— Не смейся, пожалуйста.

Какой уж тут смех! За каких-то неполных тридцать минут, наверное, мы прошли через все и вспомнили всю нашу жизнь. Тут бы в депрессивную яму не погрузится от таких пронзительных признаний. А она про смех некстати вдруг припоминает!

— Я не смеюсь, — щекой потираюсь о висок.

— Не смейся! — бухтит, еще раз просьбу повторяя. — Обещаешь?

— Обещаю.

— Я хочу… — Тоня внезапно обрывает себя.

Смирнова странно замолкает, но водит пальцами по моей руке. Она легко царапает бицепс, задевает шею и щекочет ключицу, невесомо прикасаясь, а затем, как будто наигравшись, опять на старое место своей ладонью возвращается.

— Петр Велихов! — торжественно, как на параде, провозглашает.

— М? — отзываюсь на свое имя.

— Я делаю тебе предложение!

— Деловое? — подмигиваю, пока она этого не видит.

— Прошу тебя стать моим мужем. Если это деловой подход, то мое предложение — деловое и…

Что-что? Вот это, твою мать, охренительный поворот!

— Долго еще? — заглядываю в миску через хрупкое плечо.

В четыре руки размешиваем в стеклянной таре уже на протяжении десяти минут пенящуюся и посветлевшую от ритмичных слаженных движений яично-молочную массу. Готовим общаком омлет на наш совместный завтрак. Уже, по-моему, четвертый или пятый день подряд.

Туз в поварской команде как обычно выступает заводилой-предводителем, а я — настырный и упрямый, как правило, всегда голодный совсем не грозный «мимокрокодил». Движения синхронны и уверенны, а тихое, как будто осторожное, Тонино дыхание выровнено под невидимую прямую линию и не содержит сверхэмоциональных пиков. Мы действуем слаженно, командно, как будто по канону, а шаг в сторону или за край посуды незамедлительно карается законом.

— Тонь? — убираю свою руку. Уложив подбородок на ее двигающееся вверх-вниз плечо, провожу носом по щеке, затем медленно взбираюсь на висок и останавливаюсь в районе прикрытого волосами уха. — Слышишь?

— Угу? — она немного отклоняется, выкручивает шею, пытаясь отразить мою ползучую атаку.

— Как дела?

— Все хорошо, — быстро, как на ночь вызубренное, отвечает.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично, — протягивает руку за мукой и солью. — Петь, отпусти, пожалуйста, — водит плечом, невысоко подкидывая мою расслабившуюся рожу. — Не мешай!

— Я не мешаю.

— Ты навалился на меня, а весовые категории у нас все же разные. Я закончу через пять минут, освобожусь и…

— И?

— Уделю тебе время, — обиженно гундосит.

Она уделит мне время? Серьезно? Заявка на кураторский час? Такой себе вынужденный и негласный классный руководитель, случайный воспитатель академической группы нерадивых идиотов, побеседует с отстающим, но подающим — ах, твою мать, какие чудные и по планам далеко идущие — надежды учеником, у которого из успеваемости — стабильный высший балл лишь по физподготовке и то, в парном разряде, когда его партнер находится в подходящем настроении и против встреч нисколечко не возражает — всегда, как говорят, готов!

— Я не домашнее животное. Не псина с контактами и чипами вместо органических оболочек. Мне не нужно уделять время, Тосик, — отпускаю и отхожу на пару шагов назад.

Встречаюсь задницей с обеденным столом, упираюсь мясом в край и перекрещиваю руки на груди. Ее спина, узенькие плечи, поясничный прогиб и немного наклоненный темный завитой затылок попадают в фокус моих глаз.

— Я занята, — себе под нос бормочет.

— Оторвись, пожалуйста.

— Ты разве не голодный?

— Нет.

— … — Смирнова запрокидывает голову, устремляет взгляд наверх, под самый потолок, шумно втягивает носом воздух и, по ощущениям, определенно забывает выдохнуть. Вот так с раскрытой грудиной, на глубоком вдохе, намертво и застывает.

— Есть, что обсудить, Антония?

— Я не знаю.

— Не надо так, — спокойно отбиваю.

— Так? — возвращает голову в удобное положение. — Как «так»? — повернувшись вполоборота, задает еще раз уточняющий вопрос.

— Не надо молчать.

— Я не молчу.

— Повернись, пожалуйста.

— Не могу.

— Не можешь или не хочешь? — надеюсь, что Смирнова выберет достойный и открытый вариант.

— Не могу, — на своем настаивает.

— Я обидел?

Замечаю, как Тосик поднимает руку и, кажется, прикладывает ее к своим глазам.

— Я настаиваю на этом разговоре, Ния. Но предпочитаю говорить в открытую, а это значит, глаза в глаза. Поэтому…

— Я навязываюсь?

— Что? — как будто плохо слышу, поэтому еще раз уточняю. — Что ты сказала?

— Я чересчур навязчива, Петя? Меня слишком много, я везде и всюду, я досаждаю, мешаю или…

— Не городи херню! — нет крика, но по тону моего голоса надеюсь, что однозначное предупреждение она улавливает и к сведению все принимает.

— Мне пора?

— Куда?

— Домой.

— Нет. Какого хрена? Что за… Тоня, ты чего?

— Я поспешила?

Да уж! А это не игра в шарады или еще какие интеллектуальные загадки и аркады. Уже пять дней Антония ожидает моего ответа на ее любезное, но очень странное «деловое» предложение Ей-богу, чертовы кавычки уже все те же пресловутые пять дней сопровождают совместное существование в моей квартире.

— Нет.

— Ты не ответил на вопрос, — Смирнова шепчет.

— Ответил. «Нет», а ты не поспешила.

— Другой…

— Дай мне время, — рассматриваю исподлобья женский зад.

— Сглупила? — какой сарказм, язвительность и нескрываемое пренебрежение сквозят в ее словах. — Предстала не в том свете? Разыграла дуру?

— Прекрати, — распускаю руки и по обеим сторонам от своих ног упираюсь ладонями в край стола. — Тебе не идет.

— Не идет? — наконец-то поворачивается ко мне лицом.

— Нет.

— Я пожалела, Петя, — задрав и выставив свой подбородок, с гордостью сообщает. — Сто тысяч раз о том, что сделала тогда, сильно пожалела…

— Стало быть, я, как муж, тебе уже не нужен? Ты передумала! — тычу пальцем ей в лицо.

— Я не нужна, — оттолкнувшись от дверцы кухонного шкафа, она обходит стол и сидящего на нем меня. — В качестве жены я тебе не нужна.

Кажется, такое умозаключение называется ложная посылка? Как мне доказать, что сейчас Смирнова абсолютно не права? Установив противоречие, двигаясь от так называемого «противного» предположения?

Неспешный, слегка вальяжный шаг и полное отсутствие слабой искорки в глазах — сухой остаток для ее характеристики. И что, прикажете, мне с этим делать? Схватить за руку — принудить, заставить, приказать и подчинить. Продемонстрировать ей силу? А может быть, не трогать и позволить ей уйти? То есть отказаться, что ли?

Выбор, как обычно, не большой, и, как водится, чрезвычайно трудный. Но я решаюсь все-таки на первый вариант и очень быстрый шаг.

— Не уходи, — цепляю ее кисть, подтягиваю и располагаю в точности перед собой. — Нужно поговорить.

— Будь честен, пожалуйста.

— Я честен, — шепчу ей прямо в губы. — Я дам ответ. Обещаю!

— Нет, — пряча взгляд, она мотает головой.

— Дам. Обязательно.

— Твой ответ «нет», Велихов.

— С чего ты взяла? — раздвинув ноги, устанавливаю Нию между ними, сдвигаю и сильно зажимаю. — Посмотри на меня, — подныриваю, хочу поймать ее ответную реакцию.

— Если бы ты знал, как сильно я корю себя, — вздыхая, сокрушается.

— За что? — не дожидаясь полной формулировки предложения, иду на опережение.

— За импульсивность в действиях, например.

— Не вижу импульсивности, — сразу же парирую.

— За глупость, необдуманность, за спешку. Разве мало?

— Это не глупо и не быстро. Прекрати!

— Успокаиваешь, да? — Смирнова, наконец-то, вскидывает на меня глаза.

— Всего лишь разбиваю твою слабенькую — прости, пожалуйста — защиту. Между прочим, особо не утруждаясь, опротестовываю все твои предположения. Вопросы могу задавать? Ну-у-у, для цивилизованного диалога? — напрямую обращаюсь к ней. — Антония? Или мне разрешено молчать и просто слушать?