— Ты меня обижаешь и пугаешь.

— Тоня-Тоня, мы всегда так общались. Ты, видимо, забыла.

— Ты хочешь со мной встречаться, но при этом обзываешься и…

— Попробуем еще разок? — все, на что сподобился, быстро предлагаю.

— Нет.

Я не уйду! Пусть об этом даже не мечтает. Я не уйду и своего добьюсь. Это дело принципа, в конце концов.

— Тосик? — ерзаю губами по теплой нежной щечке, задеваю границу острой скулы и носом щекочу мочку ее уха.

— Что? — спрашивает тихо.

— Тосик, Тосик, Тосик. Ну, как?

— Что?

— Нравится? — отстраняюсь на одно мгновение, чтобы посмотреть на ту, которую хочу зацеловать, потому что два дня не видел и уже соскучился. А она? Она строит недотрогу и невинность изображает, заводит с половины оборота и вынуждает меня дичь творит.

— Я спать хочу, — Смирнова разворачивает подо мной серьезную возню.

Тузик крутится потому, что я ей это позволяю. По крайней мере, почти не сдерживаю, лишь повторяю все, что она осуществляет. Ния укладывается на бок, я тенью следую за ней. Поджимает ножки, утыкается лицом в подушку, я осмеливаюсь перекинуть через нее свою ногу лишь для того, чтобы крепче и теснее к себе прижать. Смирнова ойкает, кряхтит, но после того, как я обхватываю ее под грудью, резко замолкает, шумно выдыхает и тут же успокаивается и мгновенно затихает.

— Спокойной ночи, Тосик, — перегнувшись через ее плечо, шепчу в сильно раздувающий ноздри носик. — Тонечка?

— Чего? — бурчит и пальцами расчесывает кожу, на которую я имел неосторожность выдохнуть слова.

— Ножка не болит?

— Давай спать.

— Тебе не тяжело? — приподнимаюсь, чтобы ослабить хватку.

— Нет.

— Тосик?

— Спокойной ночи, Велихов.

Велихов! Велихов! И слава Богу, что не долбаный Петруччио, Пиноккио или деревянный мальчик из Толстовской сказки. Это чертова кличка, которую мне дал ее отец, когда я порвал очередной букварь, в котором они, всей мужской компанией, усиленно водили по слогам мой детский пальчик. Я не выдержал принудительного обучения и высказал свое собственное «фи». Сергей увидел в этом совпадение с книжным персонажем и окрестил меня:

«Юный Петруччио, сын папы Карло… Как его там звали? Бу-ра-ти-но!».

Так я и поймал это сучье прозвище:

«Деревянный мальчик!».

Это уж потом эти злобные дьяволицы приписали смешную, с их точки зрения, кличку своему авторству. Орали, старались переплюнуть друг друга, чтобы доказать, что их фантазия еще жива, свежа и ого-го как бешено игрива. Практически неистощима!

Антония сопит и сквозь дрему пальцами перебирает наволочку своей подушки, а я, как цербер, сторожу ее спокойствие и сон. Она идеальная женщина. Не только по антропометрическим параметрам, конечно, хотя…

Наглею или осмеливаюсь, но позволяю себе осторожно сжать одну небольшую грудь, Смирнова тут же отвечает, сводя вместе плечи и толкаясь шустрой задницей, терроризируя мой сейчас чересчур болезненный, потому что возбужденный пах, и осторожно отползает от меня.

— М-м-м, — мычит и пытается освободиться из моих тисков.

— А ну давай назад. Спи, Тузик, — прикусываю ее затылок и зарываюсь носом в короткие завитые волосы.

Вкусно! Спокойный аромат — душистый, но не навязчивый, скорее, тонкий, баюкающий и сильно расслабляющий. Она гипнотизирует меня и заставляет брести, с большим трудом переставляя ноги, через дебри жутких и в то же время эротических сновидений, которыми я, чего греха таить, откровенно наслаждаюсь. Я, видимо, чересчур расслабляюсь, потому как точно проваливаюсь в сон, прижавшись к то и дело вздрагивающей спине Антонии.

Мне с ней так хорошо и так удобно.

Привычно…

Запросто…

Легко…

Свободно…

Мирно…

Неторопливо…

Плавно…

Мне с Тосиком так безмятежно и спокойно. Наверное, потому что я…

— Ве-ли-хов! — мужской грубый голос шепчет, а пальцы жестко бьют по кромке моего уха.

Просыпаюсь резко, поймав, похоже, не один сердечный приступ и инсульт. Выпучив глаза, рассматриваю красиво очерченные лопатки Нии и застываю на трех родинках, которые восходят вдоль позвоночника к тонкой шее. Смирнова спит и в ус себе не дует.

— Выспался? — шипит змеей мужчина. — Вставай, жених!

Что? Где я? А где он? Откуда козел так грубо говорит?

Еще один щелчок по уху, заставляет меня повернуть голову и скосить глаза.

Ну что сказать? Там стоит тот, кто назвал меня деревянным лишь потому, что я не приветствовал его методы обучения чтению. Смирнов во всей своей красе! Решил почтить собой комнату очень взрослой дочери? Я, пожалуй, разъясню ему…

— Идем со мной, — хмыкает и жестким, но очень тихим, голосом произносит. — Сделаешь мне кофе, я что-то не могу уснуть…

— Тосик? — толкаюсь в спину погрузившейся, похоже, в мертвый сон Смирновой. — Ния?

«Она там вообще жива?» — перекидываю через маленькое тело руку и втискиваю спящую в себя.

— Туз?

— А-а-а? — наконец-то оживает мелочь.

— Там это… — прыскаю и тут же затыкаюсь, потому как не знаю, откровенно говоря, как ей о том, что меня сейчас внизу ожидает, спокойно и без истерик рассказать.

— А-а-а, — Тонька почти порнографически, громко и протяжно стонет, зато в разумное, адекватное состояние никак не прибывает.

— Нас застукали, Антония, — ухмыляюсь.

— А-а-а-а-а?

Да уж! Толку от сонной Нии, как от козла молока. А на что, в конце концов, я рассчитывал, когда нахально оставался на ночь в ее комнате, и более того, в ее кровати, сжимая маленькое тело в объятиях и прикладываясь членом к ее заднице, которая так и манит… Так и манит, твою мать!

— Твой отец вызывает на дуэль, щенок.

— Хи-хи, хи-хи, — издевательски хохочет, выдувая ртом мелкие пенящиеся пузыри. — О-хо-хо!

Это по всей видимости означает, что:

«Будет очень больно… И поделом тебе, глупый деревянный мальчик. А не надо было мне, мелкой стерве, собою и своим надоедливым вниманием досаждать».

Наелась ароматной булочкой и давай спать?

— Ничего не хочешь сказать, добавить или порекомендовать, кроме этих междометий и не очень-то умного, между прочим, смеха? Может быть, у твоего папули есть какие-нибудь пунктики или слабые места? Подготовь меня к достойному противостоянию, а то я буду выглядеть, как мокрый шпак*, попавший под раздачу грозного генерала, проснувшегося в самый неподходящий для стоящего на посту халдея момент, — зарываюсь носом в растрепанные женские волосы, напитываюсь почти божественным ароматом, который источает горячая кожа ее головы. — Ты хоть понимаешь, о чем я говорю?

— Что-о-о? — она вытягивает ножки и ползет куда-то вверх, к самому изголовью, цепляясь растопыренными пальцами за смятую простынь. Тузик переворачивается на живот и обращает голову, укладываясь щекой на подушку, располагаясь не ко мне, а от меня своим лицом.

— Мы встречаемся? — плечом отталкиваюсь от играющего подо мной матраса и ложусь ей на спину. — Дай зеленый свет, Туз! Поощри меня на подвиг с большой опасностью для жизни. Ты ведь сейчас рискуешь не меньше моего.

— А-а-а-а! — пищит Смирнова. — Задавишь! Петруччио…

— Встречаемся, м? — пробую на вкус ее обнаженное «кошачье место», зубами впиваюсь в женский загривок и катаю мягкую и бархатную кожу меж клыков-резцов и прочих старческих моляров.

— Ни пуха ни пера, Велихов.

Это еще что такое?

— Тебя к черту послать после такого пожелания? Я спросил не об этом…

— Сейчас тебе мой папа там темную устроит, — по-моему, Антония пусть виртуально, но все же потирает мелкие ручонки. — Там тебе все обстоятельно расскажут! Куда бездыханное тело передать?

— На деревню к деду с пометкой…

— Пал в неравном бою бедняга, — задушенно хохочет Ния.

Кровожадная? Бессердечная? Злорадствующая и смеющаяся над моей проблемой? Ах ты ж… Жестокая крохотная тварь! Накажу, накажу, накажу ее! Но… Позже!

Похоже, сам Смирнов уже устал на кухне ждать меня, как того безотказного мальчика, выбранного его твердой и большой рукой для приготовления ароматного кофе величественной особе, который помог бы ему наконец-таки сомкнуть бесстыжие серые глаза и отвалить от младшей дочери на огромный на хрен. Я слышу слабую вибрацию моего мобильного телефона, лежащего на прикроватной тумбочке: