Сажусь на ступеньки перед гостевым домиком и, прикрыв одной ладонью, как защитным куполом, найденную наконец-то сигарету, пальцами второй руки прижимаю клавишу и выпускаю на волю ярко-голубое острое пламя, к которому подношу кончик, который тут же занимается оранжевым идеальным по форме кругом.

«Замечательно!» — затягиваюсь, отшвырнув усовершенствованное цивилизацией огниво, задираю вверх голову, описывая чадящей сигаретой какую-то фигуру в окружающем меня пространстве, как тут же задыхаюсь и давлюсь никотином, который не мешало бы спустить, да только я, по-видимому, внезапно полностью парализован и увиденным контужен. Я стопроцентно сдох и отбыл в мир иной, а там такое вот наказание всех нехороших грешников любезно ожидает? — «Что за…?».

Прекрасный вид! Темно, но мне все точно и в исключительных подробностях, замечательно и очень даже откровенно видно.

Притворщица, мелкая зараза, мерзавка, вьющая из всех живых тонкие синтетические, почти нервущиеся под натяжением веревки, искусная манипуляторша и мелкая диверсантка курсирует виляющей походкой вдоль перил того балкона, который я уже дважды беспрепятственно перемахнул, чтобы проложить дорожку в ее милую и теплую берлогу. Антония, у которой ужасно болит искалеченная и подвернутая — исключительно по моей вине — нога, прогуливается в своей пижамке шустрого кузнечика, даже не прихрамывая. Хотя бы для проформы! Более того, стерва покручивает задом и поглядывает прямо на меня.

Смирнова знает, где я, потому что все точно видит и… Дрянь такая! Она ведь соблазняет? Тузик тормозит посередине, небрежно скидывает тонкие тесемки полупрозрачной маечки, затем протягивает через них руки и убирает полностью их со своих узких плеч.

Я раскрываю рот, удерживая прилипшую к моей нижней губе сигарету обильно выделяющейся, как у взбесившегося самца, завидевшего красивую и недоступную женскую особь, слюной. Сейчас бы не забыть вздохнуть, а то недолго насмерть поперхнуться.

— Стерва! — шиплю и хлопаю безжизненной никотиновой отравой. — Что ты там делаешь? — убираю сигарету и распрямляю ноги, не сводя с обнажающейся своего взгляда.

Она, похоже, ждет, когда я вынужденно займу более удобную позицию, пересяду, так сказать, в партер, но на природе, потому как я больше не замечаю никакого шевеления в том районе, зато четко вижу тонкий светлый силуэт, застывший прямо напротив меня, но все же на существенном возвышении. Я сильно сглатываю, давлюсь сумасшедше продуцируемой слюной и лишними объемами заглатываемого как будто второпях свежего воздуха, растираю остекленевшие глаза и негромко чертыхаюсь.

— Ну? Ну же? — рычу, дергая ногами. — Приступай! — командую и словно подаюсь на нее вперед. — Чего ты ждешь? — выхожу на свет и задираю голову. — Я готов! — развожу руки, показываю ей свои одновременно безоружность и нескончаемое желание смотреть, смотреть, смотреть… Смотреть на то, что она покажет!

— Тосик, — шепчу и посылаю ей воздушный поцелуй. — Покажи мне…

— Стриптиз? — она перегибается через перила и шипит аж со второго этажа.

— Да, — подмигиваю ей и улыбаюсь. — Давай, Тузик, порадуй меня.

— Тебя выгнали, Велихов?

Небрежно дергаю рукой куда-то в неизвестном направлении:

— Я буду спать в том доме.

— Приятных сновидений, маленький Пиноккио.

— Покажи еще, — молитвенно складываю руки и, как благовоспитанный адепт религии о непротивлении злу насилием, дергаю связкой, умоляя о милосердии жестокую проказницу. — Не могу уснуть, — закусываю нижнюю губу и вытягиваю шею. — Чуть-чуть… — шиплю и таращусь на нее, знаю, что слегка безумным взором.

Смирнова снисходительно или надменно улыбается. Я вижу все — здесь так светло как будто днем. За это следует сказать «спасибо» ее странно набожному или с не пойми каких делов чересчур сознательному папе, который обозначил весь придомовой периметр фонарями, в свете которых я сейчас наблюдаю его маленькую дочь, которую он «розовым комочком» в этот дом давным-давно принес. Она непокорная, бесстыжая, развратная, обманщица и только после этого по совместительству с естественным расширением зоны ее ответственности неуправляемая младшенькая дочь. Она бешеная, неуправляемая, скоростная… Стерва — вот она кто!

— Тоси-и-и-к, — рукой размахиваю, показывая ей что я ко всему готов и намерен быть послушным.

Ния поворачивается ко мне спиной и передергивает плечами, водит ими, словно танцует под спокойную и располагающую к умиротворению музыку. Только что-то я совсем не расслабляюсь, а как зачарованный слежу за тем, что происходит на балконе, и за тем, что мелкая бестия там вытворяет. Она с чем-то возится, крутит руки, не прекращая волнообразных движений бедрами, немного наклоняясь и демонстрируя мне при этом узкую полоску ткани того же цвета, что и висящий на ее талии топ, зажатую между идеальных половинок, к которым я совсем недавно прикасался губами в попытке получить поцелуй на долбанную удачу или призрачное счастье.

— Сними, сними майку, — скандирую под нос, раскачиваясь в тот же такт, что и малышка наверху.

Тонька дергается и поворачивает голову, как будто скашивает на меня глаза и подмигивает. Пиздец, как это все пошло и очень вызывающе!

— Велихо-о-ов, — я вижу, как она медленно облизывает губы, когда мою фамилию произносит.

— Да, — отвечаю, словно нахожусь в танцующей странной заморской церкви. — Я слышу тебя, Тузик, — притопываю и дергаю бедрами, изображая страстный танец «Макарена», освобождаясь от накатившего возбуждения, которое теперь одной рукой не снять.

Ну, наконец-то! Зацепив большими пальцами скрученную и спустившуюся еще немного майку, она растягивает абсолютно лишний предмет одежды по сторонам и проходит идеальным телом через тканевое отверстие, словно тигрица, в стремительном прыжке проскальзывающая огненное узкое кольцо.

Вау! Сейчас она обнажена по пояс. Красивый силуэт, горделивая осанка, узкая спина и глубокая позвоночная выемка разогревают и заставляют меня почти кричать:

— Повернись! Тосик, повернись ко мне…

«Я тебя прошу» — я заклинаю девку, так изощренно мучающую меня.

Я помню… Помню все! В особенности ее небольшую грудь и тонкий запах. Идеальная по цвету и тактильному восприятию бархатная кожа, неширокая, и очень мягкая, послушная и воспитанная ареола, и шарики-соски, которые никогда не прячутся — они всегда готовы, малышки ничего не боятся и не стесняются, как и их чумовая миниатюрная хозяйка, которая неторопливо проворачивается ко мне лицом, чтобы осветить собой то, что застлано ночной тьмой. Я прикрываю глаза и голодной сволочью скулю…

— Велихов!

Какого хрена? Спотыкаюсь и верхней половиной своего тела подаюсь вперед. Руками упираюсь в первую ступеньку парадного входа в чертов дом и смотрю на того, который еще раз очень изощренно обламывает мой эксклюзивный кайф.

В дверях стоит все тот же взбудораженный Сереженька Смирнов и, по-собачьи наклонив голову, растирает одним ухом соответствующее стороне плечо.

— Что с тобой? — Сергей громко прыскает, а выпрямившись и оставив, наконец-то, чесоточные почесушки, смеется, словно издеваясь надо мной.

*шпак (польск., разг. пренебреж. устар.) — здесь не военный человек, штатский.

Кошмарная бессонная ночь, невыспавшееся утро, отвратительное настроение и бесконечная зевота, которую, как ни стараюсь, не могу унять. Складывается такое впечатление, что я испытываю дичайшее похмелье — страдаю приличным сушняком и дергаю желудком, вызывая нехороший спазм, пытаясь скрыть позыв на рвоту, от которой ни одно лекарство не поможет, так как не в состоянии стремительное извержение удержать — вперемешку с черепно-мозговой травмой неясного происхождения: голова гудит, как расколотый колокол-колпак, глаза таращатся на белый свет, словно прозревший слепец по воле случая обрел чудесный дар снова видеть и теперь не рад тому, что стало перед его девственны от чернухи очи; а сам я сижу битых два часа, как тычка, на большой кровати, предложенной мне гостеприимным Смирновым, почесываю брови и ловлю слюну, которую выпускаю из пасти неконтролируемо и как будто бы со скоростью звука, стоит лишь прижать к груди мне подбородок и уставиться бессловесной куклой в окно, через которое я наблюдаю ту эстраду, на чьем паркете Туз показывал свой сольный номер, изображая приму бурлеска. У Антонии в этом есть ого-го какой талант! Ей бы податься в другое измерение и выбрать иной род занятий. Держу пари, она и там бы смогла выпотрошить на шуршащие купюры зал.