Я вскидываю голову, услышав ее заявление. Я заслуживаю Колтона. Что это значит? Кира не останавливается.

— Ты должна была сделать нам всем одолжение и остаться в своем подвале, выстругивая своих чертовых идиотских птиц! Мне стыдно называть вас семьей.

Есть лишь столько, сколько человек может вынести, прежде чем с него будет достаточно.

— Это не выстругивание, манипулирующая шлюха! — Отвечаю я. Мой взгляд переходит на Джона. — Все, что я могу сказать, это удачи. Она тебе понадобится.

Быстро оторвать

Колтон

Снизу доносится стук, громкий, безостановочный стук. Я с усилием открываю один глаз, второй зарыт в подушку. Я тянусь к своему мобильнику, лежащему на подушке, брошенной на противоположной стороне кровати. Мое тело не хочет делать то, что я ему говорю. Оно хочет спать. Я смотрю на время. Что сейчас? Неужели никто не понимает, что утро субботы предназначено для сна?

— Только семь долбаных часов утра, да ладно вам, у меня похмелье! — Я скатываюсь с кровати и сажусь и ставлю руки и колени. Дезориентированный, я не успел одеться и, спотыкаясь, спускаюсь по лестнице в одних боксерах, молясь, чтобы у того, кто это был, нашлось хоть какое-то оправдание тому, что он разбудил меня так рано в субботу утром. Сузив глаза от света раннего утра, льющегося в многочисленные окна внизу, я пробираюсь к входной двери и рывком открываю ее; одной рукой почесываю яйца, другой вытираю кусочек сна, попавший в уголок глаза.

— Да, что это такое! — Рычу я.

— Вы что, оглохли? Мы стучим уже больше пятнадцати минут, — говорит мой кузен Сойер.

— Сойер, что ты здесь делаешь? — У меня открывается рот, и я тут же задаюсь вопросом, сколько же я выпил прошлой ночью, если вижу трех родственников, живущих в Лос-Анджелесе, стоящих на моем крыльце в семь утра в одежде, подходящей для свадьбы или похорон. Я окидываю взглядом дядю Бентли, Сойера и Стерлинга: девчонкам нравится их темная и загадочная атмосфера. Меня это пугает до чертиков. Напоминает мне мрачного жнеца.

Лениво прислонившись к дверному косяку, сложив руки на груди, Сойер сверкает своей легендарной улыбкой. Он снимает темные очки, затеняющие его глаза.

— Я так понимаю, что мы последние, кого ты ожидал увидеть? — Протягивает он.

И тут я вижу это… длинное лицо дяди Бентли. Он никогда не был счастливым человеком, но такое длинное лицо — это плохо, даже для него.

— Нам, наверное, стоит перенести это маленькое воссоединение в дом. Не возражаешь, если мы войдем, сынок? — Спросил он.

— Ради Бога, здесь чертовски жарко. — Стерлинг прикладывает ладонь к двери, широко распахивая ее, его плечо задевает мое, когда он проходит мимо. Его начищенные ботинки соприкасаются с кафельным полом в нашем прихожей. За ним следуют Сойер и дядя Бентли. Все трое осматривают окружающую обстановку, молча оценивая внутреннее убранство дома моих родителей, и выражение их лиц говорит о том, что они не слишком впечатлены. Я не удивлен. В их дом можно было бы поместить весь мой дом раз пять, и еще осталось бы свободное место. Но, опять же, мои родители не владеют одним из крупнейших модельных агентств в Лос-Анджелесе. Большинство людей не знают, что большую часть своих денег они заработали на нефти. Бензоколонки. Деньги — у Бентли они выходят из инь-янь.

Они втроем идут к гостиной, их начищенные ботинки почти не издают звуков. Кожаный диван вздыхает, когда дядя Бентли и Сойер усаживаются на него. Стерлинг откидывается на подлокотник, не улыбаясь (это для него обычно, этот ублюдок никогда не улыбается), в отличие от своего младшего брата, который всегда открыт и дружелюбен. Стерлинг — задумчивый, высокомерный сноб, и я терпеть не могу его задницу. В отличие от Сойера, который ведет себя спокойно и непринужденно, от Стерлинга всегда исходит ощущение «я не очень-то хочу быть здесь». Говорят, что Стерлинг берет пример со своего отца, дяди Бентли, но я не могу сказать, что он сам по себе мудак.

Я стою под их тяжелыми взглядами, мои соски побаливают от холода, а яйца все еще чешутся.

— Чувак, прекрати чесаться и иди оденься, мать твою. — Стерлинг бросает на меня взгляд, полный отвращения.

— О. Точно. Извини. — С этим я поднимаюсь по ступенькам, преодолевая их по две за раз, мое лицо пылает от смущения. Что-то в моих родственниках всегда заставляло меня чувствовать себя тощим тупым сукиным сыном. Мы навещали их. Они никогда не посещали нас, поэтому мой мозг работает с удвоенной силой, пытаясь понять, какого черта они здесь.

Через пять минут я вернулся в черных спортивных шортах и белой футболке. Я вижу, что Стерлинг уже нашел шкафчик с ликером и налил в стакан. Снова сидя на подлокотнике, его темные глаза изучают оригинальные произведения искусства на стенах. Они красочные, легкие, вероятно, не соответствуют его готическому вкусу. Дядя Бентли и Сойер сидят впереди, поставив локти на колени, и переговариваются на повышенных тонах. Под моим весом скрипит доска в полу, и они оба смотрят вверх с мрачными выражениями. Внезапно я чувствую, что меня вот-вот стошнит, и падаю в огромное кресло напротив дивана, готовясь к худшему. Я потираю потными ладонями колени.

— Что это? — спрашиваю я.

Сойер прочищает горло и вешает голову, лохматые волосы падают ему на глаза, мышцы на бицепсах напрягаются. Обычно он счастливый парень по сравнению с остальными Бентли. Но не сегодня. Грудь дяди Бентли поднимается и опускается с долгим вздохом.

— Я знаю, ты понимаешь, что мы бы не пришли сюда, если бы не было плохо. — Он закрывает рот рукой. Широкая золотая лента на его пальце привлекает мое внимание. — Дай мне секунду, — задыхается он. Он встает и идет к французским дверям, выходящим на задний двор. Дядя Бентли — высокий мужчина с широкими плечами. Я не думаю, что, когда-либо видел его в чем-либо, кроме итальянского костюма, и я готов поставить сто баксов, что он прилетел сюда на своем личном самолете, а у подъезда припаркован лимузин. Но, черт побери, дядя Бентли так подавился? Черт! Я сажусь вперед, сжимаю сцепленные руки, глотаю с трудом, как педик. Напряжение в комнате душит меня. Я хочу, чтобы кто-нибудь просто…

— Твои родители погибли в авиакатастрофе, — бросает Стерлинг.

Сойер пихает брата в плечо, чуть не сбивая его с дивана.

— Какого черта, Стер. У тебя чувствительность как у чертова камня! Иногда мне кажется, что у тебя в венах течет лед.

— Лучше оторвать пластырь быстро, — пожимает плечами Стерлинг в ответ.

Сойер шлепает Стерлинга по затылку и получает от Стерлинга взгляд смерти.

— Он не гребаный пластырь!

— Я знаю, засранец. — Стерлинг проводит рукой по волосам.

Как будто я окружен стеклянными стенами, заперт в этой крошечной удушающей коробке в одиночестве. За пределами моего стеклянного ограждения оба моих кузена продолжают препираться, обмениваясь ударами. Дядя Бентли с угрюмым лицом сидит у очага.

Это чертовски несправедливо. Я ничего не сделал, чтобы заслужить такую душевную боль.

Я слышу удушающие звуки и удивляюсь, откуда они доносятся, потом пугаюсь, когда понимаю, что это я.

— ЗАТКНИСЬ! ПРОЯВИ НЕМНОГО ГРЕБАНОГО УВАЖЕНИЯ! — Рычит дядя Бентли, и оба его сына замолкают. — Разве вы двое не видите, что мальчику больно? Имейте хоть немного сострадания. Он член семьи. — Он тычет толстым пальцем в мою сторону. Мой взгляд встречается с глазами цвета оникса.

— Как ты? — Спрашивает он, выражение его лица резко смягчается.

Черт. Этого не может быть.

— Я не знаю, — отвечаю я, мой разум работает не в полную силу. Наклонившись вперед, я провожу обеими трясущимися руками по волосам, хватаю их в горсть, выдыхая весь воздух, который у меня есть. Я выдавливаю из себя: — В шоке, я думаю. Все это кажется таким нереальным. Как будто я сплю. — Глубокий вдох. — Ты уверен, что это не какая-то ошибка? Я имею в виду, я только вчера их видел?

В этот момент Стерлинг встает, и я отчетливо понимаю, как сильно презираю этого парня и его нечистоплотные манеры. У меня возникает искушение наброситься на него и разбить ему нос или поставить синяк под глазом. Мне было бы очень приятно поколотить что-нибудь или кого-нибудь прямо сейчас. Этот парень не может находиться в комнате более получаса, не ведя себя как животное в клетке, больное бешенством. Я не знаю, в чем, черт возьми, его проблема, но…