Когда донеслись дурные вести, когда из первых уст очевидцы подтвердили, что после закрытого суда Инквизитор начал смертельные пытки над Мартой – Кристина впала в отчаяние. Представить себе лицо Марты, искаженное от боли… И не помочь ничем…
Один из крестьян проезжавшего обоза сказал, что Марта сама отдалась в руки Инквизиции. И Кристине показалось, что Марта это сделала с умыслом, чтобы утянуть за собой священника. Именно об этом шептали непрекращающиеся осенние ветры. Ветрам не было ни до кого дела, они гнули деревья как гибкие прутья, ворошили сухие листья и словно доносили топот копыт стреноженных лошадей. Инквизитор упорно молчал и не вызывал священника, но было ощущение, что вот-вот заскрежещет ржавым железом инквизиторская клетка, заскрипит колесами и проглотит очередную жертву. И каждый ночной звук, и даже утренний стук дятла воспринимались как приближение зловещего кортежа. Поздними вечерами, в лесу уже не слышалось волчьего воя, звери перестали выть, будто дождались господина, притихли совы, и лишь ветер скрипел и скрипел.
Отец Марк начал медленно передвигаться, и жестом попросил сопровождать его в сад – было видно по его горящим, грустным глазам, что теперь, в отмеренный Богом остаток жизни, он не намерен сдаваться, пусть он не скажет ни слова, не проведет ни одной проповеди, ему суждено будет молчать, но свершится то, что должно свершиться. Новым неуловимым блеском засветились его глаза.
Весть о случившемся с ним долетела до Кодена довольно поздно, но потрясла всех настолько, что люди вдруг понесли вино, хорошо перебродивший квас и пищу. Еще не успевала рассеяться тьма, как на пороге стояли кувшины, накрытые полотенцами лепешки из желудевой муки, яблоки и вяленое мясо. И делалось это незаметно – недремлющее око Инквизитора могло обнаружить пособников отлученного от церкви викария, который все передавал записки, где подтверждал, что будет с каждым в эти тяжелые времена (несмотря на их просьбы уезжать), наставлял молиться о благодати для приезжающего священника, писал, что прощает тех, кто замышлял зло и молится о спасении их души.
Он изменился неузнаваемо: хотя старые шрамы зажили, побелел как лунь, лицо по лошадиному вытянулось, его изрезали рытвины и морщины; тень от черных кругов, что пролегли под глазами запала, казалось, глубоко внутрь, в самый взгляд. Манера ходьбы его стала намного тверже, несмотря на обнаружившуюся хромоту. Но одно новое свойство все очевиднее себя проявляло. Священник стал сентиментальным. Кристина не раз замечала, как от слез мокнут его глаза. Вот и теперь, встречая ее с завтраком на подносе, он заволновался, протянул руку, и… заметив, как дрожит ладонь, спрятал ее. Кристина поспешила, вышла и долго не возвращалась. А он подбрасывал в камин дровишек и разговаривал с огнем, пока не обнаружил на своей шее ее сплетенные руки, так бесшумно она вернулась. Она прикоснулась подушками пальцев к его глазам и пролепетала на одном дыхании:
– Мне кажется, нынешней ночью я повидаюсь с мертвыми…
Он отмахнулся как от назойливой мухи, поднял вверх руки, попутно задев сложенную утром поленницу у камина, и торопливо снял ее пальцы, которыми она закрыла лицо. На бумаге он написал ей: «Давай оставим мертвых в покое».
– Но они не оставляют нас…
Он заходил по комнате взад-вперед, покачивая головой, как неваляшка. Потом опять сел перед камином и долго, и сосредоточенно смотрел на нее. Кристина тоже изменилась за период его болезни. Стала худой как щепка, в глазах больше страха, но как повзрослела. За каждым ее словом скрывался какой-то затаенный смысл. Она еще долго щебетала о своих фантазиях и вдруг умолкла, бросилась ему на шею, сжавшись котенком на его коленях, и спросила, почему он не притронулся к еде. Он погладил ее с нежностью, на какую был способен в эти минуты. И почернели ее глаза, нечаянно раскрылся ротик. Значит, она что-то придумала и немедленно сообщит.
– …Я расскажу им о тебе. Они поверят мне.
Она увидела в его глазах недоверие, но продолжала:
– Они честнее живых людей. Они узнают про твою любовь к ним и избавятся от мучений! И Бог дарует им блаженство на небесах. Ты ведь выпрашивал у Бога блаженство для них. Я слышала это на твоих проповедях, да-да, когда бывала в храме. Ты слышишь меня?! Я приходила, пока там не появился какой-то странный человек. Весь в черном, он не сводил с меня глаз, безжизненных как у мертвяка, он явился будто с того света, и от взгляда его несло как из холодной пещеры. И когда ты призывал пожать друг другу руки, он оказался рядом со мной, и мои руки были схвачены его ледяными мокрыми ладонями. Я пыталась заглянуть ему в лицо, но никак не могла его увидеть… От него веяло смертью. Мне было жутко, и больше я не смогла приходить в храм, я не чувствовала себя защищенной. Я даже боялась тебе рассказать об этом раньше.
Она замолчала, но вот глаза ее снова загорелись.
Еще я расскажу всем о Марте. Она была красивой, но несчастной. Она искала счастье у тебя. За что она пострадала? У нее был муж, и ты хотел, чтобы они не разлучались. Почему Марта сошла с ума после смерти мужа, ведь она его не любила. Она любила тебя. Я это знаю.
Его глаза увлажнились, как он не пытался это скрыть, отводил их в сторону, и безропотно смотрел на Кристину, как смотрит верный пес на свою хозяйку. Но это еще и мудрый пес, знающий обо всем больше и не могущий никого огорчать.
– А еще я расскажу им о цветах. Ты же молился за этих людей, за Янека, и поэтому так назвал цветы их именами. Если бы ты видел, как они распустились! И самая веселая среди них Олинка!
Он заметил – Кристина стремится разговаривать с ним так, чтобы не потребовалось с его стороны никаких ответов.
– Ты не слушаешь меня, – она наигранно изобразила обиду. – А я так хотела…
И снова зашуршало перо на бумаге. И она прочла: «Тебе надо уходить, нас могут схватить», и тут же написала: «Нет, без тебя никуда».
Она посмотрела на него, затаив улыбку и прыснула со смеха, уткнувшись лицом в его ладони, ей вспомнилась недавняя история, произошедшая еще до его болезни. Как-то на закате солнца, у озера, она повернулась к нему, заглянула в его глаза и разревелась. Он усадил ее на берег и бросился с головой в воду, не снимая одежд. Вынырнув, он долго фыркал и неуклюже выходил из воды, напоминая медведя, загнанного в воду беззастенчивой пчелкой. Кристина, все еще плача, пошла по колено в воде ему навстречу, пугливо задирая подол юбки над водой. Наконец она стянула с себя одежду, швырнула на берег и поплыла.
– О – а – а – ай! – закричала Кристина, и эхо отозвалось в ближайших горах.
Ей почудилось, что под водой кто-то прикоснулся к ее ногам. – А – а – а! Мамочки! – она схватилась за шею своего спутника. Тот весь ушел под воду. И опять смешно фыркал, когда вынырнул.
Теперь им одновременно вспомнился тот случай.
– Мы должны пойти на озеро! – вдруг заявила она.
…Они купались в объятиях воды и ночи, не замечая, что купаются в объятиях друг друга. Вокруг, над водой, в ее парах, еще летали мятежные сны, стремящиеся разорвать его раненую душу, которую пытались склонить молиться неведомым богам. И в глухом мире этих снов все мучились разные существа под ногами демонов и пилигримов в масках и бальных платьях.
Вода их приняла радушно, теплая как парное молоко, и такая непривычная для осени. И только подводный ил стойко удерживал холод, и ноги в нем увязали. Раздвигая пласты застоявшейся воды, они выбрасывали себя на поверхность. Он вышел из воды, шатаясь как медведь, сдернул с себя налипшие водоросли. Оглянулся, но Кристина набросилась на него с другой стороны. Как она оказалась на берегу? Его бросало в дрожь от ее вездесущих волос, так щекочущих лицо и шею. Она играла с ним, и непритворными в ее заносчивой игре оставались лишь ее дрожащие от холода плечи.
И сомнения уже не жгли его сознание, они лопались как мыльные пузыри, едва он ощущал на себе её прикосновение, ее горячее дыхание, ее, такую еще короткую жизнь….
