Втирает в мои уши битых полчаса о том, как будет «круто, великолепно и очень задушевно», если ресторан закроется на праздничные дни с целью обслуживания исключительных клиентов — тех, кому оформлены накопительные карточки, например, или тех, кто с завидным постоянством заказывает его творения навынос.
— Ты зажирел, Зверина?
— Это семейный праздник, Гришаня. Значит, я намерен кормить свою «клиентскую» семью. Надя подготовила рекламу, так что, — ногами перебирает по полу, вращая свое поварское кресло, — я ставлю тебя просто перед фактом.
— Спасибо, что предупредил.
— Ах да, Антония взяла на себя дополнительные обязательства, — говорит, как бы между прочим, что-то там, где-то и когда-то припоминая.
— Чего-чего? — уперевшись руками в подлокотники своего кресла визитера-посетителя-закадычного дружка, подаюсь верхней половиной своего тела на хозяина просторного, почти пустого, кабинета. — Какого хрена? Что еще за обязательства? Работать будет сверхурочно? Ей магазина недостаточно?
— Шоколад, конфеты, мороженое, торты, пирожное…
— Да я понял. А дальше, что? Она не надорвется?
— Сергеевна — хваткая малышка. Так что… — Морозов подмигивает и размахивает рукой, словно успокаивает и просит просто так не гнать волну. — Моя Шкурочка ее поддержит.
— Ты бросаешь девочек на амбразуру? Настоящий зверь! А Смирновы в курсе?
— ЛешА поддержал, Серому знать пока необязательно. Пусть пабом занимается и готовит свой праздничный «джингл» на радость соплюшкам, все еще ссущимся от его брутального вида. А Сашка сдюжит, да и Тосик-батарейка не даст моей дочери расслабится. Все пучком!
Раз он так спокоен, почему я должен за предстоящие убытки переживать? А в том, что они будут, я почему-то охренительно уверен. Не то чтобы я не доверяю профессионализму или житейской чуйке Макса, просто такое самоуправление в лице его старшей дочери и самой мелкой надоевшего — только по его словам — младшего Смирнова предоставляется на праздничные дни впервые.
— Я устал, Велихов. Хочу побыть с семьей, если ты понимаешь…
— Не возражаю, старик. Сам такой, — бесцеремонно перебиваю.
— Пусть девчонки немного разойдутся и поуправляют. Мы подхватим, если вдруг что не так пойдет. Какие планы на выходные дни?
Младший сын подкинул великолепную идею — зимний лес! Возьму Наталью в хрустальные дома, в которых когда-то, кажется, совсем недавно слишком счастлив был.
— За город поедем. А ты?
— Та же мысль.
— Могу забронировать домик…
— Там? — ухватывается за мою пока еще призрачную идею.
— Согласен? На вас с Куклой?
— Естественно.
— Тогда, пожалуй, по рукам.
— Дай знать, когда задаток перевести…
Снега навалило… Всего одна ночь, а индустриальный город оказался в странном как будто фэнтезийном королевстве, в котором транспорт у тусклых светофоров, выдыхая вонючий пар выхлопной трубой, как заколдованный, гуськом, друг за другом, строго ровно, и ноздря в ноздрю, стоит. Неторопливо подгребаю к дому сына. Дом старшего ребенка? Обалдеть!
Моя старая квартира, в которой жил, когда не имел семьи, не мечтал о детях и свою Наташку не любил. Было ли то время, в котором я не помышлял о домостроевских обычаях или не мечтал добровольное рабство в виде брака обрести? Какой-нибудь бородатый и вдумчивый печатник скупую летопись на божественных скрижалях о том ведет?
Тридцать лет назад я вел слегка «подвижнический» образ жизни. Клеймо пожизненного холостяка, зажравшегося ловеласа, мальчика по вызову для опростоволосившихся перед лицом закона, и кобеля, которому все равно кого потрахать, лишь бы не нудела дама о том, как сильно все ее задрало и как засиделась юная в старых двадцатилетних девственницах. Не мог бы я ей в том направлении плотскую услугу оказать — зудела интеллектом необезображенная телка, как заезженная, поцарапанная неумелым членом, скрипящая о вечном и непобедимом чувстве живая женская пластинка. Всего лишь месяц «всегда и постоянно» сексуальных отношений — и в блокноте, и на скоростном дозвоне новая герла. Так было, пока я не получил свое в лице обиженной на всех дышащих в штанах и пиджаках заплаканной Натальи, мечтающей о ребенке от подвернувшегося по воле случая тридцатидевятилетнего уставшего от случайных отношений гордого мудака. Сцены из прошлой или выдуманной жизни? Сейчас я абсолютно уверен в том, что с детства в свою Велихову влюблен…
«Какого черта? А что это такое?» — бесшумно двигаю губами, замечая возле входной двери мусорный пакет, по габаритам способный вместить крохотного человека — например, ребенка, девушку, лилипута или человеческие части тела, вырванные из уключин-суставных сумок каким-нибудь больным уродом.
Сын решил обновить свои полати по фэншую? Перебирает старое тряпье? Присаживаюсь и раскручиваю черный пластиковый мешок.
Пушистый женский свитер, небольшие по размеру джинсы, нижнее белье — почти прозрачный серебристый лифчик, полушубок и на высоком каблуке замшевые сапоги. Теперь всего один вопрос:
«Здесь только вещи! А где же тело той, которую мое дитя, похоже, у себя в квартире в порыве страсти или в состоянии глубокого аффекта догола раздел и расчленил?».
Стараясь не шуметь, плавно нажимаю на дверную ручку и напираю на почти бронированное полотно. Чудеса! Дверь сразу поддается, а я почти проваливаюсь внутрь. Прихватив поклажу, захожу в полутемную квартиру.
Тишина и странный холодок… А где-то в глубине я слышу очень странный звук. Такое впечатление, что кто-то шустро семенит ногами, подпрыгивает на месте и тяжело вздыхает, затем негромко напевает, плюется и шутливо чертыхается. Что за наваждение? Сын прикормил какое-то чудное привидение? Барабашку вызвал или…
Неземное существо, прикрытое белой простыней, как погребальным саваном, кружит по пространству жилого помещения. Воздушное, тонкое и… Очень женственное.
«Это девушка? Наверное. Точеная фигурка, четкий контур, спрятанные покрывалом изящные, хоть и небольшие, формы, и босые ножки с крохотными пальчиками, шлепающие по деревянному полу. Кто она такая? Да еще к тому же здесь? В квартире холостяка и разгильдяя» — мысли щелкают, как карточки с пластмассовым изображением, вынесенным моим воображением на такую же огромную простыню, как и ее дешевый и дорогой наряд одновременно.
— Пап? — знакомое лицо внезапно выплывает как будто с правой стороны. — Привет! Как ты вошел?
— Дверь открыта. Это кто? — киваю через его плечо.
— Это? — не оборачиваясь на девчонку, вопросом отвечает на вопрос.
— Оставим игры. Ну? — рассматриваю странный образ, зигзагом двигающийся по свободной площади, словно лебедь белая плывет, выискивая тихий камышовый уголок со своим гнездом.
— Р-р-р, гав-гав! — он задирает голову и воет драным псом. — Загостилась, но сейчас уйдет. Ты рано…
«Это ведь она?» — одариваю злобным взглядом сына.
— Ты ничего не перепутал? — шиплю.
— Да вроде нет. А что?
Антония Смирнова — младшая дочь Сергея, о котором несколько минут назад мы говорили с Максом, когда обсуждали план на предстоящий Новый год. Девочка, которую громко хвалит шеф крутого ресторана, и хозяйка магазина, в который я, как по расписанию, вожу Наташку за любимым сладким для вечернего сидения у экрана телевизора, под теплым пледом на большом диване, разгуливает в голом виде по жилплощади моего сына.
— Что с ней? — рукой отодвигаю и убираю со своего пути его, а он вдруг возвращается назад и становится живой преградой между мной и девушкой, которая странно кружится, словно под свою собственную мелодию кренделя рисует и раскатывает танцевальный шаг.
— По-моему, Тузик пляшет вальс. Вообще говоря, затрудняюсь дать ответ на твой вопрос. Я…
— Она здорова? — прищурившись, пытаюсь рассмотреть, что с той, за которую Смирнов запросто убьет и вырвет яйца с корнем вот этому, например, козлу, если он не перестанет сей же час подстегивать любимую дочуру на что-то, что не понравится ее отцу.
— Физически — естественно и вполне. Психически… — ухмыляется и подкатывает глаза. — Это же Тонька, а у нее, как всем хорошо известно, с мозгами полный швах, па. Так что ты хотел?
