— Иди-ка, Тузик, к папе. Встанем на кривые лапки, — просовываю свои руки ей под плечи и сильно вздергиваю, — блох выгоним и шерстку отряхнем!

«Хрясь-хрясь-хрясь-хрясь!» — трещит воздушная юбка и не до конца, к моему глубочайшему сожалению, слезает с верхней части ее платья.

Нет-нет! Так не пойдет — этому наряду выписана моя личная кабзда!

— Ты! Козел! — визжит Антония и пытается стать ко мне лицом. — Ты… Ты… — хлопает руками, как пойманная в сети птичка, и пищит. — Что натворил? Порвал, да? — перегибается через свое плечо, чтобы посмотреть на надорванный подол на заднице.

Я только начал, но желал бы дальше продолжать. Пусть успокоится, а я закончу то, что намерен совершать. Сейчас убавим рвение и отвлечем ее внимание, а потом, когда она не будет ожидать, я нанесу смертельный удар. Этому платье однозначные кранты, как говорят — по умолчанию. Оно для Мантурова, для Егора Михайловича, но не для Велихова, не для Петра Григорьевича, то бишь, не для меня. Я не люблю чужое, ни в каком обличье, виде или состоянии — не хочу смотреть, не желаю трогать, не стремлюсь этим обладать и даже что-то представлять, если это не мое и не для меня. Все, что инородное, нужно убирать…

— Помог, — напираю на нее и тяну нашу связку к двум березам.

«Ну надо же! Как я с деревьями-то угадал» — про себя смеюсь и волоком тащу брыкающуюся Смирнову.

— Отпусти! — кричит и специально падает на ноги, обмякает, словно труп.

— Замолчи, — шиплю и сразу же стираю улыбку со своего лица. — Заткнись, Смирнова!

Чем я недоволен и на что или кого слишком зол? Неужели на шоколадницу, которая в скором времени половину своего прибыльного дела мне сольет?

— Что ты хочешь? — грозным, даже немного устрашающим тоном произносит.

Изображаю небольшой испуг и передергиваю плечами:

«Артистка, мать твою!».

— Что хотел, то уже получил. Ты проиграла, Ния! Заканчивай полоумную изображать.

— Нет-нет-нет, — вращает головой, как адское и вышедшее из потустороннего мира кривокосое создание. — Свадьба…

— Не состоялась! — грубо обрываю. — А Мантуров Егорушка твоей туфлею раздавлен, словно клоп. На собственной свадьбе! Каково, м? Ты довольна? — разворачиваю ее к себе лицом, перехватываю удобнее и втискиваю спиной в рогатку, образованную двумя пятнистыми стволами тонких, потому что молодых, деревьев. — Довольна? — еще раз задаю вопрос, сильно встряхиваю и неосторожно прикладываю ее макушку о гибкую станину. — Отвечай, когда я спрашиваю. Стерва!

— Да-да-да! — вопит, зажмурившись. — А ты?

Я? Зачем она спросила?

— Я рад, что ты не вышла замуж, Тонечка, — наклоняюсь ближе, прикасаюсь своей щекой к ее виску, трусь о временами взбрыкивающую Смирнову, словно пухлощекий кот, старательно размечающий территорию. Мой запах — моя собственность — мой ареал обитания — здесь все мое. — Очень рад! Ты не должна была… Зачем?

— Я с тобой поспорила! — упирается ладонями мне в плечи, отталкивает, но я нахально напираю и сильнее вдавливаю ее тело между двух стволов. — Забыл, что ли? Склероз?

Нет, конечно. Как можно о таком забыть?

«Все прекрасно помню, но кровь мгновенно залила глаза и опустошила голову, ушла из сердца на хрен, зато, как полагается, прилила туда, куда не надо. Прилила тогда, когда я увидел, как Мантуров обнял Тоньку, словно уже имел на это право. М-м-м, твою мать!» — завожусь, но эти объяснения вслух не выдаю.

— Я ревную, Тузик, — прикусываю мочку ее уха и жду пищащего «звонка» о том, что цель достигнута и дама, спеленатая моими объятиями, ожидает следующего броска.

— Ай-ай-ай! Перестань!

Я ревную… Бешено и неконтролируемо! Она моя… Эти споры, подколы, шутки и загадки… Я так больше не хочу. Устал, да и вырос из нашей долбаной игры на детское слабо — «Осмелишься или так и будешь шланг сосать?». Слишком это мелочно, да, к тому же очень глупо.

Странно! Я оглох или выпал из реальности? В голове гуляет ветер, а мои предыдущие неблаговидные намерения куда-то странным образом испарились, зато повисло на языке простое предложение:

— Давай встречаться? — шепчу ей в ухо. — Тузик? Будем парой? Пошутим по-серьезному над нашими родителями, например? Представь, как они удивятся, когда увидят нас с тобой, гуляющими под ручку. Или…

— Пошел вон! — рычит и брыкается с остервенением.

— А что тогда между нами было, пока твой Мантуров не выкатил колечко на бархатной подушке? — скриплю зубами и телом на Смирнову напираю.

— Игра! — вдруг расслабляется и опускает руки. — Не фантазируй, Петя. Это все выдумки и неправда… Теперь еще совместный бизнес в небольшой довесок, сколько ты хочешь из моих кровных своих процентов? Это мы, по-моему, еще не обсудили.

Хм-хм? А сколько я хочу? Она не догнала, видимо. Конечно, всё! Стабильную и очень жирненькую единицу, чистоганом все сто процентов, а в качестве живого бонуса — ЕЁ!

Шестью месяцами ранее, или немного больше

Мерзкий запах… Несвежий, тяжелый, затхлый, прелый… Отвратительный душок с мускусной нотой, ярко-выраженной кислинкой и потливой вонью. Морщу нос и ерзаю задницей по дерматиновой обивке сидения жутко старомодного стула, противно поскрипывающего от моих движений. Определенно очень странное место, впрочем, как и хозяйка этой конуры, с которой я пока что не знакома, но наслышана и ей же одним добрым человеком порекомендована. Прислушиваюсь, принюхиваюсь, прищуриваюсь и всматриваюсь в очень неопрятную окружающую обстановку:

«Что я здесь, вообще, забыла, зачем пришла, про что желала бы узнать или что такого важного хотела бы для себя приобрести?».

Чересчур тяжелая атмосфера — темно-бордовые стены, такого же цвета то ли велюровые, то ли драповые шторы, своим нижним краем усиленно подметающие несвежий пыльный пол, грязные, закопченные, жирные оконные стекла и полностью отсутствующие двери, специально снятые с петель. Я не заметила ни одного деревянного или иного полотна, пока следовала по квартире до места, в котором сейчас вынужденно нахожусь. Плотные мрачные занавески на дверных проемах, черные зияющие дыры, словно бесконечные туннели в потусторонние миры или вырванные глазницы у жилого помещения, пальцами подцепленные или выскобленные специальным инструментом. Место первобытного страха и дикого ужаса — зловещая ведьмовская колыбель тьмы.

Защипываю себе нос и запрокидываю голову. Мрачный потолок с гипсовой безвкусицей вокруг фактурной люстры с накинутой на нее дырявой марлей, выкрашенной в тот же цвет, что и панели комнаты… Высоко, но в то же время низко. Вся атмосфера этой чумовой квартиры давит вынужденного посетителя — меня, к чему-то даже принуждает — я чувствую себя обязанной покорно сидеть и разрекламированного медиума почти смиренно ждать; заставляет пресмыкаться и о малой благости высшие силы заклинать. Вздрагиваю и повожу плечами:

«Бр-р-р! Мрак какой-то, жуть и крипота. Пора бежать?».

Занавески, наконец-то, раздвигаются, а в дверном проеме я замечаю невысокую женщину приблизительно моего роста, одетую в какой-то черный балахон с золотой окантовкой глубокого декольте и краев широких, почти колоколообразных, рукавов. Модно, хоть и скромно, и довольно тускло — слава богу или увы, не мой стиль, да и колор не тот, но этой дамочке определенно хмурый «вещмешок» идет.

— Добрый вечер, — лакейски, с небольшим почтением, привстаю и даже кланяюсь хозяйке этого заколдованного заведения. — Меня зовут…

— Никаких имен, — женщина грубо обрывает. — Если возникнет в том необходимость, духи мне о тебе расскажут все. Не утруждайся и садись, вставать не нужно.

Любезное разрешение или надменное пренебрежение? Что еще за духи и острая необходимость? Пусть скажет прямо — официальный запрос от соответствующих спецслужб. Есть же правила приличия, в конце концов. Как мы с ней будем общаться, если понятия не имеем, как к друг другу следует обращаться? Ни имен, ни фамилий, ни кличек — всего лишь точный адрес на визитной карточке и условный сигнал, как в том старом добром фильме: