— Уселась? — слежу за тем, как Тонька возится, умащиваясь на пассажирском месте, как тянется за своим ремнем, как скашивает взгляд, в попытке изучить обстановку, как смотрит на пока еще пустующее мое место и как что-то шепчет, словно заговор на благополучие дает. — Ния?

— А? — поворачивается и почти стеклянным взглядом окатывает меня.

— Все нормально?

— Да.

Не думаю, что она чего-то автомобильного боится, скорее, здесь что-то человеческое или персональное, личное и связанное со мной.

— К родителям? — забираюсь на свое место.

— Да. Но…

— М? — вслепую щелкаю ремнем, рассматривая чем-то обеспокоенную пассажирку. — Что?

— Ты серьезно насчет подработки предлагал себя? Помнишь?

Все-таки заинтриговал!

— Безусловно, — мягко вдавливаю кнопку запуска двигателя. — Есть другие претенденты? Я кому-то дорогу своим желанием и, я так понимаю, почти родственной составляющей, перешел?

— Этот спор реальный, Петя? Подтверди, пожалуйста. Сегодняшнее пари, которое ты предложил, а потом… Ты помнишь?

Ах, вот оно что! Так и знал, что тот поцелуй не будет лишним. Правда, я чересчур рискую ее здоровьем и собой, конечно. У меня в наличии есть нехорошая проблема, а у девочки почти санированный рот. Но… Что уже произошло, того назад не повернуть. Вся наша жизнь рулетка и смертельно опасная игра. Но рисковать ее здоровьем больше не намерен, а ей не стоит об этом беспокоиться. Не знаю, что в тот момент заставило меня поцеловать Смирнову. Наверное, мое долгое воздержание и наша близость в тот момент сподвигли на такое правонарушение и заставили весьма специфично разбить шутливое пари.

— Вполне, — не показываю заинтересованности и долбаного азарта, который лезет из меня, как дрожжевое тесто в теплом месте из-под кастрюльной крышки.

— Тогда обговорим условия? — Смирнова почти заглядывает мне в глаза. Я чувствую слабое заискивание и знакомый миленький девичий взгляд.

Видит Бог, я очень долго ждал этого «звонка».

— Я весь внимание, — и вместе с этим прислушиваюсь к урчащему голосу автомобильного движка.

— Я хотела бы жить одна…

— Не вижу связи с нашим общим делом, — перебиваю и плотоядно ухмыляюсь. — Но пока! Если объяснишь точнее, то, вероятно, я резко поумнею. Так что ты конкретно предлагаешь?

Сейчас… Вот, кажется, сейчас… Надо подсекать? Или подождать и леску натянуть потуже, чтобы Тонечка не сорвалась?

— Или с тобой, — шепчет предложение, — если ты не возражаешь и это возможно.

— Жить со мной? — поворачиваюсь к ней лицом. — Ничего не перепутала, Антония Сергеевна?

— Надоело. Понимаешь?

— Хорошо. Проехали. И что?

— Если я проиграю, и ты окажешься хорошим учеником и денежным кассиром, консультантом или продавцом, то…

— В качестве награды я получу тебя? — заканчиваю предложение за Смирнову. — Как соседку?

— Да… Или…

«Или»? А когда она успела так повысить ставки? А впрочем…

— Ты мне не нужна, — отрицательно мотаю головой. — Что еще предложишь?

— Мы разрываем спор, Петруччио? Один из нас не согласен с выдвинутым условием, поэтому…

Блядь! Вот так я и попал в расставленные самолично сети. Если я хорош, то Тонечка живет со мной, демонстрируя сепарацию от родителей и теша самолюбие козы, показывая самостоятельность и состоятельность, как взрослого и весьма серьезного игрока. Возможно, даже спит со мной и ублажает? Ни хрена себе игра!

— А если я ужасен, глуп и не талантлив в шоколадном деле?

— Сгинешь из моей жизни навсегда! — оскалившись, шипит, и четвертует взглядом. — Понятно? Все устраивает?

Сколько она дает мне на раздумья? Мне кажется, Смирнова пытается из машины выскочить и в темноту сбежать. Блокирую на всякий случай двери, а после принимаю вызов:

— Да!

И это только первый раунд! Три долгие минуты или пятнадцать жалящих победоносных уколов противника, которому сейчас, по моим личным ощущениям, совершенно не оказывают сопротивления. Похоже, Мантуров находится на пике своей спортивной формы, а сегодня, к тому же и в охренительном ударе. Дело выиграл — срубил хорошего бабла — возвысился в глазах искусных прохиндеев? Простая пищевая цепочка в адвокатском деле. Набил рейтинговых очков и получил родительский поощрительный тычок в свой хитрый нос? По-моему, сучонок намерен прошить меня насквозь, как поролоновую или ватную подушку с серебристым люрексом для мелких швейных игл:

«Безжалостный козел! Кретин и долбаный удод!».

«Соберись! Соберись, тряпка! Держи удар, парируй, твою мать» — плююсь словами в сеточное забрало, шиплю и больно прикусываю язык. Соленый, металлический, противный вкус катается во рту и полощет мои странно воспаленные десны и крошащиеся от злости зубы. — «Вперед, вперед, Велихов! Идиот…».

Пора бы отражать удары и лбом переть, организовывая жалкую атаку, тем более что при фехтовании на шпагах отсутствие правила приоритета в атаке-контратаке значительно увеличивает шансы воина на буквально молниеносную победу — накалывай соперника мясным куском на острие, и получай искусностью и хитростью заслуженное победоносное или просто ощутимое очко, но что-то я совсем не в силах ни колоть, ни удары отбивать, ни атаковать, ни контратаковать. Сдаюсь, наверное? То ли эйфория от вполне ощутимого успеха в шоколадном деле лихо кружит голову мою, то ли побочка от принимаемых медикаментов для устранения неприятных последствий беспорядочной сексуальной жизни невоздержанной на плотское мертвой, еще недавно законной, бабы наконец-то подкатила и пожирает мой живой, активный и чрезвычайно плодовитый на подобные заскоки мозг.

— А-а-а! — орет Егор и совершает серию молниеносных бросков в каждый защищенный специальной формой уголок моего тела. Закалывает меня, как куклу для нехороших обрядов, гаитянских заклинаний или проклятий на добро и зло. Если бы его оружие было настоящим, то я бы определенно уже издох на этой дорогой площадке, обильно истекая кровью.

«Неудача, неудача, неудача, затем вдруг абсолютный проигрыш, томительное воздержание, внезапно посетившая героя импотенция, заслуженное бесплодие и, наконец-таки… Конец и смерть по глупой и досадной неосторожности!» — считаю, сколько раз за столь короткий срок я тупо душой и телом отлетел, так и не отразив ни одного железного укуса своего друга, компаньона и соперника, сегодня виртуозно обращающегося с холодным, остро колющем оружием.

Мантуров шалит, резвится, играет и прощупывает полностью отсутствующую броню? Терзать противника согласно правилам разрешено везде, где он сам такое позволяет, случайно открываясь или тупо подставляясь, что я с успехом демонстрирую сейчас: шея — если повезет, конечно; плечи, локти, кисти — открытая, но чересчур «подвижная» возможность; затем, наверное, полный корпус — грудь, живот, старательно прикрытый пах, раздувшиеся от мышечного напряжения бедра, суетящиеся колени, мелькающие икры и скользящие стопы по резиновому покрытию соревновательного пола. Полный человеческий фарш и приоритет «ультра» всюду на двигающейся пока живой, до нанесения уколов, человеческой фигуре, кроме головы, а точнее — ее открытого затылка, незащищенного шлемом и, естественно, забралом. Такие правила, а мой соперник уважает свод законов и строго, но со слюнявым пиететом, чтит фехтовальный кодекс, написанный на иностранном языке. Его бы в сборную пристроить и выкинуть из папиной конторы. Зачем ему вообще юриспруденция, если Мантуров прекрасно шпагой бьет и физически размазывает очередного слабака на дорожке, визжащей от наших шаркающих или скользящих как будто танцевальных па? Он мощно атакует и сильно напирает, нахально провоцирует, заставляя ошибаться и сдавать с трудом отыгранные позиции, а я, ущербный и болезный, вынужден пассивно обороняться вместо того, чтобы активно контратаковать.

Шпага… Очень благородное, старинное, красивое, а для меня сейчас — своенравное и странным образом потяжелевшее оружие. Всего каких-то семьсот граммов с небольшим довеском, но я совсем не чувствую руку вместе с ней: то ли до чертиков устал, то ли действительно ослаб от расписанного почти посекундного лечения того, что тупо запустил, когда на все забил, терпел, затем боялся и старался вычеркнуть из своего сознания факт полового нездоровья, каким по ошибке и сексуальной неосторожности награжден был, а на финал — носился по миру, уклоняясь от ответственности, которой по всем законам жанра все-таки не удастся избежать. Болезнь оказалась не смертельной, но крайне ощутимой: