— Что дальше, Петя? — Смирнова шепчет, когда я отпускаю.

— А дальше видно будет!

— Настораживает, если честно.

А меня, как ни странно, полностью умиротворяет.

Брызги ледяной воды бьют прямо в темя, рикошетом задевают затылок и шею, насквозь прошивая кожу на спине; щипают нервы и закручивают в жесткий узел кровеносные сосуды, при этом пробуждают табун мурашек, заставляя их выпучиваться и подставляться под секущий тело и сознание холодный душ; капли кусаются и жалят бицепсы, медленно стекают, словно крупные слезинки, по моей груди и прессу; обмывая член, с почти половины моего роста со звонким шлепком приземляются на поддон гостиничной кабины, в которой я полощусь уже почти тридцать минут, разгоняя озабоченность и забивая на хрен жгучее желание отъе.ать Смирнову, невзирая на свой собственный запрет на половые отношения до выяснения всех спорных вопросов и разрешения специалиста по довольно скользким и очень неприятным моментам, связанным с мужским и женским, соответственно, здоровьем в плане интимного времяпрепровождения.

А Тонечка, по всей видимости, с цепи сорвалась и напрашивается на порку с отягчающими обстоятельствами. Я бы стерву все-таки отстегал по мелкому ореху, который беспрепятственно глажу и сжимаю, когда он однозначно специально — абсолютно без сомнений — утыкается мне в пах, насаживается на «ветку» и зажимает ствол упругими половинками, потирая кожу через ткань трусов, которые я, бл.дь, предусмотрительно не снимаю. Иначе — не сдержусь и растерзаю. Что за пытка, твою мать, такая? Неужели женщины ведут себя так? Так, как эта мелкая зараза. Туз нащупала слабое место у «Петруччио» и целенаправленно бьет именно туда?

Какая жуткая поездка, на которую я необдуманно подписал себя, обозначив чертово пари. Правда, изначально ведь надеялся, что хотя бы на середине путешествия туманная ситуация более-менее станет ясной, разрешимой и однозначной, однако я насмешил людей и прежде всего себя, поспешив со сроками и буквальной, до жути точной, формулировкой. Две недели, черт подери, оказалось недостаточно, чтобы установить: заразен я или чист, как стеклышко, и могу ли полноценно жить. Во всех смыслах этого слова.

Уперевшись ладонями в стеклянные створки, отставляю задницу, выгибаясь в пояснице, и изменяю местоположение для нанесения водных ударов из огромной лейки душа. Озноб пробирает сильно, у испытуемого, то есть меня, зуб на зуб уже не попадает, а я дрожу, закусывая губы, шиплю и тихо, но грязно матерюсь, вспоминая каждое словечко, которым хотел бы наградить провокатора в короткой юбке и на каблуках, не сдающего своих позиций и не выкидывающего позорный белый флаг.

«А когда я поменялся с ней ролями?» — как ни стараюсь, вспомнить, сука, не могу.

Кто еще кого тут добивается и покоряет? Если говорить об этом объективно прямо, то однозначно — Ния. Да я уже покорен. Чего там! Покорен ее откровенными ночными нарядами, например. Я мужик, а мне, согласно мануалу, мало надо. Но, ей-богу, лучше бы она спала в тех прозрачных трусах и без кружевного лифчика, чем выкидывала то, на что я не могу без боли в каждой интимной части своего тела реагировать, всего лишь кинув беглый взгляд на ее мизерные, но идеальные по состоянию прелести. У меня эрекция, как и проблемы с самообладанием, всюду и везде, а не только в области достоинства и мужской силы, которые фиговым листком отныне не прикроешь — там все болит, скулит и ноет; да от таких страданий сдохнуть можно со звериным скулежом, предварительно передернув, конечно, и навсегда заглохнуть. Возможно, тогда мне было бы намного проще. А что? Все ведь налицо, товар открыт и нескрываем. Достаточно пощупать перед покупкой и доставкой, и быстро отказаться с глубоким вдохом:

«Нет, пожалуй, нет. Не то, не то. Я поищу еще!».

Выключаю воду и обматываю бедра банным полотенцем. Рассматриваю заспанную и уставшую рожу в вытянутом по горизонтали зеркале. Ухватив себя за подбородок, сжимаю щеки и поворачиваю голову для того, чтобы удостовериться в кондиции слегка отросшей за ночь щетины.

А Тосик шумно возится в жилой комнате номера. Через предусмотрительно закрытую на замок дверь в ванную я слышу, как она передвигается по периметру, что-то перекладывает, даже сама с собою разговаривает, напевая хрень под нос.

Растирая волосы, снимая лишнюю влагу, выползаю в общий свет:

— Привет!

«Гадость ты такая!» — эпитет тихо добавляю про себя.

— Ай! — визжит незнакомый женский голос, а затем звонко и довольно быстро сыплет оправдания. — Мне сказали, что здесь никого нет, что постояльцы покинули помещение. Там ведь висит табличка с просьбой об уборке. Прошу прощения…

«Это еще кто такая?» — скидываю с головы и морды полотенце и вижу перед собой «обслуживание номеров» в форменной одежде. — «Как она сюда попала? Кто сказал? И какая, к еб.ням, табличка? А где моя крохотная изобретательная стерва?».

— Ваша жена сказала администратору, что номер пуст. Прошу прощения… — извиняющимся тоном выпискивает девчушка, потупив взгляд.

Хорошо, что я предусмотрительно обмотался в нужном месте махровой тогой, а то ведь мог бы выползти в свет, в чем мать меня когда-то родила. Тем более что со Смирновой этот номер не проходит никогда — ее абсолютно не смущает моя нагота, словно мы сто лет в этом отношении знакомы. Похоже, у Тонечки нет комплексов по поводу обнаженного мужского тела. Да и вообще, она ни в чем не видит никаких проблем, кроме, конечно, автоматизированной системы управления собственным персоналом и любимым делом. Здесь Тосик — чугунный болван и неисправимая тупица. Так сказывается недостаток высшего образования и обыкновенного понятия, как что устроено и кем, и чем управляется раскрученный на полную процесс.

— Жена? — выказываю удивление в своем вопросе.

— Да, — в подтверждение головой кивает. — Прошу меня простить. Я сейчас уйду.

Ну, сделай одолжение, милая!

— Же-на! — дергаю башкой и поворачиваюсь к девушке спиной. — Не буду Вас тогда смущать. Оденусь, пожалуй, там. Через полчаса здесь точно будет пусто. Э-э-э, — вполоборота, скосив глаза, спрашиваю у нее, — а где… — хмыкаю и закашливаюсь, — прошу прощения! В горле сильно запершило.

От осознания того, что я, как оказалось, на Антонии уже женат!

— Ничего-ничего.

— А где моя, — заикаюсь, делая многозначительную паузу, — жена? Вы не знаете, — с нескрываемым ехидством добавляю, — случайно?

— В ресторане. Она завтракает.

«Ранняя, сука, пташка!» — направляюсь в ванную, прихватив свои вещи, приготовленные с вечера на сегодняшний очень плодотворный день.

Надо выгулять шавку так, чтобы впредь ей неповадно было так зло и необдуманно шутить надо мной.

Неспешно пропускаю каждую рубашечную пуговицу в петлицу, расправляю воротник, подкатываю рукава до середины локтя и подтягиваю джинсы, запустив большие пальцы в брючные петлицы. Сально скалю морду в зеркало и пятерней прочесываю влажные волосы.

Когда выползаю из служебного помещения, в комнате уже никого. Спугнул я девочку, представ перед ней в костюме глупого Адама с подачи хитромудрой Евы, которой странно след простыл.

Спустившись в то место, в котором уже, похоже, около тридцати минут, как минимум, завтракает моя случайно приобретенная супруга, я застаю Туза, рассиживающейся в компании двух молодых людей. Он и она! Супруги или просто друзья, знакомые или родственники? Возможно, брат и сестра. По первому впечатлению — приблизительно нашего со Смирновой возраста. Улыбаются и развлекают Тоньку, слушающую с открытым ртом то, что чешет мужик, выдавая за несальный, но интеллектуальный юмор.

Забавляется! Сейчас я разобью идиллию и огорошу всех своим присутствием.

— Доброе утро, — останавливаюсь рядом со столом, за которым сидит миленькая троица.

— Доброе утро, дорогой! — запрокинув голову, щебечет Тоня. — Присаживайся, — двигается, освобождая место на диване рядом с собой. — Познакомься, пожалуйста. Это Владимир, а это Маргарита. А это, — Смирнова ерзает на сидении и не спускает с меня глаз, — мой муж, Петр Велихов! Как дела, котик?