгое время никто из нас ничего не говорит, но потом он прочищает горло.

— Твоя очередь, — говорит он. — Что ты хочешь?

— Ты не хочешь чего-то более существенного? — спрашиваю я. — Например, конец голода во всем мире или мир во всем мире?

— Наблюдать за тобой с каким-то другим парнем для меня довольно существенно. Это мое желание. Я могу решать, как я хочу его использовать. — Его взгляд переходит на мою больную ногу, но затем его взгляд быстро переходит на что-то другое. Никто никогда не хочет, чтобы я поймала его взгляд. Он говорит:

— Ты можешь использовать свое желание, чтобы покончить с голодом в мире, если хочешь… или для чего-то другого.

— Я хочу… — начинаю я, переводя взгляд на свою больную ногу.

Его мобильный телефон сходит с ума от одного текстового сообщения за другим, прерывая то, куда я направлялась. Вздохнув, он проверяет свой телефон.

— О нет, — ворчит он.

— Что-то случилось? — Он сжимает зубы.

— Тебе когда-нибудь хотелось сильно тряхнуть кого-нибудь, пока он не проснется?

— Конечно. — Я смеюсь, вспоминая свою мать. — Все время.

— Ты не расстроишься, если мы закончим на этом? — Он закрывает папку и встает, нахмурившись. — Мне жаль, Тори.

Я делаю то же самое, надеваю туфли и собираю свои вещи.

— Не стоит, — улыбаюсь я, заверяя его, что все в порядке. — Мы можем закончить это в другой вечер.

Остаток вечера я провожу в подвале, занимаясь резьбой. Примерно до 21:50 вечера, когда я замечаю два пропущенных звонка от Киры.

S.O.S.

Виктория

Я крепко сжимаю дверную ручку. Латунь холодна в моей потной ладони. Сердце бешено бьется в груди, угрожая подскочить к горлу. По другую сторону этой двери — спальня Киры. Позади меня царит жуткая тишина, окутывающая маленький, четырехкомнатный дуплекс, через который я прошла всего несколько минут назад. Пустые пивные бутылки стоят в ряд на стеклянном журнальном столике перед пыльным диваном с сине-лиловым пледом. Рядом с бутылками — смятый пакет из «Макдоналдса», две развернутые обертки, одна из которых все еще содержит частично съеденный чизбургер за девяносто девять центов, кетчуп размазан по канареечно-желтому цвету. Есть пыльное зеркало и соломинка. Рядом включен телевизор, мерцающий синим и белым светом, пульсирующим в темноте, но звука нет.

Проходя мимо, я зажала нос, чтобы не почувствовать изнуряющую вонь от двух туалетов в углу комнаты. Не думаю, что моя тетя когда-либо утруждала себя их сменой. Аммиак — это первый запах, который вы замечаете, как только входите в дом. Но в воздухе витает что-то еще… что-то безнадежное. Все в этом дуплексе кричит о том, что люди, живущие здесь, сдались, побежденные суровой жизнью.

Когда на мои настойчивые стуки во входную дверь никто не ответил, я уже подумывала уйти, но Кира попросила меня прийти. Нет, умоляла — это более подходящее слово. Она позвонила и оставила сообщение, что я ей нужна. Не раздумывая, я быстро натянула серый худи поверх майки, не обращая внимания на то, что худи нелепо смотрится с моими розово-белыми пижамными штанами в горошек, обула шлепанцы и бросилась к машине, не сказав родителям, куда я направляюсь в 2:30 ночи. Голосовое сообщение Киры звучало очень срочно: ее невнятная речь, рыдания и невысказанная мольба о помощи. Все это оставляло у меня тревожное чувство, словно я могла почувствовать, что она наконец-то достигла своей переломной точки. Я стараюсь не смотреть по сторонам и не жалеть о ее жизни.

Сделав глубокий вдох, положив руку на ручку, я бросаю последний взгляд вниз на бывший когда-то бежевым ковер с многочисленными сигаретными ожогами, не зная, в каком состоянии я найду свою лучшую подругу, когда поверну эту ручку.

— Кира? — зову я, осторожно поворачивая ручку двери. Дверь поддается со стоном, распахиваясь на заляпанных краской петлях. Все мое тело превращается в камень. Воздух вырывается из моих легких, как будто кто-то зарыл кулак в мой живот, недели того, что я считала возможным, больше нет. Моя реальность навсегда изменилась, определяемая этим моментом. И все, что я могу думать, это… почему?

Я вижу движение под одеялом, и это вызывает у меня тошноту — вспышки плоти, рельефные мышцы вдоль спины Джона напрягаются и затем расслабляются, ее длинные пальцы сгибаются, обхватывая эти мышцы. В голове прокручивается все, что привело к этому моменту. Я должна была быть готова. Я должна была предвидеть это. Это моя вина. Я сказала ей идти за тем, чего она хочет. Мой рот открывается, но ничего не выходит. Я не могу говорить. Не могу думать. Не могу реагировать.