— Таких полно, Смирнова. Ты всех намерена собой одарить, выйдя за каждого, кто позовет тебя, замуж?

— Чего тебе еще?

— Еще разочек, Ния, — отталкиваюсь от того, на чем сижу, пошатываясь от выпитого алкоголя, плавно выпрямляюсь и встряхиваю ноги, вальяжно, мягко и неторопливо, подхожу вплотную к Тузику и с высоты своего роста смотрю на заглядывающую снизу на меня девчонку.

У нее красивые и очень умные разноцветные глаза…

Я таких не встречал, ни разу в жизни. И кто бы что ни говорил о том, что это генетическая шутка, природная насмешка, сбой в цепочке ДНК, несмертельный, но довольно странный дефект, особенность, крутая фишка, как по мне, это очень мило и совсем не страшно.

— Не смотри, пожалуйста, так, — Тоня смаргивает несколько раз, а на последнем действии закрывает веки и прячет свои глазки, но странным образом зачем-то приоткрывает рот. — Мне тяжело… Что ты делаешь, Петя?

Второй раз за неполные десять минут Смирнова называет меня по имени. Это ведь тоже что-то значит или я придумываю, накручиваю и ошибаюсь, выдавая простое имя собственное за что-то многозначительное, существенное и очень важное.

— Я выхожу замуж за Егора, потому что… — еще раз почти шепотом, выдыхая ей в лицо, произношу.

— Он сделал предложение, — мягко отвечает и всхлипывает.

Все обаяние и красота Смирновой на хрен испарились. Дура она и есть дура! Недалекая и очень приземленная девица. Такой неутешительный для меня ответ и вывод не скрасят даже ее прекрасные глаза.

— Выходи за меня! — наклонившись к ее уху, говорю. — Я предлагаю!

— Петя-я-я-я… — пищит и немного откланяется назад.

Укладываю руки ей на талию и прижимаю податливым, но упругим телом к себе, на корню срезая жалкую и читаемую мной попытку скрыться и задом уползти в кусты.

— Я сказал то же, что и твой Егор! Что скажешь? Не расслышала? Мне еще раз повторить? С этим нет проблем. Итак, выходи за меня, Антония. Я предлагаю тебе стать моей женой.

— Ты… — злобно шикает и пробует на крепость своими кулаками мою грудь.

— Непорядочный? — перебиваю ее и дергаю, принуждая прекратить членовредительство, которым она тут занимается.

— Да, — мотает в подтверждении головой и тяжело вздыхает, убирая руки и вытягивая их вдоль своего тела.

— Ты ни хрена обо мне не знаешь, а делаешь дурацкий, абсолютно ложный вывод. Я ведь не такой…

— Велихов, отпусти меня, пожалуйста. Я хочу уйти. Это же…

Мужской туалет, в который запросто могут зайти невольные и неудобные свидетели, например, Ярослав и тот же Мантуров — новоиспеченный жених, который шустро сделал предложение и любезно предоставил прекрасную возможность, словно одарил собой, Антонии доказать свою существенность и значимость — или кто-нибудь еще. Сегодня в этом заведении не аншлаг, конечно, но все-таки не без посетителей мужского пола. Так что, да! Сейчас возможно все.

— Выходи за меня, Смирнова, — осторожно дую ей в лицо, выдыхая пары того, чем основательно заправился, когда выслушивал все тосты во славу везунчика Егора и его будущего счастливого брака с миниатюрной Нией.

— Ты…

— Нехороший? А какой я? Тоня? — аккуратно встряхиваю тело и перемещаю одну руку ей под лопатки, тем самым теснее прислоняя Тузика к себе.

Прижимаю подбородком ее макушку, вожу туда-сюда, поглощаю носом тонкий аромат ее парфюма и трогаю губами слегка завитые темные волосы, сегодня чересчур послушные и уложенные стриженным коротким кандибобером.

— Расскажи, пожалуйста, — прошу и прикусываю локоны, когда они встречаются на моем пути.

— Я выйду за Егора.

— Я не уеду, Тоня. Ты не выгонишь меня из родного города.

— Ты ведь обещал. Такое было условие. Это чертово пари, — Смирнова жалко ноет и начинает подгонять слезу. — Пусти! — опять подключает руки и пальцами впивается мне в лицо. — Не трогай меня, козел…

Плохое место, неподходящее для душевных излияний время и случайный свидетель, который видит то, что мы делаем, обнимаясь перед зеркалом в мужском отхожем месте.

Горовой заходит туда, где мы сражаемся с Антонией и в охренеть каком огромном изумлении широко раскрывает рот. Яр тут же опускает голову, выказывая свою мужскую солидарность, затем быстро поворачивает ее в сторону, но вдруг возвращается своим лицом и смотрит прямо на меня, сверкая жестким и почти бесцветным взглядом.

И ты, похоже, тоже Брут! Однорукий правильный осел…

— Тонь… — шепчу в мельтешащую передо мной темную пахучую макушку. — Тонечка… — к ней обращаюсь, а Горовому через зубы говорю. — Это не то, что ты подумал… ВЫЙДИ!

Он поворачивается и закрывает дверь… Да! Я долбаный везунчик.

— Очень красивое платье, детка, — наверное, в десятый раз повторяет мама, оглядываясь на заднее сидение в моей машине, проводит рукой по белоснежному чехлу, песочит в пальцах дорогую фирменную обертку, затем глубоко вздыхает и тихо всхлипывает. — Не могу поверить, что завтра ты выходишь замуж. Казалось, вот только вчера мы забрали тебя из родильного дома, привезли домой…

— Дрожащими руками разорвали праздничную упаковку с розовым огромным бантом, заглянули внутрь, ахнули и, конечно же, всплеснули руками. Ты умилялась, а отец, естественно, покачивал головой — вторая дочь, а он, наверное, уже смирился с женским батальоном, которым накачал свою семью — громко щелкнул языком, потом потискал и пощекотал тебя, поблагодарил — куда без этого, а затем — ничего уж не поделать и с этим нужно что-то срочным образом решать — вытащил на свет Божий копошащееся и пищащее от осознания своего появления в этой жизни крохотное чудо? Мам, — прикусываю язык и затыкаю фонтан наигранного злословия, на одно мгновение отрываю взгляд от дороги и обстановки, царящей на ней в наш будничный час пик, скашиваю взор на пассажирку, спрятавшую свое лицо в тонких ладонях, и тихонечко прошу, — перестань, пожалуйста. Не плачь, кому говорят. Это свадьба! Торжественное мероприятие, а не поминальная служба или еще какое траурное мероприятие.

Имеется слишком стойкое и громкое предчувствие, что завтра мою маму будет просто не унять!

— Прости-прости. Сейчас! Я возьму себя в руки и успокоюсь. Но на это мне необходимо время, а ты подгоняешь. Твоя торопливость и импульсивность. Р-р-р! Ты совсем, как твой отец, Антония!

Им бы поскорее определиться с тем, кого я больше внешностью и поведением напоминаю. А то выходит, что в первый день недели — я вылитая бабуля по мужской линии, занимающаяся проблемами человечества и строящая из себя мать Терезу, но живущая по законам Ганди, иногда изображающая толстовца, последователя того Льва, которому и в одной рубахе, подпоясанной веревкой, удерживающей дырявые штаны, неплохо было — еще бы, ему все можно, а уж тем более после воинственного мира, о котором он в четырех томах французским, правда, вперемешку с русским, языком, словно издеваясь на современным школьником, излагал; а на второй день — я богатенькая беспредельщица и та, которой на порядок, человеческие нормы и законы общества наср…

— Фух-фух, — мама обмахивает себя ладонями, медленно проводит пальцами под нижними веками, снимая осыпавшуюся и потекшую тушь, при этом приоткрывает рот и смешно икает. — И-и-к, ты такая взрослая, Ния. Господи! Икота-икота…

«Перейди на Велихова, с Велихова — опять на Велихова, и так по кругу, чтоб ему жизнь малиной не казалась и чтоб он, наконец-то, захлебнулся собственным бескостным языком!» — сжимая рулевое колесо, обманчиво спокойным тоном про себя вещаю.

— Не плачь, пожалуйста. Я замуж выхожу, а не в мир иной отбываю.

— Тосик! — похоже, моя мама злится. Ее, видимо, раздражает и немного бесит мой цинизм, язвительность и некоторая жесткость в определениях.

«Это не потому, что я такая, просто мир ко мне несправедлив…» — какую только ересь и жалкие оправдания в своей никак незатыкающейся голове катаю.

Я что, взрослая? Серьезная? Выдержанная женщина? Это она в понятиях, по-моему, ошиблась. Была бы взрослой и сознательной, серьезной, выдержанной и эмоционально стабильной не купилась бы на игры Петеньки и не позволила крутить собой, как ему заблагорассудится.