— Домой, — шумно выдыхаю и откидываюсь на сидении. — Иди ко мне, — подтягиваю жену к себе и принудительно укладываю себе на плечо. — Поспи, малыш.

— Не называй меня так, — прикладывает кулачок в живот.

— М-м-м, — вздрагиваю, но моментально затыкаюсь.

Ярослав, перегнувшись через свое кресло, показывает мне знак на соблюдение громкоговорящего молчания. Оказывается, Дари, обняв беременный живот и уткнувшись лбом в свое стекло, прикорнула сладенько на пассажирском кресле. С нескрываемым облегчением улыбаюсь и, приложившись подбородком о макушку Нии, прикрываю наконец-таки глаза, но моментально оживаю, по ощущениям, где-то через час от легкого толчка в плечо.

— Помочь? — почти забравшись в салон и склонившись надо мной, предлагает Горовой.

— Спасибо.

Он и так мне чересчур помог.

— Порядок! Всё на месте, — кивает на парковку, на которой я замечаю свою машину, а немного дальше — освещенные окна поджидающего молодых хозяев дома. — Тихо здесь, — осматривается на местности, глазея по сторонам.

— Поэтому и выбрали такой формат, — освободившись от Антонии, быстро выбираюсь из машины, протягиваю руки к ней и вытаскиваю на свежий воздух основательно уснувшую молодую.

— Замордовали Нию? — Яр посмеивается в свой кулак.

— Спать сегодня будет аки ангел, — направляю Тосика к нему, предлагая рассмотреть товар лицом. — Что вы с ней не поделили, м? — киваю на нее.

— То есть?

— Были непростые моменты?

— Не помню такого.

— Мне можешь открыться, Ярослав. Попробую повлиять на свою жену, чтобы вызвать у нее по отношению к тебе только теплые и дружеские чувства.

— Иди спать, Петр, — он хлопает по плечу. — Все хорошо, а это ни к чему.

— Спокойной ночи, — тихо говорю и замечаю, как возится на своем месте Горовая-кумпарсита. — Танцуешь с Дори?

— Каждый божий день, — подкатив глаза, смеется.

А мне, по-видимому, отныне светит яркий праздник все тот же «каждый божий день» в году.

Вот сегодня, например, мне выпала большая честь полностью раздеть совсем не сопротивляющуюся жену, найти ее пижаму, расправить крылышки, растянуть тугие резинки, аккуратно отвернуть воротник и по-отечески погладить ягодицы, которые на финал подставила Антония, заняв позицию на животе в обнимку со своей подушкой.

Приведя себя в порядок, покурив на веранде и проверив зорким взглядом периметр окружающего нас раздолья, на цыпочках я пробираюсь в супружескую комнату и мягкой поступью влезаю на кровать.

— Спокойной ночи, Тосечка, — в спину ей шепчу.

Иду немного дальше… Практически наглею и хамлю… Имею право, если честно. Меня любезно государство этим наградило. Обнимаю худенькое тельце и, опустив вниз руку, запускаю пальцы ей в короткие воздушные штаны. Там гладкий лобок и жаркое интимное местечко. На прикосновение Тоник отзывается, немного расслабляется, тяжело вздыхает и негромко ахает. Казалось бы, да что тут, в сущности, такого…

— Я хочу тебе кое-что сказать, Ния. Послушай, пожалуйста, и не перебивай, — внезапно начинаю говорить. — Ты сделала мне предложение. Помнишь? — сразу замираю в ожидании ответа. Она лишь ровно дышит и тихонечко сопит. — Я ведь был согласен! Не сомневайся, пожалуйста. Тосик, я был на все согласен. Спасибо, цыпочка, что выбрала меня. Потом… — жена возится, подкладывает ладошки под щеку, а задом стыкуется с моим пахом. — Тоня? Тоня? — зову и осторожно встряхиваю ее. — Прости, прости, прости… — добавляю жалкое. — Пожалуйста. Я… — закрываю глаза и утыкаюсь лбом в основание ее шеи. — Я так тебя люблю… — произношу и, подавившись, замолкаю.

— И я тебя люблю, — фонит жена, которая, как я наивно полагал, не слышала мои слова.

*Gelato al cioccolato dolce e un po' salato. Tu, gelato al cioccolato… (итал.) — «Сладкое и немного соленое шоколадное мороженое, Ты словно шоколадное мороженое» — вероятно, вольный перевод с итальянского. Песня Pupo «Gelato al cioccolato».

Все по-старому, в точности так, как было до сегодняшнего дня…

С моего последнего визита в это место каких-либо изменений в жутком антураже помещения я не отмечаю. Все тот же черный мрачный цвет, сопутствующие предметы давно забытой старины — мечта охотника за древностями, ей-богу, — полутьма и чересчур высокие потолки с вульгарной лепниной по периметру, дешевый абажур над круглым столом, стоящим посередине помещения, которое с натяжкой можно величать квартирой.

— Тихо-тихо, — обняв себя за плечи, заговариваю возбуждение, — все хорошо, ничего такого. Подумаешь, у кого-то не все дома. Это образ такой, стиль, дизайн, имидж, в конце концов.

А у кого душевные проблемы или неполадки с головой? Да, прежде всего, у меня. Зачем сюда вообще пришла? От скуки? Ради интереса? Взбодриться и взбудоражить странно успокоившуюся нервную систему?

— Не надо волноваться, все будет хорошо, — расправив плечи, убираю руки и по-хозяйски откидываюсь на спинку поскрипывающего под моей задницей кресла.

«Ты не одна, ты не одна… Он ждет тебя, боготворит, волнуется. Он так сильно любит тебя, Антония» — всегда работает, а вот сегодня что-то не очень помогает. — «Велихов с ума сойдет, если со мной что-то случится. Он обезумеет, если что-то произойдет с н…».

— Добрый вечер, — замечаю хозяйку квартиры, замершую в проеме без дверей, зато с тяжелыми бархатными портьерами по линиям прямоугольного отверстия, которые она придерживает, крестом расставив руки, словно распорядитель спиритического сеанса для чахоткой потревоженных дам в образе актрис немого кино в дни бесконечных революций, вошедших в историю моей страны, как времена стремительных кровопролитий.

Калиостро в юбке, черт возьми!

— Зачем сегодня? — заходит внутрь и сразу направляется к столу, покрытому такой же скатертью, как и тряпки, колеблющиеся от резко сброшенных женских рук.

— Э-э-э? — видимо, инкогнито остаться не получится. — То есть?

— Антония, Тоня, Тоник, Ния, Тосик, циклоп, бестия… Тузик, Туз, щенок… Тос? Жена, женушка, моя, моя, моя… — хрипит последнее и хватает себя за воротник черной водолазки, плотно обтягивающей ее гибкое для непонятного, если честно, всамделишного возраста тело.

— Что?

— Я помню тебя, женщина с разноцветными глазами, — не скрывая пренебрежения, окидывает меня взглядом. — Пришла, наверное, свой долг отдать?

— Что?

— Тариф немного изменился, да и условия оплаты тоже. К тому же компенсационный взнос.

— Компенсационный взнос?

— Я морально пострадала.

Это же шарлатанство! За такое деньги брать? Да по ней тюрьма плачет: долговая яма, колония нестрогого режима, пожизненное принудительное поселение и газовые рудники.

— Деньги вперед? — ехидничаю, уродуя кривой дугой ненакрашенные губы.

— Что сегодня хочешь узнать?

— Не помню, чтобы мы с Вами переходили в прошлый раз на «ты», — пожимаю плечами и подхожу к столу, за который мне пока не предлагают сесть.

— Мне ты можешь говорить «Вы», я не обижусь.

— Прошу от Вас, — голосом подчеркиваю вежливое обращение, — того же.

— Что интересует, Ния?

Как лезвием по стеклу! Совсем другое дело, когда меня так называет муж: нежно, медленно, тягуче, подчеркивая хрипотцой самую мягкую «я». Он меня ласкает, когда на ухо имя произносит.

— Бизнес, я так понимаю? — рукой указывает на место за столом.

— Спасибо, — сажусь, под скатерть прячу руки.

— Три?

— Простите? — вытянув лицо и шею, подаюсь вперед.

— Четыре?

— Вы…

— Беременность не скрыть, Антония, — хмыкнув, добавляет. — Тем более от меня.

— Сколько я должна Вам заплатить? — скрещиваю руки на груди и мягко опускаю их на совсем не увеличившийся живот.

Откуда эта женщина узнала, что я нахожусь в интересном положении? Откуда? Кто сказал? Неужели…

— Походка, лицо, замедленные, почти плывущие движения и… — она куда-то вниз кивает, — ты прячешь то, о чем пока никто не знает, кроме… Него?